[2827]. От большевиков выступал Луначарский, и Набоков отметил «торжество в тех радостных улыбках, которых не мог скрыть Луначарский во время своей речи».
В итоге Дума приняла резолюцию эсеров, поддержанную кадетами, с протестом против всяких насильственных и вооруженных выступлений и призывала население г. Петрограда объединиться вокруг Думы как полномочного представительного органа. Было решено образовать при Городской думе Комитет общественной безопасности под председательством городского головы, в составе 20 гласных от Центральной и 17 гласных от районных городских дум, представителей штаба Петроградского военного округа, правительственного комиссара, прокурорского надзора и 21 представителя от революционных демократических организаций»[2828].
Тем самым Гордума делала заявку на то, чтобы стать если не главным, то наиболее легитимным органом власти. «Эта запоздалая попытка противопоставить военно-революционному штабу орган более умеренных групп не могла, конечно, иметь успеха»[2829], — замечал Милюков.
Станкевич, узнав решение Предпарламента, сообразил, что «такая резолюция представляет не что иное, как отказ от поддержки правительства, и высказал предположение, что последнее подаст в отставку. Сообщив по телефону Керенскому резолюцию, я тотчас сам поехал в Зимний дворец. Керенский был в изумлении и в волнении и заявил, что при таких условиях ни минуты не остается во главе правительства. Я горячо поддержал его решение и вызвал по телефону Авксентьева и других лидеров партий»[2830].
Дан утверждал, что инициатива поездки в Зимний дворец исходила от него: «У меня возникла мысль отправиться немедленно на заседание Временного правительства и потребовать от него от имени большинства Совета республики немедленного отпечатания и расклейки той же ночью по всему городу афиш с заявлением, что Временное правительство: 1) обратилось к союзным державам с требованием немедленно предложить всем воюющим странам приостановить военные действия и начать переговоры о всеобщем мире; 2) распорядилось по телеграфу о передаче всех помещичьих земель, впредь до окончательного разрешения аграрного вопроса, в ведение земельных комитетов; 3) решило ускорить созыв Учредительного собрания, назначив его — не помню уж точно, на какое число. Гоц, которому я сообщил свою мысль, охотно ухватился за нее. Мы решили, что к нам двоим надо присоединить председателя Совета республики… Авксентьев всячески отнекивался: он по существу не разделял точки зрения, выраженной в резолюции… Только уступая нашим настояниям, ссылкам Гоца и на партийную дисциплину, и на формальные обязанности его как председателя, он нехотя отправился с нами»[2831].
Вокруг Зимнего дворца тихо, охрана в боевой готовности. В том числе и Бочарникова: «Добровольцы сидят, обхватив винтовки, готовые по первому приказу вступить в бой. Я несколько раз приникала к стеклу, силясь что-нибудь рассмотреть. Не заметно никакого движения. Поручик предупредил: «После приказа открывать огонь накладывайте на стекла что-нибудь мягкое и выдавливайте!»[2832]
Керенский в штабе. В Зимнем дворце под председательством Коновалова шло заседание правительства. «Начинается оно спокойно, пожалуй, даже слишком спокойно, с текущих дел и утверждения каких-то статей аграрного законопроекта. Дело близится к полуночи. По «конституции» должны удалиться присутствующие товарищи министров — начинается закрытое заседание под председательством уже самого Керенского. Председатель был «нервен, возбужден, вскакивал с председательского кресла, прохаживался по залу». Министр Смирнов утверждал, что «многие из нас были охвачены тревогой за ближайшее будущее»[2833].
Поздно ночью объявляются социалистические лидеры — Авксентьев, Гоц, Дан и Скобелев. Рассказывал Керенский: «В моем кабинете, в перерыве заседания Временного правительства, происходит между мною и делегацией от социалистических групп Совета республики достаточно бурное объяснение по поводу принятой, наконец, левым большинством Совета резолюции по поводу восстания, которой я требовал утром. Резолюция эта, уже никому тогда не нужная, бесконечно длинная, запутанная, обыкновенным смертным мало понятная, в существе своем, вместо доверия и поддержки правительству, если прямо и не отказывала ему в этом, то, во всяком случае, совершенно недвусмысленно отделяла левое большинство Совета Республики от правительства и его борьбы. Возмущенный, я заявил, что после такой резолюции правительство завтра же утром подает в отставку, что авторы этой резолюции и голосовавшие за нее должны взять на себя всю ответственность за события, хотя, по-видимому, они о них имеют очень мало представления. На эту мою взволнованную филиппику спокойно и рассудительно ответил Дан. Дан заявил мне, что они осведомлены гораздо лучше меня и что я преувеличиваю события под влиянием сообщений моего «реакционного штаба». Затем он сообщил, что неприятная «для самолюбия правительства» резолюция большинства Совета Республики чрезвычайно полезна и существенна для «перелома настроения в массах»; что эффект ее «уже сказывается» и что теперь влияние большевистской пропаганды будет «быстро падать». С другой стороны, по его словам, сами большевики в переговорах с лидерами советского большинства изъявили готовность «подчиниться воле большинства советов», что они готовы «завтра же» предпринять все меры, чтобы потушить восстание, «вспыхнувшее помимо их желания, без их санкции»[2834].
Пресса и другие участники встречи давали немного иную версию событий. Слово Дану: «Беседа происходила не в его кабинете и не в перерыве заседания Временного правительства. Временное правительство заседало, когда мы прибыли в Зимний дворец, — если не ошибаюсь, — в Малахитовой зале. По нашему требованию дежурный чиновник вызвал Керенского, который — с явным неудовольствием и неохотой — и вышел к нам в комнату, соседнюю с залой заседания, — сколько помнится, одну из комнат так называемой половины бывшей императрицы. Беседа, действительно, началась с того, что мы сообщили Керенскому текст принятой Советом Республики резолюции, и он, действительно, отвечал на нее «взволнованной филиппикой». Я не помню, чтобы А. Ф. Керенский говорил, что «после такой резолюции правительство завтра же подаст в отставку»… Важно же то, что в передаче А. Ф. Керенского весь основной смысл беседы искажен до неузнаваемости[2835].
В изложении «Речи» Авксентьев был ошеломлен резкой реакцией Керенского и утверждал, что резолюция вовсе не является выражением недоверия правительству:
— Наоборот, лидеры всех фракций, голосовавших за эту резолюцию, подчеркивают, что остаются на прежней своей позиции, и выражают полную готовность поддерживать правительство. Включением в формулу вопросов о земле и мире фракции хотели лишь вырвать у большевиков тот козырь, что Временному правительству чужды жизненные интересы народа[2836].
Дан продолжал: «Разговор наш продолжался не особенно долго. Керенский, производивший впечатление человека, до последней степени измотанного и измученного, относился к нашим аргументам с крайним раздражением и высокомерно заявил под конец, что правительство в наставлениях и указаниях не нуждается, что теперь время не разговаривать, а действовать… Мы потребовали, чтобы Керенский доложил заседавшему еще правительству о… нашем желании быть допущенными на заседание и выслушанными»[2837]. На заседание правительства руководителей Предпарламента и ВЦИК не допустили. Керенский увидел в происшедшем «несомненную руку Каменева» и дал соответствующую интерпретацию произошедшему, вернувшись на заседание кабинета. «Нетрудно представить себе реакцию моих коллег»[2838].
Милюков анализировал возникшую ситуацию: «Временное правительство все целиком не могло понять решения Совета республики иначе, как вотум недоверия, и прежде всего недоверия к несоциалистической части кабинета. При нормальных условиях результатом вотума мог бы быть окончательный распад коалиции и сформирование однородного социалистического правительства. Но как уходить накануне восстания, хотя бы борьба с ним и представлялась безнадежной?»[2839]
«Я вернулся в комнату, где сидели члены делегации, и возвратил Дану документ, соответственно прокомментировав эту бессмысленную и преступную резолюцию»[2840], — писал Керенский. «Через несколько минут он вернулся и сухо заявил, что правительство считается с нашим отказом ему в безусловном содействии, что в посторонних советах оно не нуждается, будет действовать само и само справится с восстанием»[2841], — запомнил Дан. Призыв к немедленным шагам в политической сфере правительством был отвергнут. Около одиннадцати лидеры ЦИК и Предпарламента покинули Зимний дворец.
На продолжившемся заседании правительства, по свидетельству Пальчинского, разгорелся теоретический спор на тему: «Кто губит революцию?», который был прерван срочными сообщениями о захвате большевиками правительственных зданий и продвижении красногвардейских отрядов к Дворцовому мосту. Правительство распорядилось послать броневики и юнкеров в Петроградское телеграфное агентство, Главный телеграф и на Балтийский вокзал. Около полуночи Керенский в сопровождении Пальчинского и нескольких офицеров вновь переместился в штаб округа. Полковников был в полной растерянности и ожидал указаний Верховного главнокомандующего. Пальчинский объяснил ему, что ожидания бесполезны: «Кавардак»