[2912]. Уралов писал уже в те времена, когда имена «других» участников совещания нельзя было поминать, так что состав собравшихся в реальности был заметно более широким.
Уралов застал то совещание, на котором согласовывалось обращение «К гражданам России!». Бонч-Бруевич подтверждал: Ленин «стал писать первую декларацию Октябрьской революции. Надо было писать кратко, сжато и все сказать в ней… Владимир Ильич быстро писал и перечеркивал и снова писал»[2913]. Первый абзац: «Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов — Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона»[2914]. Ситуация была такая, что ВРК, считали собравшиеся, действительно имел все основания объявить себя органом государственной власти. С этим спорить никто не стал.
Ленин пишет второй абзац, который обнаружат работавшие с оригинальной рукописью историки-архивисты: «В.-Р. Комитет созывает сегодня в 12 час. дня Петроградский Совет, принимая так. обр. немедленные меры для создания Советского правительства». Вновь разгорелись знакомые дискуссии: нельзя это делать до съезда Советов. Ленин остается в меньшинстве, и абзац снимается[2915]. Третий абзац и концовка после короткой дискуссии и небольшой коллективной правки принимаются: «Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, это дело обеспечено. Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!»[2916] Ставятся дата и время — 10 утра.
Бонч-Бруевич: «Вскоре он закончил и прочел нам вслух это первое обращение к широким народным массам… Я сейчас же переписал обращение, дал его еще раз прочесть Владимиру Ильичу и отвез в типографию»[2917]. Текст обращения печатали листовкой-плакатом для расклейки на улицах, в тот день его уже опубликовала газета «Рабочий и Солдат».
«В известном смысле это заявление сильно забегало вперед, — писал Троцкий. — …Но руководители восстания — не историки, чтобы подготовить для историков события, они вынуждены забегать вперед. В столице Военно-революционный комитет был уже полным хозяином положения. В санкции съезда сомнений быть не могло. Провинция ждала инициативы Петрограда. Чтобы овладеть властью до конца, нужно было действовать, как власть»[2918].
Вдогонку свое воззвание выпускает Военно-революционный комитет, добавляя уже детали: «Революция восторжествовала! Заняты все вокзалы, телеграф, телефонная станция, почтамт. Зимний дворец и штаб выключены из телефонной сети. Взят Государственный банк. Зимний дворец и прилегающие пункты окружены… Временное правительство низложено». В следующем воззвании — «К тылу и фронту» — ВРК уже не просто сообщает, что правительство Керенского низложено и власть перешла в руки ВРК. Говорилось, что власть на местах переходит в руки Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. ВРК также предписал районным Советам упразднить должности комиссаров милиции и назначить на их место комиссаров по охране революционного порядка, передав под их руководство всю местную милицию[2919].
Луначарский извещает супругу: «Пишу утром 25. Фактически борьба за власть началась. Можно даже сказать, что в наступление первым перешел Керенский… Политически я, конечно, солидаризировался с большевиками. Для меня все ясно, что вне перехода власти к Советам нет спасения для России. Правда, есть еще выход — чисто демократическая коалиция, т. е. фронт: Ленин — Мартов — Чернов — Дан — Верховский. Но для этого нужно со всех сторон столько доброй воли и политической мудрости, что это, по-видимому, утопия…
Ну, поживем — увидим. Ждать недолго. Сегодня — завтра все должно решиться по трем точкам: 1) Либо Временное правительство победит целиком, тогда реакция, быть может, медленная, но верная. 2) Либо Петроградский Совет победит целиком. Тогда ряд спасительных революционных мер, но какая тяжесть ответственности, какие чудовищные трудности. 3) Либо 3-я линия: демократическая власть без цензорских элементов. Созыв Учредительного собрания при толковой оппозиции большевиков, может быть при участии их в общедемократическом правительстве. И тут трудности велики, но это — лучший исход»[2920].
Троцкий замечал: «Когда Военно-революционный комитет объявил около 10 часов утра правительство низвергнутым, размер запоздания не был еще ясен даже непосредственным руководителям операции. Подвойский обещал падение дворца «не позднее двенадцати часов. До сих пор по военной линии все шло так гладко, что ни у кого не было оснований сомневаться в этом сроке. В полдень обнаружилось, что осада все еще не укомплектована, кронштадтцев еще нет, между тем оборона дворца окрепла». Тогда прозвучит срок — 15.00, потом 18.00. «Осада дворца, благодаря своему затяжному характеру, стала не меньше, чем на двенадцать часов центральной задачей восстания»[2921].
Антонов-Овсеенко объяснял: «Но вот, что-то Дашкевич запаздывает: оцепления по Мойке из гвардейских частей еще нет. Кронштадтцы известили, что раньше 3 часов дня не смогут прибыть на транспорте»[2922]. С артиллерией Петропавловской крепости не заладилось. Благонравов обнаружил: «Крепость может стрелять только из пулеметов и винтовок: орудия, грозно стоящие на парапетах, для стрельбы не приспособлены и поставлены были исключительно для большего эффекта (стреляла только одна пушка, заряжаемая с дула и возвещавшая время). Нужно было подумать о том, чтобы достать орудия и их установить. После недолгих поисков на дворе арсенала мы нашли несколько трехдюймовых орудий, по внешнему виду нам, не артиллеристам, показавшихся исправными и годными к употреблению»[2923].
Пока же большевики разгоняли Предпарламент.
День равновесия
Прибыв днем в Гатчину, Керенский не застал там никаких спешащих на помощь войск: «Продрогли во время этой бешеной гонки до мозга костей. Узнав, к нашему величайшему удивлению, о том, что никаких эшелонов с фронта в Гатчине нет и никто тут об них ничего не слышал, решаем сейчас же ехать дальше к Луге, а если понадобится, то и до Пскова. Пускаться в такой далекий путь по осенней дороге без запасных шин и бензина было немыслимо, поэтому решаем на полчаса войти в квартиру коменданта, обогреться и выпить по стакану чаю, пока наши машины сходят за всем нужным в гараж местной автомобильной команды. Однако с первого шага в квартире коменданта мне его поведение показалось крайне странным. Он старался говорить как можно громче. Держась больше у открытых дверей в соседнюю комнату, откуда нас весьма внимательно рассматривали какие-то солдаты. Как будто повинуясь какому-то внутреннему голосу, я вдруг приказал задержать мой автомобиль и предложил моим спутникам без всякого чая немедленно отравляться в путь. Только автомобиль под американским флагом с одним из офицеров отправился в гараж за всем необходимым»[2924].
Книрш подтверждал следователю ВРК: «Около 12 с половиной дня мы приехали в Гатчину и, следуя за автомобилем Керенского, поехали прямо во дворец. В воротах дворца я впервые познакомился с Керенским… Приехав во дворец, Керенский с сопровождавшими его прошел к коменданту города, я же поднялся на третий этаж к своим хорошим знакомым. Приблизительно через минут 15–20 я спустился вниз и встретил Керенского выходящим. Он подошел ко мне и сказал:
— Вы остаетесь здесь. Нагрузитесь бензином, шинами и всем чем нужно, а потом приезжайте в Лугу к коменданту. В Гатчине не задерживайтесь. Через час, самое позднее, выезжайте»[2925].
Керенский вспоминал, что вовремя унес ноги. «Мы уехали вовремя. Через пять минут после нашего отъезда во двор дворца влетел разукрашенный красными флагами автомобиль: это члены местного военно-революционного комитета примчались меня арестовывать… Выезжая из Гатчины, мы ни о чем не думали, только считали минуты и вздрагивали от каждого толчка, трепеща за шины, которые нам нечем было заменить. Не стоит описывать нашу безумную погоню за неуловимыми эшелонами с фронта, которых мы так нигде и не нашли, вплоть до самого Пскова»[2926].
В тот ответственный день Совет республики никак не мог дождаться кворума для открытия заседания. Набоков в Мариинском дворце: «Там уже было довольно много народу. Преобладало растерянное, взволнованное, беспомощное настроение. Фракция с.-р. отсутствовала совершенно, с.-д. также было немного. Авксентьев не знал, что делать. Членов бюро слишком мало, чтобы начать заседание, а главное — отсутствовала вся его фракция. После довольно долгого ожидания собравшиеся члены Совета стали проявлять нетерпение и начали требовать, чтобы было либо открыто заседание, либо было заявлено, что оно не состоится. Тогда Авксентьев собрал сениорен-конвент, чтобы решить, что делать»[2927].
Журналист «Речи» в Предпарламенте: «В кулуарах члены Совета обменивались впечатлениями относительно разыгрывающихся в Петрограде событий, сообщая друг другу все, что им удалось узнать из более или менее достоверных источников. Всех интересовал больше всего вопрос, где находится министр-председатель А. Ф. Керенский. Настроение у всех было явно тревожное. В 12 час. 10 мин. дня Мариинский дворец стали окружать войска, стоящие на стороне Военно-революционного комитета. Первыми к Мариинскому дворцу подошли рота Литовского полка, а затем роты Кексгольмского полка и Гвардейского экипажа. Войска окружили дворец со всех сторон и уже больше не пропускали внутрь Мариинского дворца никого, за исключением лиц, имеющих пропуска, выданные Военно-революционным комитетом или Исполнительным комитетом Петр