[1087]. Через два дня сенат США 82 голосами против 6 проголосовал за вступление в войну. 24 марта (6 апреля) 373 голосами против 50 это решение поддержала палата представителей. В тот день Соединенные Штаты объявили войну Германии.
Вильсон обтекаемо определил цели США в войне: за демократию, против авторитарного германского режима. США пошлют войска в Европу, когда обе воюющие стороны были истощены, что позволит при небольших затратах занять положение мирового арбитра.
Тогда же этот факт вызвал восторг в России, как и в других странах Антанты. Надежды связывались не с армией США, которую еще предстояло создать. Первые американские части, которыми командовал генерал Джон Першинг, прибудут во Францию только в конце 1917 года. По уровню боеготовности они заметно уступали войскам союзников, их нельзя было посылать на передовую, хотя нести вспомогательную службу они были способны. Но на чашу весов Антанты ложилась мощь первой экономики мира. «Ресурсы союзников после вступления США в войну стали почти неисчерпаемыми, и Германия, несмотря на хвастливые заявления Людендорфа и его коллег, которые, как истинные арийцы, глубоко презирали американцев, не смогла помешать бесперебойной работе конвейера, обеспечивавшего поставки продуктов и военного снаряжения из США в Европу»[1088].
В Америке возникло много организаций, поставивших целью оказание помощи России, — в частности, Американский комитет в поддержку демократического правительства России. При этом было понятно, что оно нуждалось не только в моральном поощрении. Еще в середине марта Фрэнсис направил телеграмму в Вашингтон: «Петроград очень нуждается в деньгах». 19 марта Лансинг поддержал эту просьбу. Со вступлением США в войну эти вопросы перешли от Дж. П. Моргана в руки федерального правительства. 3 мая Вашингтон выделил России первый заем на 100 млн долл. Всего же из общего количества средств, выделенных американцами союзникам к лету 1917 года, 56 % пришлось на Англию, 20 % — на Францию, 10 % — на Россию.
Американские фирмы, хотя и с опозданием, начали наконец выполнять заключенные в 1915–1916 годах контракты на поставки снарядов, патронов, винтовок, железнодорожное оборудование. При этом быстро выяснилось, что «США действительно оказались к войне не готовы; их производственные и финансовые возможности в полной мере не могли обеспечить потребности и свои, и союзников[1089]. Помощь от союзников оказалась гораздо меньшей, чем рассчитывали новые российские власти. И это в условиях, когда противники воспрянули духом.
Сказать, что Февральская революция вызвала радость в державах Четверного союза — это значит не сказать ничего. В почти безвыходной и беспросветной ситуации они получили шанс на спасение и, как казалось многим, даже на успех в войне. Центральные державы были счастливы избавлению от своего самого страшного врага — российского императора.
Николай II еще не отрекся от престола, когда Людендорф просил у министерства иностранных дел разрешение, чтобы на следующий же день «с помощью аэростата, телефонограммы, радиограммы и другими средствами на линию русского фронта в Россию было передано следующее воззвание: «Солдаты! В Петрограде революция! Вы не замечаете, что вас обманывают?… Англичане обманули вашего царя и втравили его в войну, чтобы с его помощью завоевать мировое господство… Русский народ, открой свои глаза!!!». Циммерман дал добро[1090].
Гинденбург восклицал: «Россия в революции! Сколько раз истинные или мнимые знатоки этой страны предсказывали нам приближение этого события. Я уже не верил в его осуществление. Но теперь, когда это произошло, я не ощутил никакого удовлетворения как политик, зато как солдат испытал значительное облегчение»[1091]. Людендорф подтверждал: «Наше общее положение значительно улучшилось. Предстоящие на Западе бои меня теперь не пугали»[1092].
Саморазложение России Германию вполне устраивало. «Поэтому наш план с самого начала заключался в… бездейственном ожидании перемен в ходе начавшегося разрушения российской империи»[1093], — объяснял Гинденбург. Генерал Макс Гофман, главный планировщик военных операций против России, подтверждал, что высшее командование «запретило командующему Восточным фронтом предпринимать пока какие-либо военные действия». Но помимо соображений, связанных с ожиданиями самораспада России, были и военные. Гофман в начале апреля объяснял Людендорфу: «Для наступления в крупном масштабе командующий Восточным фронтом не имеет достаточно резервов…»[1094]
Новые надежды разлились в немецком обществе, причем в самых разных слоях и по самым разным причинам. Гитлер напишет в «Майн Кампф»: «После русской катастрофы вся армия опять выпрямилась. Она почерпнула из этой катастрофы новые надежды и новое мужество. Армия опять начинала проникаться убеждением, что, несмотря ни на что, война кончится все же победой Германии. Теперь в армии опять раздавались песни. Карканье пессимистов слышалось реже и реже. Армия вновь уверовала в будущность отечества»[1095].
А пламенная коммунистка Роза Люксембург писала на волю из застенков: «Чудесные события, совершающиеся в России, действуют на меня как эликсир жизни. То, что там происходит, является для всех нас исцеляющим известием; я боюсь, что вы недостаточно высоко это оцениваете, недостаточно полно воспринимаете, что там побеждает, является нашим собственным делом»[1096].
Бетман-Гольвег в рейхстаге 16 (29) марта заявил о «невмешательстве» во внутрироссийские дела и выразил надежду на «достижение почетного мира с русским народом». 19 марта «Правда» (!) напечатала полный текст его выступления. Но при этом Гинденбург решительно отверг идею мира с Россией на основе статус-кво. По его мнению, Германия должна была прирасти, по крайней мере, за счет Курляндии и Литвы. При необходимости Берлин готов был компенсировать потери России австрийскими территориями — Восточной Галицией и Буковиной с преобладающим украинским населением. Циммерман развил идею: в случае потери Восточной Галиции и Буковины Австро-Венгрия должна была получить часть Румынии[1097].
Зондаж возможного замирения с Россией шел по ряду направлений. В апреле лидер католической партии Центра Маттиас Эрцбергер, похоже, без согласования с кайзером встречался в Стокгольме с популярным российским журналистом Иосифом Иосифовичем Колышко, которому представил условия мирного договора: границы России по линии 1914 года, но без Польши и части Прибалтики[1098]. В конце апреля в Двинске (Даугавпилсе) появились немецкие офицеры с письмом от принца Леопольда Баварского генералу Драгомирову с условиями мира: «исправление» границы в Прибалтике, отделение Польши от России, вывод русских войск из Восточной Галиции и Румынии[1099]. 29 апреля Людендорф предложил свой план достижения взаимопонимания с Россией: трехнедельное перемирие, невмешательство во внутренние дела, поддержка со стороны Германии в урегулировании вопроса о Черноморских проливах, германская финансовая помощь в ответ на корректировку границ в Курляндии и Литве, признание Россией независимости Польши[1100]. Но ответов на все эти германские зондажи не последовало. В официальном Петрограде не было сторонников мира.
При этом в Берлине серьезно опасались, как бы идеи русской революции не перекинулись в саму Германию. Основания для волнений были. Знаковым событием стал в апреле 1917 года раскол Социал-демократической партии Германии и образование на базе ее левоцентристской части во главе с Гуго Гаазе новой Независимой социал-демократической партии, которая выступила за «справедливый мир» и отказ от аннексий. Идеологами и моральными лидерами НСДП были Карл Каутский и Гильфердинг.
«Союз Спартака» и примыкавшие к нему группы к тому времени уже встали на фактически большевистские позиции. Клара Цеткин обращалась к Учредительному собранию независимых социал-демократов: «Над вашей конференцией пламенеет знамя великих деяний народа России, совершившего подвиг, вдохновляющей силой которого является молодой пролетариат, выступающий под руководством социал-демократии, которая и в дни войны несла впереди масс незапятнанное знамя международного социализма… Будем учиться у величайшего учителя истории всех народов и всех времен — революции»[1101].
С весны 1917 года — и уже до конца войны и свержения монархии Гогенцоллернов — в Германии нарастали массовые проявления недовольства, связанные со стремлением к миру, обнищанием и продовольственными трудностями. 16–17 апреля прошла массовая стачка рабочих, в одном Берлине в ней участвовало до 400 тысяч человек. Искать пути к миру все настоятельнее призывали СДПГ и партия Центра. Летом в рейхстаге будет создан Межфракционный комитет сторонников конституционной реформы и «мира по соглашению» — социал-демократов, прогрессистов, Центра.
Пацифистские и республиканские настроения проникали и на фронт: «После того как Россия стала республикой, английские и французские службы пропаганды работали над тем, чтобы дать новую мотивацию для войны с Германией, представляя ее как борьбу свободы против насилия. Эта пропаганда заразила революционной бациллой и наш Восточный фронт»[1102]