Однако военные успехи 1915–1916 годов позволяли Радославову удерживать высокую популярность и избегать сильного антивоенного движения. Даже антантофилы выступали за создание «Великой Болгарии» примерно в тех границах, которых правительство добилось к началу 1917 года: Болгария оккупировала Поморавье и Вардарскую Македонию, где ставила своей задачей насильственную ассимиляцию сербского и македонского населения[1033].
В Турции, где правил султан Мехмед V Решад, посаженный на престол младотурецкими военными заговорщиками, армия играла ключевую роль и втянула страну в войну на стороне Германии. Османская армия была сформирована под руководством немцев, многие ее руководители, включая одного из лидеров правившего «Общества единения и прогресса» Энвера-пашу, обучались военному делу в Берлине. Недаром в Германии Турцию называли «Энверланд», и таблички с такой надписью даже вешались на немецких военных поездах, шедших в Стамбул.
Турецкое военное министерство и здание правительства охранялись немецкими солдатами. Военные учреждения Германии, находившиеся в Стамбуле, осуществляли руководство турецкими войсками усилиями 2 фельдмаршалов, 3 адмиралов, 10 генералов и 800 офицеров. Они же контролировали хозяйственную и политическую жизнь страны с помощью аппарата из 32,5 тысячи немецких и австро-венгерских военнослужащих, сосредоточив в своих руках поставки оружия, управление войсками и средства связи. Они руководили даже турецкой военной цензурой, указы султана и решения шейх-уль-ислама (главы духовенства) не могли быть обнародованы без немецкой визы[1034].
Германия выкачивала из Османской империи сырье и продукты питания, при том что только в Стамбуле ежедневно регистрировалось по десятку голодных смертей, а дневная норма составляла 250 граммов кукурузного хлеба. Голодала деревня, в одной Сирии от голода умерло минимум 60 тысяч человек. Свирепствовала эпидемия тифа.
Турция сражалась с Россией на Кавказе и в Восточной Анатолии; с англичанами в Персидском заливе, Сирии и Палестине; с греками во Фракии. Имея столько врагов, Турция объявила джихад странам Антанты. «Учитывая, что под британским, французским и российским владычеством находилось чуть менее половины из 270 миллионов мусульман планеты, это, возможно, был гениальный ход германских политиков»[1035]. Однако ни в Индии, ни в Египте, ни в России идеи джихада не встретили широкого отклика. Ответом стало подстрекательство к антитурецкому восстанию арабских племен под началом Хусейна ибн Али, чем занимался Томас Эдвард Лоуренс — эксцентричный историк из Оксфорда, ставший известным как Лоуренс Аравийский.
Турецкую беспощадность в полной мере испытало на себе армянское население Оттоманской империи. Весной 1915 года, когда положение на фронтах стало угрожающим, правительство решило переселить армян восточной Малой Азии подальше от русско-турецкого фронта — в пустынные области Сирии и Ирака. «Состоялись казни активистов армянского национального движения, представителей интеллигенции и духовенства. Остальную часть населения выселяли согласно формуле «всех до единого». Резня продолжалась на дорогах… Истреблению подвергались главным образом мужчины моложе 50 лет. Переселенцы, оставшиеся в живых и добравшиеся до концлагерей в Месопотамии. Содержались в таких невыносимых условиях, что их большая часть погибла»[1036]. Большинство исследователей проблемы называют цифру в 1,4 млн армян, погибших в результате бесчеловечного акта геноцида. Официальный Берлин принял фигуру умолчания, сочтя геноцид внутренним делом союзного государства.
Оттоманская империя не была мальчиком для битья. Но к началу 1917 года она была на пределе возможностей. Известный тюрколог Кэролайн Финкель утверждала, что «война окончательно разрушила уже ослабленную экономику Османской империи», а «военная машина Османской империи находилась на грани полного разрушения»[1037]. Генерал Масловский утверждал, что перед Кавказской армией стоял «поверженный противник, с приведенными в полное расстройство двумя армиями, — противник, потрясенный непрерывными поражениями до такой степени, что не имеет уже ни сил, ни средств восстановить эти армии для продолжения борьбы»[1038].
И именно здесь союзники — британцы — требовали наибольшей активности, чтобы помочь их собственным операциям на Ближнем Востоке. Планировалось весной объединить 70-тысячную российскую армию с британской армией генерал-лейтенанта Фредерика Мода к северу от Багдада. 7-й Кавказский армейский и 1-й Кавказский кавалерийский корпуса должны были начать наступление на Мосул, тогда как англичане — нанести удар на Багдад[1039].
Но была на планете еще одна страна, без учета которой уже не могли строиться расчеты воюющих сторон, — Соединенные Штаты Америки.
США охватывал прилив внешнеполитического активизма. С именем президента Вудро Вильсона связывается появление идеологии либерального интернационализма. Еще в бытность профессором политологии в Принстоне и губернатором Нью-Джерси Вильсон немало рассуждал об Америке как «Граде на Холме», о ее миссии «основать новую цивилизацию… поставить новый человеческий эксперимент»[1040]. С начала войны президент успешно пользовался лозунгами новой миссии США — в деле водворения всеобщего мира, — чтобы подготовить общественное мнение к преодолению изоляционистских настроений и вступлению в военные действия (впервые в американской истории) в Старом Свете.
С его точки зрения, писал Генри Киссинджер, на Америку «была возложена обязанность не просто соучаствовать в системе равновесия сил, но распространять свои принципы по всему свету… В число этих принципов входили понятия о том, что от распространения демократии зависит мир на земле, что государства следует судить по тем же самым этическим нормам, которые являются критериями поведения отдельных личностей, и что национальные интересы любой страны должны подчиняться универсальной системе законов»[1041].
Американцы имели то, чего не было у всех воевавших держав — деньги, и большая часть мира уже ходила в должниках от Вашингтона, зависела от его благорасположения. Но у США еще не было полноценной армии, и Америка до той поры не имела массового оборонного производства. К началу 1917 года из всех великих держав только Соединенные Штаты продолжали сохранять нейтралитет.
— Войны не будет, — заверил соотечественников президент Вильсон 4 января. — Для нас принять в ней участие — это совершить преступление против цивилизации.
Однако немецкое руководство сделает все, чтобы втянуть США в войну. Кайзер, несмотря на возражения Бетман-Гольвега, 9 января принял роковое решение: «неограниченную войну немецких подводных лодок против всех кораблей, невзирая на то, под каким флагом и с каким грузом они идут, предлагалось начать 1 февраля «с максимальной энергией».
В январе 1917 года, когда еще действовали ограничения на подводную войну, немецкие подлодки потопили 51 британский корабль, 63 корабля других союзных государств и 66 кораблей нейтральных стран общим водоизмещением более 300 000 тонн. Когда целями станут и американские торговые суда, эти цифры существенно возрастут. 21 января (3 февраля) немецкая подлодка U-53 в районе островов Силли потопила американский грузовой транспорт «Хаусатоник». В тот же день президент Вильсон заявил в конгрессе, что разрывает дипломатические отношения с Германией. Еще один гвоздь в крышку гроба американского изоляционизма был вбит 6 (19) февраля, когда в Лондоне смогли расшифровать телеграмму немецкого госсекретаря и министра иностранных дел Артура Циммермана, призывающую Мексику начать войну против Соединенных Штатов и «вернуть себе» Техас, Аризону и Нью-Мексико. 12 (25) февраля немецкая подлодка у мыса Фастнет торпедировала лайнер «Лакония».
В ту неделю, когда в Петрограде разворачивались революционные события, немцы торпедировали американский корабль «Алгонкин», а в течение следующих дней — еще три судна[1042]. Однако Вильсон войну не объявлял.
Вскоре он поменяет свое мнение.
Но даже и без Соединенных Штатов Страны Антанты могли рассчитывать на победу. «По материальным признакам 1917 г. сулил широкие перспективы для Антанты. Она серьезно могла рассчитывать на победоносное окончание войны в этом году. Соотношение военного могущества обеих коалиций всецело перешло на ее сторону. Центральные державы хотя и сохраняли обширные завоеванные ими территории и хотя их укрепленные фронты не дали еще нигде видимой трещины, но фактически они находились на краю полного истощения и невозможности продолжать войну»[1043], — уверял Зайончковский.
Альфред Нокс подтверждал: «По мнению наиболее полно информированных русских офицеров и офицеров союзников, до революции у нас были все основания надеяться на то, что кампания 1917 г. станет решающей… Все эти надежды были обмануты после того, что произошло в России»[1044].
Февральская революция и мировая система
Новость о Февральской революции взорвала мировое сообщество. Причем, заметим, первая реакция была скорее радостной. Почти повсеместно западные демократии испытывали к Николаю II — своему самому верному союзнику — почти те же чувства, что и российская либеральная оппозиция. Его считали диктатором, склонным к тому же к поиску сепаратного мира с Германией.
Известно, что Ллойд-Джордж, получив известие об отречении императора, радостно воскликнул: «Одна из целей войны для Англии наконец достигнута»