овича Залуцкого.
Но социалистические партии к Февралю были слишком слабы, чтобы сыграть существенную роль в осуществлении революции.
Куда более значимым было участие государственных и полугосударственных институтов, находившихся в перманентном конфликте с правительством: Государственной думы и самодеятельных организаций, которые выступят могучим революционным тараном. IV Дума, с которой Россия встретила революцию, отличалась политизацией, поляризацией и оппозиционностью. Центром оппозиции стал Прогрессивный блок.
Самодеятельные организации — Всероссийские Земский и Городской союзы, а также военно-промышленные комитеты — имели центром своей деятельности Москву, которая была центром оппозиционных настроений в отношении официального и бюрократического Санкт-Петербурга. И именно председатель Земского союза князь Георгий Евгеньевич Львов сменит Николая II на посту лидера Российского государства. Хотя царю хорошо было известно об оппозиционных настроениях, доминировавших в Земгоре и ВПК, он шел на сотрудничество с ними, видя практическую пользу в подключении бизнеса и общественности к помощи армии. Военно-промышленным комитетам был придан официальный статус. В земгоровских кругах были составлены еще в 1915 году списки будущего правительства, которые почти полностью совпали с составом первого Временного правительства, возникшего после Февраля.
Из земгоровских кругов вышла и широко распространявшаяся по стране концепция «блока черных сил»: германофильской придворной партии, связанной с германской военной аристократией и выступающей за сепаратный мир. Главой немецкой партии объявлялась императрица Александра Федоровна и Георгий Ефимович Распутин. Эта концепция легла в основу идеологии, агитации и пропаганды всех оппозиционных партий и групп. Многие приписывали авторство концепции Гучкову. Еще одним, не менее важным, направлением деятельности самодеятельных организаций стало развертывание ими антиправительственного пролетарского движения в виде рабочих групп ВПК во главе с Кузьмой Антоновичем Гвоздевым, который станет инициатором создания Петроградского Совета в первый день Февральской революции.
Одной из причин революции называют национально-освободительное движение по окраинам «тюрьмы народов». Первая мировая война действительно показала недостаточность формулы «единой и неделимой», особенно в условиях, когда австро-германская коалиция предпринимала попытки расчленить Россию, разыгрывая карту национальной самобытности и прав на самоопределение населявших ее народов. Особенно успешно это удавалось делать в Польше, Финляндии, Прибалтике, Украине. Брожение наблюдалось и в других регионах — Закавказье и даже в Средней Азии. Однако до Февраля нигде, за исключением Польши, почти полностью оккупированной Центральными державами, сепаратистские движения не приняли масштабов, угрожающих целостности государства или прочности ее власти. В революции сыграли роль внешние силы. Как и другие воюющие страны, Россия была объектом подковерной дипломатии, дестабилизирующих усилий спецслужб. Центральные державы проводили активную деятельность против России.
Но к моменту Февральской революции Россия не проигрывала войну. Она была готова в военном и экономическом отношениях к успешному продолжению военных действий, планируя решающее наступление на апрель. Страна вооружила, снабдила и выставила на поле боя 60 армейских корпусов вместо тех 35, которыми располагала в начале войны. Численность только Действующей армии выросла за последний предреволюционный год с 4 до 7 млн человек. Фронтовые части оставались вполне боеспособными, вооружения было больше, чем когда-либо с начала войны. Чувствовать себя обреченными было куда больше оснований у стран Четверного союза во главе с Германией. Уже было ясно, что в войну на стороне Антанты в ближайшее время вступит экономически наиболее сильная страна мира — Соединенные Штаты. В гораздо большей степени, чем в начале войны, наладилось взаимодействие между союзниками, стала поступать реальная военно-техническая помощь с Запада. В относительно удовлетворительном состоянии (опять же в сравнении с другими воюющими странами) были финансы.
Ситуация в народном хозяйстве во время войны везде была непростой, а беспорядка в России всегда хватало. Однако, следует заметить, что, с одной стороны, продовольственные трудности в России имели меньшие масштабы, чем в других воевавших странах, наблюдались только в крупных городах, а основную массу населения — крестьянство — не затронули. Голод и разорение России зимой 1916/17 года не грозили. Хотя урожай 1916 года составил только 72 % от среднего за предшествовавшие годы, хлеба хватало, тем более что его экспорт был остановлен.
Людские жертвы войны были огромными, но гораздо меньше, чем будет принято считать в советские времена. Наши потери убитыми, умершими от ран и ранеными (5,5 млн человек) были меньше, чем у Германии (6,05 млн), сражавшейся на два фронта. А по отношению к общему числу мобилизованных были вообще наименьшими из всех основных воевавших стран — 35,5 % по сравнению с 47 % — у Франции и 55 % — у Германии. Ситуация с людскими ресурсами в России также была лучше. За всю войну у нас было мобилизовано в армию 8,7 % населения страны, тогда как Великобритании — 10,7, во Франции и Австро-Венгрии — 17, а в Германии — целых 20,7 %[15].
Известно, что история не терпит сослагательного наклонения, и нам уже не дано знать, когда и как закончилась бы Первая мировая война, не свершись революция, следствием которой действительно было позорное поражение России и вынужденный унизительный сепаратный Брестский мир. Но мы знаем, как война реально закончилась: Германия капитулировала в ноябре 1918 года. Логично предположить: если бы Россия осталась в числе воевавших стран, если бы были реализованы согласованные стратегические планы союзников, война могла бы кончиться тем же — триумфом Антанты, — но только намного раньше и с участием России. И именно до конца войны Николай II откладывал основные внутренние реформы.
Армия, становясь более многочисленной, лучше вооруженной и управляемой, в то же время теряла в качестве личного состава и моральном духе. Нравы огрубели. Реквизиции — неизбежные спутники любой войны — подрывали понятия о собственности или законности. Но самой взрывоопасной была ситуация в запасных батальонах. Особенно много их оказалось в столице, где было расположено до двадцати запасных частей численностью около 200 тысяч человек, которым не хотелось отправляться на передовую. Именно они выступят главной вооруженной силой революции.
Российская государственность в феврале 1917 года пала жертвой нескольких разрушительных потоков, которые сойдутся в двух точках — на улицах столицы и в Ставке. Все эти потоки носили форму мало скрываемых заговоров, которые вынашивались в думских, аристократических, земгоровских и социалистических кругах и уже в полной мере затронули армейскую верхушку.
Первым залпом революции стали выступления Милюкова и ряда других депутатов на открытии сессии Думы 1 ноября 1916 года, где они обвинили руководство страны в измене, воровстве и попытках заключить сепаратный мирный договор с врагом за спиной народа, Милюков каждый свой тезис перемежал вопросом:
— Что это, глупость или измена?
На что трибуны Прогрессивного блока, левых партий и забитая публикой галерка дружно кричали в ответ:
— Измена!
Спусковой механизм революции был приведен в действие. «Он поднял революционный дух страны и, без сомнения, был могучим фактором приближения первой революции»[16], — писал о Милюкове американский посол в Петрограде Фрэнсис.
В столицах застучало бесчисленное количество печатных машинок земгоровских учреждений, министерств, редакций, штабов, размножая выступления. Резонанс был ошеломляющим: Милюков доказал, что императрица и премьер Борис Владимирович Штюрмер предают Россию императору Вильгельму. «В самом деле, могла ли образованная, читающая газеты публика подвергать сомнению обвинения, высказанные с трибуны Думы наиболее интеллектуальным и до сих пор наиболее умеренным лидером оппозиции? Если уж Милюков сподобился выдвинуть обвинение в измене против премьера, все были уверены, что он располагает надежной информацией из источника, не подлежащего сомнению»[17], — подмечал историк, оксфордский профессор Георгий Михайлович Катков. Но такой информации не могло быть.
«Прогерманская партия» существовала только в воспаленном сознании оппозиции. Распутин — ловкий и бывалый сибирский мужик, который умел блестяще играть на человеческих слабостях и религиозно-мистических струнах, — безусловно, пользовался доверием и симпатией Александры Федоровны, в чем едва ли не главную роль сыграла гемофилия наследника, которую Распутин, по ряду свидетельств, мог лечить. В годы войны его имя как символ аморальности власти все активнее поднималось на щит оппозицией. Да и сам «старец» давал для этого основания. Распутин оказался подлинным проклятьем Романовых. Николай весьма скептически относился к советам Друга и к его святости, уважая, однако, чувства жены.
Императрица — немка?! Но по самоощущению, родному языку, кембриджскому образованию внучка самой великой английской королевы — Виктории — никогда не была немкой, она была скорее англичанкой, говорила по-русски или по-английски (реже по-французски), переписку с мужем вела на английском. Женщина деятельная, она была одним из крупнейших организаторов санитарного дела в России. Только в Царском Селе императрица организовала 10 госпиталей, число которых затем возросло до семидесяти. В лазарет превратится и Зимний дворец в Петербурге. Императрица Александра Федоровна не была предательницей. Но темы измены императрицы, правительства и засилья распутинщины не просто доминировали, они стали едва ли не единственными обсуждаемыми в столицах и, достигая чудовищных размеров, стали важнейшим инструментом разрушения династии.