Духонин дождался, когда к аппарату подойдет Черемисов, у которого спросил о причине: отмены отправки войск.
— Это сделано с согласия Главковерха, полученного мною от него лично. Известна ли вам обстановка в Петрограде?
— Будьте добры мне подробно сообщить обстановку, и где сейчас находится Главковерх?
— Временное правительство прежнего состава уже не существует; власть перешла в руки революционного комитета; казачьи полки остались пассивны в своих петроградских казармах, броневики перешли на сторону революционного комитета. Сегодня вечером кто-то, по-видимому, правые элементы, назначили генерал-губернатором Петрограда Кишкина, принадлежность которого к кадетским партиям известна на фронте. Это назначение вызвало резкий перелом в войсковых организациях фронта не в пользу Временного правительства, в Петрограде привело к тому, что революционные войска заняли Штаб округа и, по-видимому, прекратили деятельность генерал-губернатора. Керенский от власти устранился и выразил желание передать должность Главковерха мне, вопрос этот, вероятно, будет решен сегодня же. Благоволите приказать от себя, чтобы перевозки войск в Петроград, если они производят на других фронтах, были прекращены. Главковерх у меня. Не имеете ли Вы что передать ему?
— Можно ли просить его к аппарату?
— Невозможно в его интересах. Будете ли Вы что-нибудь говорить.
Духонин пытается возражать: правительство держится, большевики проявляют пассивность.
— Если Главковерх Керенский предполагает передать должность Вам, то я во имя горячей любви к Родине умоляю Вас разрешить мне передать об этом Временному правительству, с которым есть у меня связь. Вас же — не останавливать отданных распоряжений о движении войск, назначенных в Петроград.
— Извините, Николай Николаевич, меня давно уже зовут, можно ли будет Вас вызвать часа через два»[3017].
Почему Черемисов отказался позвать к прямому проводу Керенского? Мельгунов считает бесспорным, что вызов «с квартиры Барановского к прямому поводу мог грозить Керенскому большими осложнениями — в Псков было предано уже распоряжение ВРК об аресте Керенского, в Пскове действовал уже большевицкий местный ВРК, пытавшийся установить контроль над телеграфными аппаратами в Штабе»[3018]. Как ясно из предыдущего разговора, еще раньше о приостановке войск узнал от Черемисова главнокомандующий Западным фронтом генерал Балуев, выслушавший от Главковерха и его анализ ситуации в столице.
Балуев тут же передал содержание разговора с Черемисовым в Ставку, поделившись главным опасением:
— Я только опасаюсь, чтобы Северный фронт не испортил мне всего дела и не колыхнул бы моего фронта, необходимы быстрые и решительные действия Николая Николаевича, чтобы удержать Главкосева в должных границах и чтобы Северный фронт (не) отделился в своих воззрениях и действиях от нас[3019].
А что же Краснов и его части, которые были в авангарде направленных в столицу войск? В 11 ночи генерал прибыл на станцию Остров. «Глухая осенняя ночь. Пути Островской станции заставлены красными вагонами. В них лошади и казаки, казаки и лошади. Кто сидит уже второй день, кто только что погрузился…
— Комендант станции говорит, — нет разрешения выпустить эшелоны.
Пошел к коменданту. Комендант был сильно растерян и смущен.
— Я ничего не понимаю. Получена телеграмма выгружать эшелоны и оставаться в Острове, — сказал он…
Я послал за автомобилем, сел в него с Поповым и погнал в Псков»[3020].
В ночь с 25 на 26-е никаких воинских частей на Петроград не шло. Большевики имели свободу действий.
Ночь, которая потрясла мир
Второй Всероссийский съезд Советов все не открывался. Ленин ждал взятия Зимнего. Меньшевики и эсеры просили время для завершения консультаций, которые не прекращались вплоть до открытия съезда. Большинство их руководства настаивало на том, чтобы с него уйти. Суханов был категорически против: «Во-первых, съезд был совершенно законным, и законности его никто не оспаривал. Во-вторых, съезд представлял самую подлинную рабоче-крестьянскую демократию, и надо сказать, что немалая часть его состояла из участников первого, июньского… В-третьих, спрашивается, куда же уйдут с советского съезда правые меньшевики и эсеры? Куда уйдут они из Совета?… И почему? Зачем? Потому что съезд объявит власть Советов, в которой ничтожному меньшевистско-эсеровскому меньшинству не будет дано места! Я сам признавал этот факт роковым для революции. Но почему это связывается с уходом из представительного верховного органа рабочих, солдат и крестьян?… Единственный аргумент, который пришлось слышать от правых: большевистская авантюра будет ликвидирована не нынче завтра; Советская власть не продержится дольше нескольких дней, и большевиков в такой момент надо изолировать перед лицом всей страны; их надо бить сейчас всеми средствами и загнать их в угол всем бичами и скорпионами»[3021].
Регистрация делегатов показывала, что большевиков и левых эсеров среди них если и большинство, то минимальное. О партийном составе съезда сведения самые противоречивые. Оно и понятно: «в суматохе событий регистрировались не все делегаты; незарегистрированными также остались приехавшие с опозданием»[3022]. Поэтому данные анкетной комиссии дают условные цифры: к моменту открытия съезда зарегистрировались 649 делегатов, из которых 390 — большевики, 160 — эсеры, 72 — меньшевики, 27 — другие[3023]. Перевес шаткий, но Ленин очень надеялся, что правые социалисты в знак протеста покинут съезд, и тогда можно будет принять любое решение.
Наступала ночь, и держать делегатов в зале становилось все труднее. «Делегаты нервно бегали по фракциям и коридорам, собирались в кучки, загораживая проход, сплошной толпой стояли в буфете. Всюду мелькали винтовки, штыки, папахи. Усталая охрана дремала на лестнице: солдаты, матросы, красногвардейцы сидели на полу коридора, прижимались к стенам. Было душно, грязно… Съезд открывался далеко не в торжественной обстановке: он открывался среди огня и, казалось, среди самой спешной и черновой деловой работы»[3024].
Вильямс запомнил: «Было почти десять часов вечера, когда я вошел в Беломраморный зал. Делегаты съезда толпились во всех дверях и проходах, стояли вдоль стен и сидели на подоконниках, — запомнил Вильямс. — Казалось, что незанятыми оставались только огромные люстры под потолком»[3025]. Там были далеко не только делегаты, но и все желающие и любопытствующие. Супруга Свердлова Клавдия Тимофеевна подтверждала, что «специальных пропусков для входа в зал заседаний не требовалось, а пропуск в Смольный у меня был… Огромный актовый зал был забит до отказа. Делегаты сидели в первых рядах, а остальные — сзади. Делегатские места от гостевых ничем отделены не были»[3026].
Зал не отапливался, но было жарко и смрадно от испарений сотен человеческих тел. Синий табачный дым поднимался вверх и висел в спертом воздухе. «Офицерские погоны, интеллигентские очки и галстуки первого съезда почти совершенно исчезли, — делился впечатлениями Троцкий. — Безраздельно господствовал серый цвет в одежде и на лицах. Все обносились во время войны. Многие городские рабочие обзавелись солдатскими шинелями. Окопные делегаты выглядели совсем не картинно: давно не бритые, в старых рваных шинелях, в тяжелых папахах, нередко с торчащей наружу ватой на взлохмаченных волосах. Грубые обветренные лица, тяжелые потрескавшиеся руки, желтые пальцы от цигарок, оборванные пуговицы, свисающие вниз хлястики, корявые рыжие, давно не смазывавшиеся сапоги. Плебейская нация впервые послала честное, не подмалеванное представительство, по образу и подобию своему»[3027]. Недолюбливал Троцкий народ России.
Суханову тоже «бросалась в глаза огромная разница: Петербургский Совет, то есть, в частности, его рабочая секция, состоявшая из петербургских середняков-пролетариев, в сравнении с массой второго съезда казалась римским сенатом, который древний карфагенянин принял за собрание богов… Из окопов и из медвежьих углов повылезли совсем сырые и темные люди; их преданность революции была злобой и отчаянием, а их «социализм» был голодом и нестерпимой жаждой покоя»[3028].
Трудно себе представить более беспорядочного и сумбурного заседания. Стенограммы не велось. Стенографистки ЦИК из принципа покинули Смольный. В 22.40 Дан — в мешковатом мундире военного врача — позвонил в колокольчик и печально произнес:
— Власть в наших руках.
Пауза, зал затих.
— ЦИК считает излишним открывать настоящее заседание политической речью. Для вас станет это абсолютно понятным, если вы вспомните, что я являюсь членом президиума ЦИК, а в это время наши партийные товарищи находятся в Зимнем дворце под обстрелом, самоотверженно выполняя свой долг министров, возложенный на них ЦИК. Без всяких речей объявляю заседание съезда открытым и предлагаю приступить к выборам президиума[3029].
В обстановке общего шума и гвалта было предложено заменить президиум (Дан, Гоц, Либер, Богданов, Бройдо, Филипповский), который занимал свое место по праву избрания предыдущим, I Съездом. Новый Президиум большевик Аванесов предлагает выбрать на коалиционной основе, пропорционально числу делегатов, уже записавшихся во фракции: 14 большевиков, 7 эсеров, 3 меньшевика, 1 меньшевик-интернационалист. Фракция украинской соцпартии просит одно место для себя и его получает. Гендельман берет слово от правых эсеров и заявляет, что они не будут участвовать в выборах президиума. С таким же заявлением выступил от меньшевиков Хинчук — бывший председатель Моссовета, будущий советский посол в Берлине. Меньшевики-интернационалисты «воздерживаются» от участия в выборах президиума, «пока не будут выяснены некоторые вопросы»