– Ошибаетесь, господин Терещенко, – я покачал головой, – мы взяли власть надолго и всерьез. Вы ошибаетесь буквально во всем, начиная со стратегического положения на фронтах и кончая вашей оценкой настроений русского народа. Я не выдам вам тайны, когда скажу, что правительство большевиков намерено в самое ближайшее время выйти из совершенно ненужной и бесцельной войны. У нас есть надежные средства для того, чтобы объяснить германскому командованию всю пагубность продолжения боевых действий на Восточном фронте. И будьте уверены, они нас послушают, ибо невозможно не прислушаться к силе, способной за один раз доставить пять тысяч пудов бомб в любую точку Германии или Австро-Венгрии.
Ну а потом, о какой победе Антанты вы будете говорить, когда германцы стоят в сорока верстах от Парижа. И это при том, что половину их сил сковывала русская армия. Скоро на Западном фронте будут все немецкие солдаты, и там состоится новый Седан и осада Меца. А мы еще поможем изнывающим от блокады немцам продовольствием и сырьем.
Ничего личного, господа, только бизнес. Вы ведь делец, господин Терещенко, и знаете, что в коммерции отсутствует такое понятие, как мораль. Я не возьмусь пророчествовать, но года на два мясорубка на Западном фронте еще затянется точно. И в конце ее будет не победа одной из сторон, а бессмысленнейшее перемирие, случившиеся от того, что стороны исчерпали все возможности для борьбы. Поверьте, лет десять – пятнадцать Европе точно будет не до нас.
Я не поручусь за то, что в Австро-Венгрии, Германии, Франции не произойдут какие-то свои революции, вызванные разочарованием итогами войны. Пока там будет продолжаться европейская смута, мы будем укреплять Россию, врачевать ее раны, нанесенные войной и бездарным царским и вашим правлением. Пройдет совсем немного времени, и Советская Россия станет одной из величайших держав на планете. Мы позаботимся о том, чтобы она могла сокрушить любого врага, а уровню жизни ее народа будут завидовать рабочие и крестьяне во всем мире. Все будет так, как я говорю, будьте в этом уверены!
По мере того как Терещенко слушал мою речь, он поочередно то краснел, то бледнел, а когда я закончил, криво нахлобучил на голову котелок и, не прощаясь, выскочил за дверь.
– Эка вы с ним немилосердно, Николай Арсентьевич, – покачал головой товарищ Чичерин. – Человек был так уверен в своей значимости и незаменимости, а вы его носом в грязь. И кстати, что вы там говорили о мире с Германией?
– Об этом, Георгий Васильевич, вы скоро узнаете, – ответил я. – Придет день, и перед вами будут сидеть германские дипломаты, готовые к подписанию мирного договора на условиях сохранения довоенного статус-кво, – я подумал и добавил: – Возможно, за исключением Польши. Как конкретно это будет сделано, я вам сейчас сказать не могу. У нас, военных, тоже есть свои секреты.
14 (1) октября 1917 года, 11:00. Петроград, Николаевское инженерное училище (Инженерный замок)
Старший лейтенант ГРУ Николай Арсентьевич Бесоев
Только-только успели мы разобраться с фрондирующими дипломатами, как мне по рации сообщили еще одну «приятную» весть. Агенты генерала Потапова доложили ему о том, что началась непонятная и подозрительная возня в юнкерских училищах. Услышав об этом, наш Дед насторожился. Возможность попытки мятежа они заранее обговорили с полковником Бережным перед его отъездом в Могилев. В нашем прошлом на четвертый день после прихода большевиков к власти взбунтовались и попытались совершить контрпереворот юнкера нескольких военных училищ, подстрекаемые неким Комитетом спасения родины и революции. Им удалось захватить телефонную станцию и отключить Смольный, арестовать часть членов Военно-революционного комитета и даже начать разоружение красногвардейцев. Мятеж удалось подавить лишь с помощью броневиков и артиллерии.
И вообще, все это совершенно не вовремя и как бы беспричинно. Революции в классическом смысле не было, власть была передана полюбовно и вполне легитимно, а вот контрреволюция, причем в самом ее классическом виде, имеется. Загадка? А отгадка, как учат нас товарищи Шарп и Сорос, непременно находится либо в британском, либо во французском посольстве. Либо в обоих сразу.
Я понял, почему Дед так забеспокоился. В наше время в определенных кругах было принято лить слезы по «невинно убиенным злыми красными комиссарами мальчикам-юнкерам». На самом же деле этим «мальчикам» было уже далеко за двадцать, а иногда и за тридцать, и убить их было не так уж просто. Они сами могли кого хочешь прихлопнуть. В военное время, когда большая часть кадровых офицеров была выбита на фронте, для подготовки пополнения командных кадров военные училища были преобразованы в школы прапорщиков. Были среди юнкеров этих школ и юноши бледные со взором горящим. Но в большинстве своем обучались в бывших военных училищах фронтовые унтер-офицеры, которые после окончания учебы рассчитывали получить офицерские погоны.
Для бывших крестьян, рабочих и мастеровых одинокая звездочка на погонах могла стать путеводной звездой. Ведь табель о рангах никто пока не отменял, да и чины на войне шли быстро. Поэтому юнкера так болезненно встретили известие о переходе власти к большевикам, поначалу обещавшим распустить армию. Все надежды на карьеру, на возможность вылезти из грязи в князи могли пойти прахом. Потому-то и взбунтовались юнкера в Москве и в Питере в октябре 1917 года в нашей реальности. То же самое могло произойти и сейчас. Если, конечно, не принять решительные меры и не придушить недовольство на корню. Была лишь одна маленькая разница – правительство под председательством Сталина не собиралось делать ничего подобного.
В нашем прошлом штабом мятежа стал Михайловский замок, в котором находилось Николаевское инженерное училище. Похоже, что и в этом времени недовольные новой властью стали собираться в нем и готовиться к вооруженному выступлению. Перво-наперво Дед отдал команду блокировать все петроградские военные училища сводными оперативными группами. Каждая такая группа состояла из одного-двух отделений наших морских пехотинцев и приданного им отряда красногвардейцев. Для оказания особого впечатления на недовольных, всем этим группам придавалась бронетехника.
Следующим этапом работы были переговоры с командованием этих училищ с требованием на всякий случай разоружить юнкеров. Ну а потом, на третьем этапе, было необходимо провести с каждым индивидуальную беседу, предложив на выбор – остаться и дальше продолжать учебу, получить офицерские погоны и отправиться в войска, или снять военную форму и катиться на все четыре стороны. А перед этим сообщить всем, что русская армия никуда не денется, грамотные и опытные офицеры ей нужны, и все, кто свяжет свою судьбу со службой в этой армии, никогда не пожалеет об этом.
Моей группе было поручено заняться штабом готовящегося мятежа, Михайловским, или как его сейчас здесь называют, Инженерным замком. В помощь мне были приданы до взвода морской пехоты при полном боевом, два БМП-3, БТР-80 и «Тигр» с пулеметом. Кроме того, несколько пулеметчиков с «печенегами» и снайпера с СВД будут держать на прицеле окна замка во время переговоров. Роль массовки выполнял отряд красной гвардии с Путиловского завода, один из самых преданных Сталину и дисциплинированных.
Решение было твердым, если кто-то из юнкеров захочет проявить ненужный героизм и пострелять, то тут же получит пулю в лоб или любое другое место, обеспечивающее летальное поражение организма. Дед сказал, что надо действовать решительно и не подвергать наших людей риску.
И вот мы у замка. Похоже, что агенты-информаторы генерала Потапова не ошиблись. Вокруг здания, в котором когда-то придушили императора Павла I, отирались какие-то подозрительные личности с винтовками. Некоторые из них были в военной форме, некоторые – в гражданском. Увидев наш кортеж, который вывернул со стороны Марсова поля, они засуетились и, пригибаясь, словно под обстрелом, помчались к воротам.
Пока мы приближались, в замке успели закрыть наглухо толстые входные ворота и выставить в открытые окна пулеметы. Похоже, что ребята собрались отсидеться за толстыми стенами царевой крепости и не сдаваться каким-то там большевикам.
Я сел в «Тигр», велел водителю подъехать поближе к воротам и через мегафон начал вести переговоры с засевшими в Михайловском замке обормотами.
– Господа юнкера и господа офицеры! Предлагаю открыть ворота и впустить парламентеров для переговоров. Новая власть обещает вам, что все желающие продолжить службу в качестве офицеров в обновленной русской армии, продолжат учебу и к ним не применят никаких репрессивных мер. В этом я даю вам слово офицера!
– А в каком полку вы служите, господин офицер? – крикнул мне в ответ из окна человек в офицерской форме с погонами полковника. – Почему мы должны вам доверять?
– Старший лейтенант ГРУ Бесоев, честь имею, – ответил я слишком любознательному полковнику. – А кто вы, господин полковник? Пока, боюсь, это у меня нет оснований доверять вам. Надеюсь, что вы не побоитесь сообщить мне свое имя?
– Полковник Полковников Георгий Павлович, главнокомандующий войсками Петроградского военного округа, – ответил мой собеседник, – а что это за часть такая – ГРУ? Я никогда не слышал о ней.
– Это подразделение Главного разведывательного управления Главного штаба Русской армии, а то, что вы о ней не слышали – неудивительно. Германцы вот тоже никогда не слышали о нас, до разгрома их десанта на острове Эзель. Но теперь те, что выжили и попали в плен, знают о нас уже достаточно. Но эта история, господин полковник, вам, наверное, уже известна? Сейчас наше командование приняло решение, что нельзя позволить господину Керенскому и ему подобным окончательно развалить Россию, и заключило союз с большевиками.
– Так это ваших рук дело… – полковник замолчал, а потом, после небольшой паузы, продолжил: – Если это так, то я готов поверить вам. Но сдержат ли слово и не расправятся ли с юнкерами и офицерами ваши союзники-большевики? Ведь мы хорошо помним, что происходило в Кронштадте и Гельсингфорсе в феврале этого года. Тогда с офицерами не церемонились.