юбой журналист готов продать душу дьяволу, чтобы увидеть, «как все там было».
Туда же отправился и Дзержинский. Ему поручили также подобрать место для размещения Совнаркома. Смольный – это штаб партии большевиков, и должен таковым оставаться. А правительство должно быть удалено от партийных органов. Не стоит позволять функционерам РСДРП «путать партийную шерсть с государственной» – меньше будет лишней спеси и того, что сам Ленин называл комчванством.
А мы с Владимиром Ильичом пока остались на Суворовском. Нам обоим было необходимо срочно побеседовать с глазу на глаз.
13 октября (30 сентября) 1917 года, 20:30. Смольный
Журналистка Ирина Владимировна Андреева
Ой! У меня от всего происходящего просто дух захватывает! Только что своими глазами видела живого Ленина. И разговаривала с самим Дзержинским – сегодня мы даже обедали вместе. Могла ли я мечтать, что за мной будет ухаживать такой человек, как Сталин? Причем серьезно ухаживает, без дураков. По его глазам видно, что пылкой Наденьке ничего не светит. С досады она было сунулась к нашему морпеху, сержанту Игорьку Кукушкину, но и там получила кукиш с ружейным маслом.
И самое главное, я своими собственными руками, вместе с Александром Васильевичем, Лениным, Дзержинским и Сталиным, совершаю Великую Октябрьскую революцию! О-бал-деть!
Правда Александр Васильевич Тамбовцев говорит, что такого шума, как в тот раз, сейчас не будет. Никакой пальбы с «Авроры» и Петропавловки холостыми, никакого штурма винных подвалов Зимнего дворца революционными матросами и местной гопоты не должно случиться.
Но, сказать честно, все происходящее мне очень нравится. О подобном любой из моих коллег-журналистов мог только мечтать.
Я не присутствовала во время переговоров наших главных вождей, которые, как я поняла, занимались тем, что делили портфели в будущем правительстве. Но, как мне показалось, тот самый интимный вопрос «о власти» был решен полюбовно, и товарищ Сталин весьма довольный вышел из комнаты, где происходили переговоры, чтобы выкурить папироску в нашей «резервации для бытовых наркоманов». Там я его и отловила.
Тут, знаете ли, в связи с возможным пылким романом между нами, полным самой настоящей мексиканской страсти, встал еще один вопрос. Как мне называть моего бойфренда в частной, так сказать, обстановке? Товарищ Сталин – слишком официально. Представите, обнимаемся мы, и я ему нежно шепчу на ухо: «Товарищ Сталин, обнимите меня покрепче». Смех, да и только… Или называть его Кобой. Но так его зовут лишь старые товарищи, которые знали Сталина еще в начале века, а я для этой компании чужая. И тут я вспомнила про одного сладкоголосого, как патока, грузинского певца и заодно тезку советского вождя. Пойдет! Приняв, наконец, решение, я храбро вошла на кухню.
– Сосо, – сказала я, проведя кончиками пальцев по его небритой, заросшей черной колючей щетиной щеке, – миленький, голубчик, скажите, вы ведь сейчас в Смольный едете? – Умильно заглядывая ему в глаза, я жалобно взмолилась: – Возьмите меня с собой!.. Я буду хорошей девочкой, послушной и вежливой. Я обещаю вам, что буду себя хорошо вести, слушаться вас и ни в какие истории не влезать.
В этот момент глаза у Сосо сделались совершенно шальными. Он накрыл мои пальцы своей ладонью, прижав их к своему лицу. Сложив губки бантиком, я сделала вид, что сейчас заплачу. Как все женщины, я знала, что даже самое твердое мужское сердце не выдержит такого напора. И не ошиблась. К тому же, как я уже догадывалась, Иосиф Виссарионович уже испытывал ко мне нежные чувства. Не знаю, насколько эти чувства были серьезны, но смотрел он на меня так, что, казалось, сейчас схватит в охапку и понесет на руках прямиком в спальню…
В общем, своей цели я добилась. Сталин поцеловал кончики моих пальцев, что-то пробормотал по-грузински и велел мне собираться.
Александр Васильевич Тамбовцев, услышав о моем предстоящем визите в штаб революции, сперва нахмурился, но потом махнул на меня рукой, видимо решив, что кому-то, в конце концов, требуется разузнать о том, что сейчас творится в Смольном и что его обитатели и гости думают о смене власти. А персонажи там водились разные – забавные и не очень.
Александр Васильевич лишь потребовал, чтобы я захватила с собой оружие – маленький пистолетик ПСМ, и радиостанцию. И дал нам с Сосо сопровождающих: старшего лейтенанта Бесоева и еще одного бойца с характерным прозвищем Шварц, а в миру – Илью Алексеева. Николаю Арсентьевичу тоже поднадоело сидеть сиднем в нашей штаб-квартире, и он с удовольствием отправился вместе с нами на поиски приключений. Ну, а рядовой Шварц получил свое прозвище как за выдающиеся габариты, так и за то, что считал зазорным появляться на людях меньше чем с пулеметом «Печенег». Все остальное оружие выглядело в его руках детскими игрушками.
Надо сказать, что в натуре все выглядело немного иначе, чем показывали в фильмах о революции. Никаких тебе тут лихих комиссаров в кожанках, ни матросов с пулеметными лентами крест-накрест. Обычное здание, в котором, кстати, еще до сих пор находится Смольный институт благородных девиц. В садике горят костры, у которых греются озябшие солдатики, несколько смешных бронемашин стоят у входа. Здесь же около десятка обычных местных легковушек и небольших грузовичков. На ступени главного подъезда кто-то додумался вкатить несколько орудий. Выглядело эффектно, но стрелять эти пушки вряд ли смогли бы.
У входа в здание стоял красногвардеец с винтовкой, который спрашивал у всех входящих документы. Если таковых не было, посетителя все равно пропускали. Бесоев, увидев такой оригинальный вариант несения караульной службы, лишь вздохнул и покачал головой, а Шварц презрительно сплюнул. Да, как говорил один персонаж отечественной истории: «Тут еще начать и кончить». В общем, сплошной «день открытых дверей».
Мы поднялись по большой мраморной лестнице. На втором этаже Сталин нос к носу столкнулся с человеком лет сорока, характерной внешности: у него была большая шапка кучерявых волос с легкой проседью, усики, маленькая бородка клинышком и пенсне. Я сразу же узнала этого исторического персонажа. Лев Давидович Троцкий, он же Лейба Бронштейн, поздоровался со Сталиным и с любопытством посмотрел на меня и на Бесоева. По остановившемуся позади нас Шварцу с его пулеметом взгляд Троцкого скользнул, как по предмету обстановки.
Впрочем, смотрел «демон Революции» больше на меня, чем на Бесоева. Товарища старшего лейтенанта Троцкий, по всей видимости, принял за одного из земляков или родственников Сталина. Он даже не обратил внимания на его вооружение и снаряжение, мол, мало ли что носят у себя в горах эти головорезы- абреки.
Зато меня он окинул взглядом, похожим на тот, которым сексуально озабоченные граждане с толстыми кошельками рассматривают «ночных бабочек», дефилирующих по Старо-Невскому. Иосиф Виссарионович, заметив это, нахмурился. Но Троцкий не обратил внимания на недовольство Сталина и стал рассыпаться передо мною в пошлых комплиментах. Узнав, что я журналист, он с ходу стал предлагать мне должность редактора в газете Петросовета. Ну, и свою всемерную поддержку и дружеское участие… Угу… Много таких благодетелей ко мне уже подкатывало. Могу повторить адрес, куда я их отправляла…
Сталину, человеку и без того горячему, быстро надоели эти донжуанские расшаркивания Льва Давидовича. Он довольно бесцеремонно перебил очередную донжуанскую трель и прямо в лоб сообщил, что глава Временного правительства Керенский добровольно сложил полномочия в пользу партии большевиков. Потом, полюбовавшись на переливы эмоций на лице ставшего вдруг серьезным и озабоченным Льва Давидовича, добавил, что Ленин уже несколько часов как прибыл в Петроград на военном корабле, и что уже фактически сформировано первое большевистское правительство, которое с ноля часов первого ноября возьмет власть в России в свои руки. Вот тут-то Троцкий и взорвался!
– Да вы в своем ли уме?! – заорал он. – Как вы посмели решать за всю партию и без обсуждения персоналий? Ведь наверняка по вашей воле в правительство не попали многие заслуженные и уважаемые деятели социалистического движения, которые доказали свою преданность марксизму многолетней борьбой с самодержавием!
– Кем уважаемые? – ехидно поинтересовался Сталин. – И за что? Уж не себя ли вы имеете в виду, товарищ Троцкий? Только, если помнится, вас Владимир Ильич как-то называл «Балалайкиным» и «Иудушкой», еще в те времена, когда вы интриговали вместе с Парвусом, агитируя за «перманентную мировую революцию». Ну, а в нашей партии, вы, любезный, официально состоите лишь с мая этого года, когда переметнулись к нам из межрайонцев, почуяв, откуда ветер дует.
Троцкий покраснел от бешенства и чуть было не задохнулся от ярости, став неожиданно похожим на Сениора Помидора из детского мультика «Чиполлино». Я даже хихикнула, представив Троцкого в этой роли…
– Вы… Вы… Вы грубый и неотесанный дикарь, который ничего не смыслит в марксизме и в теории революционной борьбы! Вы настоящий диктатор, восточный сатрап, который оседлал партию и превратил ее в послушного вам ишака! Я… Я подниму на ноги марксистов всего мира, которые быстро загонят вас в хлев – место, единственно для вас достойное… Да я…
Я была удивлена тому, что Сталин не вспылил, услышав из уст Троцкого эти оскорбления. Видимо, горское терпение и выдержка не позволили ему опуститься на уровень беснующегося гешефтмахера от революции. Сталин презрительно улыбнулся и, склонив голову, наблюдал за истерикой Троцкого. Наконец, когда Лев Давидович прекратил свои завывания, Сталин сказал:
– Товарищ Троцкий, вы занимаете достаточно ответственный и важный пост. Вы избраны десять дней назад председателем Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов. У миллионного города очень много проблем. В частности, хлеба по карточкам выдается уже меньше фунта на человека, сахар, который положено выдавать по два фунта в месяц, люди не получают вообще. Половина детей Петрограда не имеет возможности получить молоко. Фрукты, которые сейчас должны продавать на каждом углу, продаются редко и чуть ли не по рублю за штуку. За хлебом, сахаром и табаком жители Петрограда, в основном жены и дети пролетариев, стоят часами в очередях, часто под пронизывающим осенним дождем.