оградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Телефоны Мариинского дворца были выключены еще ранее, около 11 часов утра»[2928].
Генерал Алексеев припоздал, и в Мариинский дворец его уже не впускал патруль. Алексеев настаивал. Разволновавшийся от общения с бывшим Главковерхом поручик стал его убеждать:
— Ваше превосходительство, вход во дворец строжайше запрещен, и я не имею права Вас сюда пропустить, так как в ближайшие минуты может оказаться необходимость принятия самых решительных мер.
Алексеев ретировался. Вышедший из здания второй офицер, узнав о происшедшем, выразил сожаление, что Алексеева не арестовали[2929].
Журналисты продолжали описывать события: «Около 1 часа дня к Мариинскому дворцу подъехал броневик, на котором имелись надписи «Олег» и «РСДРП». Броневик остановился у главного подъезда Мариинского дворца. После того как Мариинский дворец оказался со всех сторон окруженным войсками Военно-революционного комитета, три офицера, находившиеся внутри Мариинского дворца, предложили всем членам Совета республики и служащим канцелярии покинуть дворец, заявив, что если они останутся во дворце, то они не ручаются за последствия. Член Совета А. А. Добровольский и некоторые другие предложили одному из офицеров сообщить это председателю Совета республики Н. Д. Авксентьеву, что офицер и сделал»[2930].
Авксентьев, посовещавшись с наличными старейшинами, предложил все же собрать Предпарламент. Кворума (он, напомню, составлял треть от его состава) и тогда не оказалось. Авксентьеву осталось признать заседание несостоявшимся и заявить о перерыве в деятельности Временного совета Российской республики. Набоков замечал: «Никто, по-видимому, не соблазнялся перспективой лечь костьми во славу Совета Российской республики. Идейной почвы для защиты его во что бы то ни стало — совершенно не было. С полной ясностью ощущалось, что дело Совета тесно связано с положением Временного правительства. В ответ на поставленный ультиматум была наскоро составлена трафаретная формула о примененном к Совету насилии и о том, что при первой возможности он будет созван вновь»[2931].
Милюков вспоминал, как «один за другим члены Совета проходили по лестнице среди развалившихся в удобных позах солдат, бросавших на них равнодушные или злобные взгляды. Внизу, в дверях просматривали документы проходящих и выпускали на площадь по одиночке»[2932]. Набоков был рядом: «Обычные бессмысленные, тупые, злобные физиономии. Я думаю, ни один из них не мог бы объяснить, зачем он здесь, кто его послал и кого он имеет перед собой. Я шел с Милюковым, мне хотелось убедиться в том, что он беспрепятственно вышел из дворца… Мы шли к дверям гуськом, я впереди него. Как раз перед тем, как выходить из дверей, на подъезде произошла какая-то заминка, движение остановилось. Прошли две-три томительные минуты. Как и во все подобные минуты, мною в жизни пережитые, я ощущал только большой подъем нервов, ничего более. Нас выпустили. Мне показалось, что, взглянув на билет Милюкова, офицер заколебался, но, во всяком случае, это продолжалось только одну секунду, — и мы с ним вдвоем очутились на площади»[2933]. Встретятся Набоков и Милюков через семь месяцев в Киеве.
«Тогда задержали лишь замминистра внутренних дел Авинова и бывшего начальника канцелярии военного министра Степунца. «Во втором часу дня Мариинский дворец опустел»[2934]. Предпарламент, прожив 18 дней, о себе ничем больше почти не напомнит. «Из всех пародий на представительство, которыми так богата история, «Совет Российской Республики» был, пожалуй, самой нелепой»[2935], — скажет Троцкий.
Были ли попытки власти защитить Совет республики, освободить здание Мариинского дворца или какие-либо другие, захваченные большевиками правительственные здания? Да. Одна. Вылазку предпринял Станкевич, находившийся в полдень в Зимнем дворце. «Сознание бездеятельности и пассивности было так ощутимо и неприятно, что я предложил сам пойти освобождать Мариинский дворец и попросил дать мне для этого роту юнкеров. Как раз к этому времен к Зимнему дворцу подошла знакомая мне школа инженерных прапорщиков, где я раньше преподавал. С согласия штаба я взял одну роту под командой поручика Синегуба и в сопровождении нескольких офицеров из Военного министерства направился по Морской улице». Проведя разведку и выяснив, что перед дворцом стоят броневики, Станкевич решил ограничиться освобождением телефонной станции. Юнкера ее окружили.
«Но вдруг со стороны Мариинской площади затрещали выстрелы. Вмиг от моей роты юнкеров остались на улице только несколько человек, остальные все попрятались по подворотням в подъездах домов». А тут еще подъехал броневик и направил на юнкеров пулетемы. Одной полуроте удалось вернуться на Дворцовую площадь, вторую большевики разоружили. «Так окончилась единственная, насколько я знаю, попытка активного сопротивления большевикам»[2936].
Правда, есть еще свидетельство Савинкова, будто он тоже подвигал неназванных офицеров подняться на защиту правительства. Но безуспешно.
— Но, господа, если никто не будет сражаться, то власть перейдет к большевикам.
— Конечно.
Я попытался доказать обоим офицерам, что каково бы ни было Временное правительство, оно все-таки неизмеримо лучше, чем правительство Ленина, Троцкого и Крыленки. Я указывал им, что победа большевиков означает проигранную войну и позор России. Но на все мои убеждения они отвечали одно:
— Керенского защищать мы не будем»[2937].
Наступление сил ВРК продолжалось. В 13.00 отряд моряков под командованием Ивана Сладкова занял военный порт, Главное адмиралтейство и арестовал морской штаб.
Подтягиваются, наконец, моряки, с ними на «Амуре» Флеровский: «Идем по узкому каналу, в кильватере «Ястреб» и другие суда. Невольно думаешь: а что, если правительство предусмотрительно заложило пару мин и расставило десятки пулеметов за прикрытиями на берегу — так это просто и так легко разгромить наше предприятие. Но правительству не до того. Вот и Нева. Фабричные трубы, суда — все спокойно, без признаков грядущей социальной и боевой грозы. Мы решаем вопрос, где встать для высадки десанта. Вдруг слышим ликующее могучее «ура». Выскакиваем на палубу. Посреди Невы развернулся наш крейсер «Аврора». Гремят приветственные клики, радость, оживление ключом забили на палубе.
— Какая жалость, что мы забыли оркестр!
— Ничего, скоро будет другая музыка!
«Амур» стал невдалеке от «Авроры», ближе к Николаевскому мосту. Через несколько минут на палубу поднялся Антонов-Овсеенко… К «Амуру» подходят мелкие суда, чтобы переправить десант к берегу. Высадка идет споро и быстро, палуба пустеет, на корабле остается только боевая вахта»[2938].
Корабли кронштадтской флотилии около 14.00 бросили якорь напротив Зимнего дворца, вблизи здания университета. Антонов-Овсеенко: «Несколько тысяч молодых, стройных парней, с винтовками в надежных руках заполняют палубу транспорта. Говорю им краткое приветствие, именем Советской власти указываю им цель: вот Зимний дворец — последнее прибежище керенщины, его надо взять. Сейчас они высадятся у Конногвардейского бульвара, войдут в связь с первым флотским экипажем и после артиллерийского обстрела атакуют Зимний. Я говорю им, гляжу на эти энергичные, нетерпеливые лица. Нет, этих нечего агитировать»[2939]. Студенты университета с любопытством наблюдали, как на набережной выстраивались коробки взводов и рот.
Поручик Александр Петрович Синегуб после неудачной миссии по освобождению Мариинского дворца привел свою полуроту на площадь перед Зимним дворцом: «Представшая картина ландшафта этой огромной площади меня обидела. Площадь была пуста.
— Что такое! Отчего так пусто? — невольно сорвалось у меня с языка.
Юнкера молчали. Я взглянул на них. Легкая бледность лиц, недоуменная растерянность ищущих взглядов красноречивее слов мне рассказали о том, что родилось у них в душе. Ясно было, что они еще более меня ожидали встретить иную обстановку. Желая поднять их настроение, я воскликнул:
— Черт возьми, это будет очень скучно, если из-за опоздания мы останемся в резерве… Ну так и есть… Смотрите, у Александровского сада и там, у края площади перед аркой, бродят юнкерские патрули. Демонстрируя бодрость духа Синегуб, вместе с тем, недоумевал: «Но почему не видно приготовлений к устройству наружной обороны?»[2940]
Американские корреспонденты во главе с Джоном Ридом наведались в Зимний дворец и застали там положение, не очень похожее на боевое. Когда их — с аккредитацией от Петросовета — не пустили в одну дверь, они прошли через соседнюю, просто предъявив свои паспорта. «Мы открыли дверь, — напишет Рид. — У порога оказалось двое часовых, но они ничего не сказали нам. Коридор упирался в большую, богато убранную комнату с золотыми карнизами и огромными хрустальными люстрами. Дальше была целая анфилада комнат поменьше, отделанных темным деревом. По обеим сторонам на паркетном полу были разостланы грубые и грязные тюфяки и одеяла, на которых кое-где валялись солдаты. Повсюду груды окурков, куски хлеба, разбросанная одежда и пустые бутылки из-под дорогих французских вин. Вокруг нас собиралось все больше и больше солдат в красных с золотом юнкерских погонах. Душная атмосфера табачного дыма и грязного человеческого тела спирала дыхание… Все помещение было превращено в огромную казарму, и, судя по состоянию стен и полов, превращение это совершилось уже несколько недель тому назад. На подоконниках были установлены пулеметы, между тюфяками стояли ружья в козлах»