Полковников не отставал в издании директив: «Всем частям и командам оставаться в занимаемых казармах впредь до получения приказов из штаба округа». Решившимся на «всякие самостоятельные выступления» приказ грозил «преданием суду за вооруженный мятеж». Был еще один пункт в этом приказе, имевший, словам Мельгунова, «роковое влияние на другой день»[2754]: офицерам предписывалось остаться в казармах в случае самовольных вооруженных выступлений каких-либо частей. «Все офицеры, выступившие помимо приказов своих начальников, будут преданы суду за вооруженный мятеж»[2755].
Штаб округа под страхом «взыскания по всей строгости закона» предлагал владельцам автомобилей «немедленно» доставить принадлежащие им автомашины (для «предотвращения самочинных захватов») в распоряжение штаба. «Ни одного автомобиля на Дворцовую площадь не было доставлено, и, мало того, даже в самом штабе утром 25-го не оказалось нужных ему автомобилей…»[2756]
Спешно назначенный ВЦИКом на пост комиссара Петроградского военного округа Малевский отметился первым воззванием «ко всем училищным, полковым, батальонным комитетам и комитетам отдельных частей»: «Ясно понимая, что малейшая междоусобица на улицах Петрограда будет гибелью родины и революции, я требую полного спокойствия и порядка в частях и заявляю всем, что никакие выступления допущены не будут»[2757]. Позиция ВЦИК была важна. Войтинский утром в Пскове «получил из военного министерства запрос, как подвигается организация отряда для защиты Временного правительства, каков его состав и где находятся головные эшелоны. В ответ я телеграфировал: «Организация и отправка отряда под лозунгом защиты Временного правительства невозможна. За этим лозунгом никто не пойдет. Необходимо, чтобы вызов войск с фронта исходил от ЦИК Советов». На это из военного министерства последовало успокоительное разъяснение: Временное правительство действует в полном контакте с ЦИК, и формальность, которую я считаю необходимой для успеха вызова войск, будет выполнена. Я передал этот ответ в армии и просил спешить с отправкой отряда. Из армий отвечали, что приступят к делу немедленно после того, как ЦИК подтвердил приказ о вызове войск»[2758].
Журналисты зафиксировали: «Утром к Зимнему дворцу подошли юнкера и сменили несших дежурство самокатчиков. Затем подошел женский батальон, который, продемонстрировав верность правительству, удалился»[2759]. Действительно, к полудню к Зимнему дворцу прибыла в полном вооружении 1-я женская добровольческая рота. Ее боец Мария Бочарникова рассказывала, что формально им приказали явиться на парад. Погрузились в поезд, ехали с песнями. «Запевала Яцулло заливалась соловьем. По прибытии в Петроград двинулись по улицам с пением.
— Ох, и хорошо же спивают, — проговорил какой-то солдат, когда мы проходили.
Вот и Дворцовая площадь. Прибыл оркестр какого-то полка, скоро пожаловало и начальство: генерал со штабом (фамилии не помню) и Керенский. Мы построились во взводную колонну. Грянул оркестр. Пошел наш 3-й взвод… Смерила взглядом расстояние до начальства: пять шагов… Резкий поворот голов вправо. Вот уже по уставу «пожираю» начальство глазами, хотя от волнения не только не вижу лиц, но даже не замечаю фигур. Да как не волноваться! До сего времени приходилось водить взвод в знакомой обстановке под взглядами редких прохожих да котов с крыш! Здесь же — перед командующим и тысячью зрителей»[2760].
В это время Терещенко демонстрировал, как мог, уверенность правительства в своей силе представителям дипкорпуса. Фрэнсис, нанеся обычный визит в Министерство иностранных дел, подошел к окну, «откуда я мог видеть около тысячи или больше солдат, располагавшихся на открытом пространстве между МИДом и Зимним дворцом. Мы оба были в большом напряжении, но Терещенко был в более нервном состоянии, чем я. Мы были одни, и оба молчали несколько минут, прежде чем он произнес:
— Сегодня ночью я ожидаю выступление большевиков.
— Если вы сможете его подавить, надеюсь, что оно произойдет.
— Думаю, мы сможем его подавить, — с кажущимся спокойствием ответил министр. И неожиданно добавил: — Я надеюсь, оно все-таки произойдет, можем мы его подавить его или нет, — я устал от этой неопределенности и состояния подвешенности.
Я полностью осознал то ужасное напряжение, под которым жил этот молодой человек». Посол ушел с ощущением надежды и попросил кучера своего экипажа, который катили вперед две серые лошади с американскими флажками на упряжи, проехать мимо солдат. Посол отдал им военное приветствие, и юнкера дружно на него ответили. «Я хотел произвести впечатление на этих людей, — писал Фрэнсис, — тем фактом, что за Временным правительством, которому угрожала опасность, стоит Америка и ее посол»[2761]. Судя по последующим событиям, этого впечатления оказалось недостаточно.
Предпарламент открыл заседание в 12.30. Докладчиком выступал министр внутренних дел Никитин. Повестка дня заседания? Никогда не догадаетесь. О мерах борьбы с анархией на водных путях. Министр жаловался, что с сентября захваты хлеба, начавшиеся в низовьях Волги, распространились затем на всю водную систему:
— Люди, одетые в солдатскую форму, производят погромы и беспорядки и в остальных местностях России, и единственная мера если не прекратить, то уменьшить анархию — это уменьшить гарнизоны внутри России. Что касается борьбы с аграрными беспорядками, то тут могли бы внести успокоение такие меры земельной политики, которые дали бы крестьянству уверенность в том, что его требования будут обеспечены.
Никитин еще говорил, когда на местах правительства появился Керенский. Министр поспешил свернуть выступление, и по приглашению председательствовавшего Авксентьева на трибуну поднялся министр-председатель. Чтобы произнести свою последнюю речь в этом качестве.
— Господа члены Временного совета Российской республики! Временное правительство поручило мне сделать вам нижеследующее заявление. В последнее время вся Россия и в особенности население столицы было встревожено открытыми призывами к восстанию, которые делались со стороны безответственной, отколовшейся от революции демократии, я бы сказал, крайней не в смысле направления, но крайней в смысле отсутствия разума — части демократии. В это же время другая часть печати также вела агитацию и пропаганду с требованиями немедленной смены Временного правительства и замены существующего образа правления диктатурой. Это печаталось в последнее время в газетах «Новая Русь», «Живое Слово» и «Общее Дело». С другой стороны, призывы к восстанию ежедневно помещались в газетах «Рабочий Путь» и «Солдат», и вместе с тем начались приготовления к действительной попытке ниспровержения существующего государственного строя путем вооруженного восстания.
После чего Керенский стал обильно цитировать известные нам произведения, публиковавшиеся «разыскиваемым, но скрывающимся государственным преступником Ульяновым-Лениным», а также высказывания Троцкого. И рассказал о своих попытках вразумить Военно-революционный комитет.
— Несмотря на целый ряд выступлений, уговоров и предложений, которые шли от целого ряда общественных организаций, и в особенности весьма внушительное заявление, которое было сделано вчера представителями всех приехавших сюда делегатов фронта, мы не получили в срок заявления об отказе от сделанных распоряжений. Нам в 3 часа ночи было сделано только заявление, что принципиально все пункты, предъявленные как ультиматум со стороны военной власти, принимаются… Но, как я ожидал и был уверен по всей предыдущей тактике этих людей, это была очередная оттяжка и сознательный обман. В настоящее время прошли все сроки, и мы того заявления, которое должно было быть в полках, не имеем. Но имеется обратное явление: именно самовольная раздача патронов и оружия, а также вызов двух рот в помощь революционному штабу. Таким образом, я должен установить перед Временным Советом республики полное и ясное состояние известной части населения города Петербурга как состояние восстания[2762].
Милюков подметил: «Керенский произнес эти слова довольным тоном адвоката, которому удалось, наконец, уличить своего противника, как он уличал Корнилова, в том, что тот тщательно и искусно скрывал. Он и в эту минуту заботился прежде всего о «юридической квалификации», как он тут же выразился. Но с места послышалось ироническое: «Дождались». И Керенский при возраставшем шуме на крайней левой прибавил:
— Мною и предложено немедленно начать соответствующее судебное следствие. (Шум слева). Предложено также произвести соответствующие аресты. (Шум слева не дает А. Ф. Керенскому говорить.)
«Аресты кого? — недоумевал Милюков. — Приказ об аресте Ленина был отдан уже несколько дней тому назад, но Керенский сам ядовито, как он думал, заметил, что «вожаки имеют обычай и чрезвычайную способность скрываться», и им «никакие тяжкие последствия восстания» не грозят… И вся речь Керенского, не такая намеренно красивая, как обычно, скорее взволнованная и растерянная, даже в эту минуту была направлена не к тому, чтобы подавить восстание, а к тому, чтобы оправдать себя в глазах левой и даже в глазах восставших. Чтобы доказать, что они действительно преступники»[2763].
— Временное правительство предпочитает быть убитым и уничтоженным, но жизнь, честь и независимость государства не предаст.
«Керенскому устраивают овацию, — вспоминал Суханов. — Публика на хорах и весь зал встает и рукоплещет — кроме интернационалистов. Кадет Аджемов в энтузиазме выбегает вперед и кричит, указывая на нас пальцем: