Царь призвал присутствовавших генералов также свободно высказать свое мнение. Они заявили, что он должен уйти. По мнению генерала Данилова, другого варианта не было. Генерал Саввич, запинаясь и с трудом выдавливая из себя слова, согласился с ним.
Царь остановился у стола и отвернулся, чтобы посмотреть в окно. На улице был зимний пейзаж. Николай II долго молчал. Затем скривился.
«Я решился, – произнес наконец он, повернувшись. – Я отказываюсь от престола в пользу моего сына».
Царь перекрестился. Перекрестились и все остальные.
«Благодарю за верную службу, – сказал Николай II. – Верю, что так же вы будете служить и моему сыну». Затем он отпустил всех, чтобы составить необходимые телеграммы генерал-адъютанту Алексееву и председателю Государственной думы Родзянко.
Граф Фредерикс поспешил в вагон, чтобы рассказать новость царской свите. Все были потрясены. Некоторые стали плакать. Адмирал Нилов решил, что во всем следует винить генерала Рузского, и поклялся казнить его. Дворцовый комендант Воейков и полковник Нарышкин бросились к телеграфному аппарату, чтобы остановить его, и потребовали вернуть отправленные Николаем II телеграммы. Но было уже слишком поздно: генерал Рузский сообщил им, что они опоздали.
Вообще-то он лукавил. Он уже послал телеграмму царя генерал-адъютанту Алексееву, и, получив ее, тот немедленно поручил подготовить манифест об отречении. Однако когда генерал Рузский узнал, что представители Государственной думы Гучков и Шульгин выехали в Псков, он оставил у себя телеграмму Николая II, предназначенную Родзянко. Похоже, он хотел передать ее им лично.
Пока его приживальщики вели арьергардные бои, царь обратился к личному врачу по поводу здоровья своего сына. Тот прямо ответил ему, что молодой Алексей, который был болен гемофилией и на которого теперь возлагалось бремя царствования, вряд ли проживет долго.
Рузский велел, чтобы Гучкова и Шульгина без промедления доставили к нему. Однако когда в 9 часов вечера они наконец добрались до Пскова, привезя с собой акт отречения (который Шульгин самостоятельно составил в пути), царская свита, завершая свои дни в свойственных ей интригах, доставила их прямо к императорскому поезду, без уведомления генерала Рузского. Там началось последнее действие унылой комедии дома Романовых.
Гучков принялся объяснять Николаю II, какой угрозе сейчас подвергалась Россия. Чуть ли не запугивая царя, он заявил, что осталась единственная мера, которая может спасти положение. В это время появился генерал Рузский, который был поражен, увидев приезжих, пытавшихся убедить молчавшего царя сделать то, на что он уже согласился.
Генерал прервал Гучкова, выпалив в него всю необходимую информацию (и ошеломив ею обоих депутатов), и вручил Николаю подписанную им, но пока еще не отправленную телеграмму для Родзянко. А затем он дрогнул, увидев, как царь сложил ее и рассеянно отложил в сторону. Что бы это могло значить?
«Я еще утром, размышляя, был готов отречься от престола в пользу своего сына во имя блага, спокойствия и спасения России, – сказал царь (и сердце у генерала Рузского дрогнуло). – Но теперь, переосмысливая ситуацию, я сознаю, что, учитывая его болезнь, я должен отречься и за себя, и за сына, поскольку не могу согласиться на разлуку с ним».
И, к недоумению всех присутствующих, он назвал своим преемником брата, великого князя Михаила Александровича.
Шульгин и Гучков с трудом поверили в то, что они услышали. Затем они пришли в себя. «Ваше Величество, – сказал Гучков, – в Вас заговорило отеческое чувство, и политике тут не место, так что мы ничего против Вашего предложения возразить не можем».
Однако они должны были настоять на подписании акта об отречении. Смутившись при виде документа, профессионально составленного генералом Алексеевым в Ставке, Шульгин отказался от своего бессвязного черновика. В предложенном тексте были продуманы все детали: «Не желая расставаться с любимым Сыном Нашим, Мы передаем наследие Наше Брату Нашему, Великому князю Михаилу Александровичу». Было помечено, что Акт об отречении был составлен несколькими часами ранее – чтобы не создалось впечатление, что Николай действовал под давлением думского комитета. Как и было на самом деле. В 11.40 вечера царь подписал его – и перестал быть царем.
В час дня 3 марта поезд Николая Романова выехал из Пскова к Могилеву.
Бывший самодержец поведал в своем дневнике, что он терзается «мрачными чувствами»: это был один из редких для него проблесков внутреннего мира.
Гучков и Шульгин бросились назад, в Петроград, где известие о решении Николая вызвало среди их коллег массу интриг. Когда их поезд на рассвете прибыл в столицу, они смогли сами убедиться в антимонархических настроениях среди народа.
Вокзал был переполнен солдатами, которые жаждали новостей. Они окружили депутатов Госдумы, требуя, чтобы те выступили с речью. Вперед вышел Шульгин. Он эмоционально зачитал отречение Николая II. Однако когда он закончил свою речь словами: «Да здравствует император Михаил II!», – на лицах у людей появились лишь легкие улыбки. По горькой иронии судьбы лишь после этого его вызвали на телефонный узел связи вокзала, и лидер кадетской партии осторожный Милюков обратился к нему с настоятельной просьбой не делать пока никаких конкретных публичных заявлений (которое он только что сделал).
Между тем Гучков также пытался вызвать в народных массах энтузиазм – на митинге воинственно настроенных железнодорожников. Когда он сообщил им, что власть передана великому князю Михаилу Александровичу, реакция была настолько враждебной, что кто-то из ораторов стал даже требовать его ареста, и депутат Госдумы смог ускользнуть лишь благодаря помощи посочувствовавшего ему солдата.
Шульгин и Гучков промчались на машине по городу к дому номер 12 на улице Миллионной, где в роскошных апартаментах проживала жена великого князя, княгиня Путятина. Там, в 9.15 утра, брат Николая II встретился с измученными членами Временного правительства и сформировавшего его думского комитета.
К этому времени только Милюков, напоминая окружающим о Великой России, о мужестве и патриотизме, все еще настаивал на сохранении монархии. Учитывая мятежные настроения в Петрограде, большинство других участников встречи были против вступления великого князя на престол. Когда появились Шульгин и Гучков, их рассказы о настроениях народных масс на вокзале придали аргументам скептиков больше веса. Как заявил великому князю Керенский, если тот коронуется, то «нельзя ручаться за жизнь Вашего Высочества».
В то утро, когда в Царском Селе Александре Федоровне, одетой в форму медсестры, сообщили об отречении ее мужа, и она, плача, молилась о том, чтобы «две змеи», «Дума и революционеры», отгрызли друг другу головы, ее деверь обсуждал с первой змеей, как лучше победить вторую.
Около часа дня, после долгих бесед и длительного уединения для личного самоанализа, великий князь Михаил Александрович вернулся к своим незваным гостям. Он спросил у Михаила Родзянко и князя Георгия Львова, еще одного представителя партии кадетов, могли ли они поручиться за его безопасность, если бы он стал царем.
Они ответили отказом.
«В этих обстоятельствах, – сказал он, – я не могу принять престола».
Керенский вскочил со стула и выкрикнул: «Ваше Высочество! Вы совершаете благородный поступок!» Остальные участники встречи оцепенели.
Было время обеда; династия Романовых завершила свое существование.
В то утро вся пресса, в том числе новая советская газета «Известия», сообщила о новом Временном правительстве, сформированном на основе восьми пунктов, согласованных между Петросоветом и Временным комитетом Государственной думы. «Известия» призвали поддержать его «постольку, поскольку созданное правительство идет по линии осуществления намеченных задач и выполнения [своих] обязательств».
Формулировка «постольку-поскольку», как и «за исключением случаев…» ранее, явилась ключевым выражением для понимания возникшего вскоре двоевластия и его противоречий.
Здесь, в дыму гнусного дьявольского шабаша,
В шумном царствовании мелких демонов
Они сказали: «На свете нет сказок».
Они сказали: «Сказка умерла».
О, не верьте, не верьте похоронному маршу.
Нахлынула новая волна массового воодушевления. 4 марта, к полному восторгу широких слоев населения, пресса обнародовала новости об отречении Николая II и об отказе великого князя Михаила Александровича от престола. В этот день газета партии социалистов-революционеров (эсеров) «Дело народа» сообщила своим читателям, что им лгали, утверждая, что сказки не сбываются, поскольку они стали свидетелями того, как сбылась одна из них.
Когда-то (продолжала газета) «жил-был огромный старый дракон», который пожирал лучших и храбрейших граждан «в мороке безумия и власти». Но появился доблестный герой, коллективный герой. «Наш герой, – восклицала газета «Дело народа», – это народ!»
Настал час смерти чудовища,
Старый дракон свернется и умрет.
Наступил новый, постдраконовский мир. Начался шквал масштабных, немыслимых в прежние, скудные времена реформ. Временное правительство упразднило ненавистное полицейское управление. Теперь больше не было «фараонов». Временное правительство уволило всех губернаторов. Проявляя осторожность, оно изучало, на какие уступки можно пойти и каких договоренностей можно достичь с различными областями и национальными меньшинствами бывшей империи. Спустя считаные дни после революции депутаты Государственной думы из числа мусульман сформировали группу, призвавшую собраться 1 мая для обсуждения вопроса о самоопределении. 4 марта украинские революционеры, националисты, социал-демократы и радикалы создали в Киеве Центральную раду (Центральный совет). 6 марта Временное правительство восстановило автономию Финляндии (выступив, однако, против ее полной самостоятельности) и ее конституцию – после тринадцати лет прямого управления. Одновременно оно объявило, что предстоящее Учредительное собрание примет окончательное решение по вопросу взаимоотношений (такая отсрочка была желательна, чтобы избежать различных политических осложнений). 16 марта новая власть предоставила независимость Польше, хотя та была оккупирована вражескими державами, – это был чисто символический жест.