Информация шла в первую очередь от Бьюкенена и Нокса, симпатизировавших кадетской части кабинета и плохо воспринимавших социалистов. Они же задавали тон агитационной работе в России. Достаточно объективно старались освещать события в России либеральные английские корреспонденты Артур Рансом, представлявший «Дейли ньюс» и М. Ф. Прайс — «Манчестер гардиан». Но они же и оказались под большим подозрением в Лондоне «в скрытом сочувствии большевикам»[1064].
От Временного правительства в Лондоне ждали удушения социалистических элементов. Мартов писал в середине марта в эмигрантском изгнании: «Ежедневно в «Times» великолепные по обстоятельности корреспонденции, бьющие в одну точку: надо, опираясь на преображенцев и семеновцев, подавить Совет рабочих депутатов и «анархистов» (иногда «пацифистов»), пока они не все захватили в руки»[1065]. То, что делегаты от запасных Семеновского и Преображенского полков составляли самый радикальный элемент солдатской части Петросовета, похоже, не интересовало.
Военный представитель в Лондоне генерал Константин Николаевич Десино информировал Петроград: «Недоверие царит повсюду; высказывалось открыто, что с Россией теперь считаться не стоит, что русская армия никуда не годна, что Россия изменяет своим обещаниям»[1066]. Константин Набоков подразделял отношение английского кабинета к Временному правительству «на три последовательных фазиса: 1) благожелательного наблюдения, 2) недоверия, окрашенного досадой, и 3) полного разочарования и раздражения… В течение марта и апреля министерство иностранных дел «приглядывалось к новому режиму… Они надеялись, что кадетская партия останется у власти, и всякое проявление уступчивости кадетских лидеров более крайними элементам вызывало досаду и страх»[1067].
Британцы резко сократили тоннаж флота, предоставляемого для доставки американских военных грузов в Россию. На март — май были выделены пароходы «грузоподъемностью в 43 тыс. т вместо ожидавшихся 122 тыс. т. Позднее выделение тоннажа для предназначенных России американских грузов вообще прекратилось, хотя в портах ожидали вывоза 200 тыс. т различных материалов». Не менее болезненно оказалась невозможность для Временного правительства пользоваться британской кредитной линией: «резкое сокращение, после апреля 1917 г., английских кредитов для России — преследовали, в частности, цель подорвать доверие к России и русский кредит в США, облегчить финансовое положение своей страны»[1068].
Отдельного разговора заслуживает история неотъезда в Англию семьи Николая II, что стоило им жизни. Правительство Великобритании, мягко говоря, не проявило большой энергии, чтобы предотвратить трагический исход для кузена собственного короля и его семьи.
«Есть что-то бесконечно трагическое и пронзительное в убийстве царской семьи на глазах бесстрастной, почти безразличной Европы», — писала княгиня Ольга Палей. И далее конкретизировала: «Английский король в тревоге за кузена своего Ники и его семейство телеграфировал государю через Бьюкенена, чтобы срочно ехал с семьей в Англию, безопасности ради. Бьюкенен обязан был передать депешу Николаю. И что же? Кинулся он за советом к Милюкову, и тот посоветовал не передавать. Хотя передать ее требовала элементарная порядочность, тем более в «свободной стране»… Бьюкенен скрыл депешу по его просьбе и «из уважения к Временному правительству»[1069].
Сам Бьюкенен, писавший мемуары позже, приводил свою версию, которая принята на Западе: «Под давлением чувства личной неприязни княгиня Палей допускает заведомую неправду. Король никогда не поручал мне передать императору телеграмму, предлагающую ему немедленно выехать в Англию». 8 марта Милюков сказал послу, что «был бы благодарен, если бы правительство Его Величества предложило бы ему убежище в Англии и если бы оно, кроме того, заверило, что императору не будет дозволено выехать из Англии в течение войны. Я немедленно телеграфировал в министерство иностранных дел, прося необходимых полномочий».
Бьюкенен утверждал, что единственная телеграмма, адресованная Георгом V Николаю II после отречения, «была послана через генерала Генбери Вильямса, нашего военного представителя в Ставке, но в ней не было ни слова о приезде его в Англию. Так как эта телеграмма прибыла в Могилев уже после отъезда императора в Царское, то генерал Генбери Вильямс переслал ее мне с просьбой доставить ее Его Величеству. Но император был в действительности узником в своем дворце, и я, как и мои коллеги, были отрезаны от всякого сообщения с ним. Поэтому единственной возможностью для меня было просить Милюкова немедленно вручить телеграмму Его Величеству. Посоветовавшись с князем Львовым, Милюков согласился это сделать. На следующий день (25 марта) он сообщил мне, что, к моему сожалению, он не может исполнить своего обещания. Он сказал, что крайне сильно противится мысли об отъезде императора из России, и правительство боится, что слова короля могут быть ложно истолкованы во зло и использованы для необходимости ареста императора»[1070].
Итак, будем разбираться. На самом деле Георг V направил телеграмму генералу Вильямсу в могилевскую Ставку, но не после 8 марта, а 6-го, когда Николай II там был, о чем Вильямсу было прекрасно известно. Более того, в тот день Николай принимал Вильямса, о чем оставил запись в своем дневнике. В телеграмме действительно ничего не говорилось о приглашении «дорогого Ники» в Англию: «События последней недели меня глубоко взволновали. Я думаю постоянно о тебе и остаюсь всегда верным и преданным другом, каким, как ты знаешь, я всегда был и раньше»[1071]. Почему телеграмма не была передана Николаю — непонятно, как и то, для чего ее нужно было переправлять Милюкову для вручения адресату после того, как Николай два дня спустя уехал из Могилева.
Милюков телеграмму действительно задержал, объясняя это так: «Телеграмма была адресована императору, а так как Государь больше не был императором, то я отдал ее английскому послу». Или в другом месте: «Недоставление Николаю II телеграммы английского короля от 19 марта (6 марта. — В.Н.), посланной адресату еще как царствующему императору, произошло по соглашению между мною и сэром Джорджем и явилось одним из доказательств внимания английского правительства к совершившемуся в России перевороту».
Милюков просил Бьюкенена срочно выяснить, сможет ли Николай с семьей выехать в Англию 6 марта. Посол в тот же день отправил соответствующий запрос в Лондон. Ответа не было. 8 марта Бьюкенен шлет повторный запрос, добавив, что Милюков «очень хотел бы, чтобы Его Величество покинул Россию» и «был бы рад, если бы английский король и английское правительство предложили царю убежище в Англии».
Только 9 марта глава британского МИД Бальфур наконец телеграфировал Бьюкенену, что король и британское правительство «рады пригласить царя и царицу поселиться в Англии и остаться здесь на все время войны. Передавая это сообщение русскому правительству, вы должны разъяснить, что русское правительство должно нести ответственность за предоставление Их Величествам необходимых средств для жизни соответственно положению Их Величеств». 10 марта Бьюкенен передал послание Милюкову и информировал Лондон: «Милюков чрезвычайно заинтересован в том, чтобы это дело не было предано гласности, так как крайние левые возбуждают общественное мнение против отъезда царя из России… Когда я поднял вопрос о средствах царя, меня уведомили, — что, по имеющимся у министра иностранных дел сведениям, царь обладает значительным личным состоянием»[1072]. При встрече с Милюковым посол «выразил надежду, что приготовления к путешествию Их Величеств в порт Романов (Мурманск. — В.Н.) будут сделаны без проволочек»[1073]. Почему же этого не произошло?
Англичане, пишет биограф императорской семьи Владимир Хрусталев, опасались из-за царя испортить отношения с реальными правителями страны, тем самым подорвать свое влияние на русских и поставить под вопрос их участие в войне»[1074]. И перекладывали вину за последующее на российские власти: «противодействие Совета становилось все сильнее», и Временное правительство не отважилось принять на себя ответственность за отъезд императора и отступило от своей первоначальной позиции». Посол утверждал, что после предоставления императору и его семье убежища в Англии большего «мы сделать не могли. Наше предложение осталось открытым и никогда не было взято назад»[1075].
Вот здесь посол уже прямо обманывал. Секретарь короля Георга V лорд Стэнфордхэм направляет в конце марта Бальфуру записку недвусмысленного содержания: «Его Величество не может не думать, что, учитывая трудности путешествия, а также соображения более общего порядка, было бы неразумным, чтобы императорская семья поселилась в нашей стране». С этого момента дверь в Англию для императорской семьи намертво была закрыта с британской стороны. В опубликованном вскоре после этого коммюнике Форин Офис говорилось: «Правительство Его Величества не настаивает на подтверждении своего первоначального предложения гостеприимства для императорской семьи». Дания, родина вдовствующей императрицы, оказалась не более гостеприимной.
Версия Керенского, конечно же, тоже самооправдательна. И для ее обоснования уже историк Керенский поработает с первоисточниками: «Британское правительство пересмотрело свое решение и отказалось оказать гостеприимство этим родственникам своего собственного королевского дома до тех пор, пока длится война. К сожалению, сэр Джордж Бьюкенен не сообщил об этом решении немедленно Временному правительству, и оно продолжало подготовку к отъезду Николая в Англию. Когда она была завершена, Терещенко (который возглавит МИД только в мае! — В.Н.) попросил сэра Джорджа войти в контакт со своим правительством по вопросу о том, когда можно ожидать прибытия в Мурманск британского крейсера, который заберет на борт императорскую семью. И только в этот критическ