Керенский описывал свои ощущения: «Мучительно тянулись долгие часы этой ночи. Отовсюду мы ждали подкреплений, которые, однако, упорно не появлялись. С казачьими полками шли беспрерывные переговоры по телефону. Под разными предлогами казаки упорно отсиживались в своих казармах, все время сообщая, что вот они через 15–20 минут «все выяснят» и «начнут седлать лошадей». С другой стороны, партийные боевые силы не только не появились в штабе, но и в городе-то не проявляли никакой деятельности».
Чем ближе утро, тем невыносимее и напряженнее становилась атмосфера. «Офицерство, собравшись в значительном количестве в штабе, вело себя по отношению к правительству, а в особенности, конечно, ко мне, все более и более вызывающе. Как впоследствии я узнал, между ними по почину самого полк. Полковникова шла агитация за необходимость моего ареста. Сначала об этом шептались, а к утру стали говорить громко, почти не стесняясь присутствия «посторонних». Тема измены всех вокруг является одной из центральных в воспоминаниях Керенского. Заметим, что Полковников был и еще окажется самым последовательным защитником Временного правительства.
«В седьмом часу утра, переговорив еще раз по прямому проводу со ставкой Главкосева о всяческом ускорении высылки в СПб. верных войск, так и не дождавшись казаков, которые все еще «седлали лошадей», мы с Коноваловым, разбитые впечатлениями этой ночи и переутомленные, отправились назад в Зимний хоть немного вздремнуть… Расставшись с Коноваловым, дав несколько неотложных распоряжений на «всякий случай», я остался один и бросился, не раздеваясь, на стоявшую в моем кабинете оттоманку… Заснуть я не мог: лежал с закрытыми глазами в какой-то полудреме-полуобмороке[2856].
Полагаю, обрывки сна были о подходе войск с фронта. Войтинский рассказывал о диспозиции. «Еще ночью с 24 на 25 октября общеармейский комитет при Ставке вынес резолюцию с протестом против выступления петроградского гарнизона. С утра 25-го началось обсуждение этого вопроса во всех 14 армейских комитетах. Одна за другой поступали ко мне в комитет резолюции. Из 14 комитетов 12 выразили решительный протест против выступления большевиков… Сам по себе этот результат опроса армейских организаций был бы неплох, но 1) оставался открытым вопрос, насколько комитеты отражают в данном случае настроения солдатских масс, а 2) в пользу переворота высказались как раз комитеты двух армий Северного фронта — 5-й и 1-й. Что же касается до Искосола 12-й армии, то он уже давно был в кольце латышских стрелков, и теперь его члены с минуты на минуту ожидали ареста. Таким образом, ближайший к Петрограду Северный фронт, спасший положение ЦИК и правительства в июльские дни, теперь выпадал из борьбы.
Вскоре выяснилось, что немедленно могут быть двинуты лишь части 3-го конного корпуса, составлявшие общий резерв фронта: остальные части, на которые можно было рассчитывать, рисковали натолкнуться на сопротивление расположенных на их пути полков, сочувствующих перевороту…»[2857].
Командующий 3-м корпусом генерал Краснов получил телеграмму. «Точного содержания ее не помню, но общий смысл был тот: Донскую дивизию спешно отправили в Петроград; в Петрограде беспорядки, поднятые большевиками. Подписана телеграмма двумя лицами: Главковерх Керенский и полковник Греков. Полковник Греков — донской артиллерийский офицер и помощник председателя Совета Союза казачьих войск, казачьего учреждения, пользующегося большим влиянием у казаков.
«Ловко! — подумал я. — Но откуда же при теперешней разрухе я подам спешно всю 1-ю Донскую дивизию к Петрограду.
Тем не менее 9-й полк направил к погрузке в вагоны… Сам поехал в Псков просить начальника штаба и начальника военных сообщений ускорить все эти перевозки так, чтобы хотя бы к вечеру 26-го я мог бы иметь части из Ревеля и Новгорода в Луге»[2858].
Краснов издал свой боевой приказ, к которому присовокупил телеграмму Войтинского с уверением, что миссия осуществляется «в полном согласии» с ЦИК Советов, и призывом: «Пусть злобствуют против казаков окопавшиеся в тылу дезертиры, но казаки свой долг исполнят до конца»[2859].
Духонин несколько раз вызывал Керенского к прямому проводу, но Верховный главнокомандующий не удосужился переговорить с руководителем Ставки[2860]. Под утро Духонин сообщил Левицкому о том, что отданы приказы об отправке в Петроград 44-й пехотной дивизии с двумя батареями, 55-й Кавказской казачьей дивизии с артиллерией, 43-го Донского казачьего полка, 13-го и 15-го Донских полков с артиллерией, 3-го и 6-го самокатных батальонов[2861]. Часть войск должна была прибыть уже 25 октября, остальные — постепенно вплоть до 30 октября.
В 7 утра Багратуни разослал всем комендантам, начальникам станций и начальникам передвижения войск телеграмму за № 5632: «Верховный главнокомандующий приказал идущие на Петроград с фронта эшелоны войск направлять в Петроград вне всякой очереди, прекратив, если надо, пассажирское движение». В Смольном узнали об этом моментально, и по тем же адресам ушел приказ ВРК: «Телеграмму из Петрограда № 5632 считать недействительной»[2862].
Ну а что же лидеры ЦИК Советов? Дан, вернувшись в Смольный после бесплодной встречи с Керенским (и, вероятно, столкнувшись нос к носу с Лениным), созывает экстренное соединенное заседание ЦИКа и Исполкома Совета крестьянских депутатов, которое открылось в 00.25. «Делегаты съезда заполняли зал в качестве гостей, — вспоминал Троцкий. — Коридоры и проходы заняты усиленными караулами. Серые шинели, винтовки, пулеметы на окнах. Члены Исполнительных комитетов утопали в многоголовой и враждебной массе провинциалов»[2863].
Председательствовал Либер. Дан выступил с докладом:
— ЦИК, верный своей совести, до конца будет пытаться остановить кровопролитие, будет стоять посредине между двух враждующих станов, и только через труп ЦИКа штыки этих враждующих сторон скрестятся между собой.
— ЦИК давно стал трупом, — крики из зала.
— Вооруженные столкновения означают не торжество революции, а торжество контрреволюции, которая сметет в недалеком будущем не только большевиков, но и все социалистические партии, — уверял Дан… — На фабриках, заводах и в казармах гораздо более значительным успехом пользуется черносотенная печать, чем социалистическая. Власть, организованная большевиками, будет свергнута немедленно же широким недовольством масс.
— Керенский изменил революции! — звучит из зала.
— Керенский и другие отдавали все свои силы служению революции. Управлять в настоящий момент нашим государством — каторжная задача, и никакая власть ни Керенского, ни Советов вполне справиться с этой задачей не может.
Троцкий делает вывод: «Запуганный мелкий буржуа перед лицом больших событий видит только опасности препятствия. Его единственный ресурс — это пафос страха… Голос докладчика тонет во враждебном шуме. Удары по пюпитру не действуют, заклинания не трогают, угрозы не пугают. Поздно, поздно». От большевиков выступает Троцкий, протягивающий руку для сотрудничества:
— Если вы не дрогнете, то гражданской войны не будет, так как наши враги капитулируют, и вы займете место, которое вам принадлежит по праву, место хозяина русской земли.
Но Дана поддерживают Либер, Мартов, эсер Гендельман. Дан выступает с заключительным словом:
— Тот метод террора, посредством которого будут управлять большевики, только ускорит провал демократии.
Резолюцию зачитывает Мартов:
— Для борьбы со всякими дезорганизаторскими выступлениями и контрреволюционными покушениями рекомендовать признать необходимым немедленное образование Комитета общественной безопасности, при участии представителей местного самоуправления, органов революционной демократии и солдатских комитетов.
Володарский пытается возражать:
— Голосование резолюции за несколько часов до открытия Второго съезда Советов нецелесообразно.
Большевики покидают зал заседания. Резолюция Мартова принимается. После чего заседание ВЦИК в 4 часа ночи закрылось[2864]. Утренняя передовая «Известий», которые еще контролировались ЦИКом, будет названа «Безумная авантюра»: «По-видимому, всякие убеждения уже бесплодны, и большевистское восстание организуется и начинается… Неужели не ясно, что диктатура и террор не есть средство для организации страны? Неужели не ясно, что диктатура одной партии, будь она самой левой, громадному большинству населения будет так же ненавистна, как и самодержавие? И неужели не ясно, что попытка восстания во время подготовки выборов в Учредительное собрание может быть не преступна только потому, что она совершенно безумна?»[2865]
Тем не менее и поведение лидеров ЦИК вызвало со стороны Керенского обвинения в предательстве: «Проведя всю ночь в переговорах с представителями других социалистических фракций, Каменев достиг своей цели: военные организации эсеров и меньшевиков сохраняли полную пассивность. А большевистские агитаторы беспрепятственно занимались своим делом в солдатских казармах, не встречая никакого противодействия со стороны представителей меньшевиков и эсеров»[2866].
Но большой вопрос: что из себя представляли боевые организации меньшевиков и эсеров и могли ли они что-то сделать в тот момент? Что касается эсеровской организации, то на этот счет есть свидетельство секретаря военной комиссии ЦК партии эсеров Броуна. «По существу, о партийных боевых силах можно говорить лишь то, что… они были или на бумаге, или, скорее всего, еще в воображении мемуаристов… Ведь только что петербургская организация партии с.-р., т. е. та, которая одна фактически могла дать нужные кадры бойцов, объявила себя нейтральной в борьбе с большевиками. «Мобилизовать» было некого… Численность «боевиков-дружинников» партии с.-р. не превышала 80 даже тогда, когда впоследствии партия готовилась к защите Учредительного собрания»