— Две, три жертвы, пожалуй, необходимы! — сказал Керенский, обводя нас своим, не то загадочным, не то подслеповатым взглядом благодаря тяжело нависшим на глаза верхним векам.
— Только не это, — дотронулся я до его плеча, — это мы вам не простим!.. Забудьте о Французской революции, мы в двадцатом веке, стыдно, да и бессмысленно, идти по ее стопам…
Почти все присоединились к моему мнению и стали убеждать его не вводить смертной казни в качестве атрибута нового режима.
Да, да! — согласился Керенский. — Бескровная революция, это была моя всегдашняя мечта…»[429]
В тот же день живой интерес к фигуре бывшего императора проявил и Исполком Петросовета, постановив: «Арестовать династию Романовых и предложить Временному правительству произвести арест совместно с Советом рабочих депутатов. В случае же отказа запросить, как отнесется Временное правительство, если Исполнительный комитет сам произведет арест. Арест женщин из дома Романовых производить постепенно, в зависимости от роли каждой в деятельности старой власти»[430].
Временное правительство не оставляет этот вопрос без внимания, Милюков «по вопросу о дальнейшей судьбе бывшей императорской фамилии высказался за необходимость выдворения их за пределы Российского государства, полагая эту меру необходимой как по соображениям политическим, так равно и небезопасности их дальнейшего пребывания в России». Временное правительство не предполагало распространять эту меру на всех членов семьи дома Романовых, не было достаточных оснований, но считалась «совершенно необходимой и неотложной» в отношении Николая II, Михаила Александровича и их семей. Никакого конкретного решения правительство не приняло.
Между тем, подписав акт об отречении, Николай сел в поезд и поехал в Ставку — повидаться с матерью и сдать дела Верховного главнокомандования, которое он продолжал возглавлять. Семья оставалась в Царском Селе — дети болели корью. В Могилев прибыл около 9 часов утра 3 марта. «Поезд тихо подошел к «военной» длинной, пустынной, открытой платформе, к которой всегда прибывали царские поезда. Высокие электрические фонари ярко освещали небольшую группу лиц во главе с генералом Алексеевым, прибывших встретить Его Величество»[431]. Флигель-адъютант Анатолий Александрович Мордвинов прибыл вместе с Николаем: «На платформе вместо ареста и тюрьмы — обычная встреча, даже более многочисленная, более торжественная, чем всегда. Прибыли и все иностранные военные представители в полном составе миссий, обыкновенно отсутствовавших в таких случаях… Остальные также находились в подавленном состоянии, и мне показалось, что чувство, быть может, более сложное, чем простое любопытство, привело этих людей на вокзал в таком необычном количестве»[432].
Реакция на появление Николая в Могилеве была разной. При виде его машины, фиксировал генерал Николай Михайлович Тихменев, «некоторые — военные и штатские — приветствовали его, или на ходу снимали шляпы и отдавали честь, или останавливались. Были такие, которые узнавали и отворачивались, делая вид, что не замечают. Были и такие, которые не отворачивались, но и не кланялись. Но зато были и такие, которые останавливались, становились на колени и кланялись в землю»[433]. Поехал к матери. Императрица-мать Мария Федоровна записала в дневнике: «Бедняга Ники открыл мне свое бедное кровоточащее сердце, и мы оба плакали»[434].
В субботу 4 марта «в начале 10 часа, Государь прошел, своим обычным порядком, в генерал-квартирмейстерскую часть (дом рядом с дворцом) для принятия доклада генерала Алексеева о положении дел на фронтах»[435]. Выяснив, что за время его отсутствия никаких крупных событий не произошло, заметил:
— Ведь ответственность за фронт все еще лежит на мне…
Только после этого Николай II официально снял с себя должность Главковерха, написав на листе бумаги: «Сдал фронт. Николай». Теперь он стал честным человеком. На то же листе дописано: «Принял фронт. Алексеев»[436]. Бывший император чувствовал себя еще достаточно уверенно, строя планы на будущее. Он передал Алексееву записку: «Потребовать от Временного правительства: 1) О беспрепятственном проезде моем с лицами, меня сопровождающими, в Царское Село. 2) О безопасном пребывании в Царском Селе до выздоровления детей с теми же лицами. 3) О беспрепятственном проезде до Романова на Мурмане с теми же лицами. 4) О приезде по окончании войны в Россию для постоянного жительства в Крыму — в Ливадии». Алексеев передал телеграмму (за исключением четвертого пункта) князю Львову и добавил: «Настоятельно ходатайствую о скорейшем решении правительства указанных вопросов, что особенно важно для штаба Верховного главнокомандующего, как и для самого отрекшегося императора»[437].
Но в Петрограде были совсем иные виды. «Известия Московского Совета рабочих депутатов» призывали: «В тюрьму величайшего преступника, атамана разбойничьей шайки. Вот голос народа». 5 марта на заседании Временного правительства Керенский вносит вопрос: «О необходимости принятия мер для охранения царской семьи, находящейся в Царскосельском дворце, и замены коменданта означенного дворца лицом, назначенным от Временного правительства». Военному министру Гучкову было поручено «немедленно сместить комиссара Царскосельского дворца и командировать в Царское Село комиссара для выяснения мер, необходимых для охраны царской семьи, и обеспечить уход и врачебную помощь больному бывшему наследнику престола»[438]. Внешне благородно, а по сути — арест.
Гучков не отказал себе в удовольствии — после того, как лично принял акт об отречении императора, — лично взять под караул императрицу и детей. «Злорадное любопытство влекло его во Дворец, чтобы насладиться страданиями беззащитной Женщины! — заметила ее фрейлина Юлия Александровна (Лили) Ден. — Это был отвратительный тип в больших очках с желтыми стеклами, скрывавшими его бегающие глазки. Мы с Марей крепко держались за Государыню, убежденные, что теперь все кончено. Она нежно поцеловала нас обеих и вышла из будуара в сопровождении Великого князя Павла Александровича»[439].
Гучков явился в сопровождении Корнилова в половине второго ночи. Рассказывала княгиня Ольга Палей — жена великого князя Павла Александровича: «Стоят потупясь. Обоим было явно не по себе. Наконец Гучков решился.
— Нет ли у Ее Величества просьб, — спросил он.
— Есть, — сказала она. — Прошу вас, во-первых, освободить невинных людей, которых вы увели от нас и заперли в школе: князя Путятина, Гротена, Герарди, Татищева и других. А во-вторых, обеспечить мой госпиталь всем необходимым, чтобы дать нам возможность работать…
Когда Корнилов и Гучков уходили, великий князь сделал с ними несколько шагов.
— Ее Величество не стала вам жаловаться на охрану. Однако вот уже сорок восемь часов эти люди дерут горло и горланят песни. Да еще смеют открывать двери и заглядывать в комнаты. Не изволите призвать их к порядку? Черт-те что себе позволяют!
Корнилов и Гучков обещали уговорить охранников. Заставить — сил у них не было, приходилось пускаться на уговоры»[440]. Но и слова больше ничего не стоили. Павел Александрович с грустью рассказывал дочери об изменившемся облике Александровского дворца. «Он стал совершенно неузнаваемым… В широких коридорах, покрытых мягкими пушистыми коврами, где раньше бесшумно скользили молчаливые слуги, теперь шатались толпы солдат в расстегнутых шинелях, грязных сапогах, в шапках набекрень, небритые, часто пьяные и всегда шумные»[441].
Львов 6 марта уверял Алексеева, что Временное правительство разрешает все поставленные Николаем II вопросы «утвердительно, примет все меры, имеющиеся в его распоряжении: обеспечит беспрепятственный проезд в Царское Село, пребывание в Царском Селе и проезд до Романова на Мурмане»[442]. Свою помощь предложили послы всех союзных миссий, которые писали Алексееву: «Мы, начальники союзных военных миссий, предлагаем, — при условии, что, по вашему мнению, правительство на это согласится и что будет принято решение об отъезде Его Величества в Царское Село, — сопровождать его до Царского Села». Алексеев возражал: «Полагаю, что эта поездка неудобна. Мне придется сноситься с Временным правительством, что может вызвать задержку отъезда Государя императора»[443].
Информация о планах Николая II моментально просочилась в Петросовет, о чем Чхеидзе доложил Исполкому. После чего присутствовавший на заседании Керенский заявил, что если Исполком «решит окончательно арестовать Николая, Временное правительство сделает все, чтобы облегчить Исполнительному комитету выполнить эту задачу»[444]. 7 марта в Исполком Совета приходит заявление от 84 его членов: «1) В широких массах рабочих и солдат, завоевавших для России свободу, существует крайнее возмущение и тревога, вследствие того что низложенный с престола Николай II Кровавый, уличенная в измене России жена его, сын его Алексей, мать его Мария Федоровна, а также все прежние члены дома Романовых на свободе и разъезжают по России и даже на театре военных действий, что является совершенно недопустимым и крайне опасным… Мы предлагаем Исполнительному комитету немедленно потребовать, чтобы Временное прави