Это чувство «справедливости» имело решающее значение. Конечно, имели место случаи неприкрытой классовой ненависти и жестокости. Однако акции деревенских общин против помещиков зачастую объяснялись через призму нравственной экономики правосудия. Иногда соответствующие требования предъявлялись в псевдоправовой форме, через манифесты и декларации, сформулированные местными отзывчивыми интеллектуалами или же старательными многоречивыми самоучками. Это была импровизированная реализация традиционного стремления к равному дележу земли между всеми, кто ее обрабатывает (такое перераспределение земли было известно под названием «черный передел»), и к последующей за этим свободе.
«Кабинет, усадьба, монастырь, церковь и земли крупных помещиков должны быть переданы народу без какой-либо компенсации, поскольку все это было заработано не их трудом, а разными любовными авантюрами, – писали 26 апреля в Петросовет в коллективном письме 130 неграмотных крестьян Ракаловской волости Вятской губернии, – не говоря уже об их лукавом и коварном поведении по отношению к царю».
Это было одно из целого потока писем от вновь вовлекшихся в политику и нетерпеливо жаждущих результата граждан бывшей империи. Уже начиная с февраля этот поток со всех уголков страны стекался в Петросовет, Временное правительство, земельные комитеты, в различные газеты, к эсерам, меньшевикам, к Керенскому, во все и всяческие учреждения и организации. Авторы писем надеялись, что их обращения могли иметь определенную силу и какое-то значение. В первые месяцы у этих писем пока еще был весьма сдержанный, чуть ли не трусоватый тон, хотя многие из них были полны надежд, оптимизма и даже уверенности в благоприятном разрешении их вопросов. В письмах звучали наказы, мольбы, предложения, запросы и причитания неравнодушных людей. Письма приходили в виде огромных, сплошных (без разбивки на абзацы) текстов, не обремененных знаками препинания, со спешно придуманными, порывистыми метафорами и высокопарными ссылками на якобы существовавшие законы тех, кто никогда не писал никаких документов, да и вообще никогда не писал. В этих письмах были даже стихи, молитвы и проклятия.
Разгневанные рабочие Тульского патронного завода в письме в газету «Известия» защищали свою продукцию. Крестьяне деревни Лодейно Вологодской губернии обращались к Петросовету с просьбой прислать им социалистические газеты. В одной из меньшевистских газет было опубликовано письмо «Комитета рабочих старейшин» завода по обработке листового металла «Атлас» с осуждением алкоголизма. Солдаты 2-й батареи Кавказской армии направили письмо непосредственно «глубоко уважаемому депутату» Николаю Чхеидзе с жалобой на отсутствие у себя образования и просьбой к лидеру меньшевиков выслать им книги. Рабочие мастерской по ремонту транспорта номер 2 в Киеве также написали ему, приложив к письму сорок два рубля для мучеников революции.
Через несколько месяцев письма стали уже более ожесточенными, в них гораздо сильнее звучали нотки отчаяния. Многие теперь были наполнены откровенной злобой, в других чувствовалось нетерпение.
«Нам надоело жить в долгах и рабстве, – писал старший крестьянской общины Ракаловской волости. – Мы хотим места и света».
18 апреля Временное правительство по требованию Петросовета (после мартовского провокационного интервью Павла Милюкова) направило своим союзникам препроводительную ноту к заявлению Милюкова о целях войны с разоблачением «революционного оборончества». Однако сам Милюков, похоже, был настроен сорвать эти попытки, чтобы воспретить то, что он считал непростительной изменой. К документу, в котором повторялись принципы «Декларации Временного правительства о задачах войны от 27 марта 1917 года», он приложил «разъяснение» о том, что его телеграмма не означала намерений России выходить из войны и что Россия по-прежнему была готова сражаться за «высокие идеалы» союзников.
«Нота Милюкова» (этот документ вскоре стал известен под таким именем) не была результатом происков одного из правых кадетов. Планы Павла Милюкова по информированию союзников именно в таком ключе были одобрены Временным правительством как компромисс между его левыми и правыми представителями – именно для того, чтобы причинить ущерб Петросовету.
19 апреля, когда Исполкому Петросовета стало известно содержание этой ноты, Николай Чхеидзе осудил Павла Милюкова как «злого духа революции». И Исполком был не единственным, кто оказался рассержен. Когда 20 октября текст «Ноты Милюкова» появился в различных газетах, немедленно были организованы гневные демонстрации.
В Финляндском полку служил бравый вольноопределяющийся Федор Линде, политически нейтральный романтик, сыгравший важную роль в Февральской революции: он возглавил пятитысячный Преображенский полк, примкнувший к восстанию. Теперь «нота Милюкова» был гневно воспринята им как предательство революционных обещаний прекратить войну. Являясь «оборонцем», Федор Линде опасался, что «нота Милюкова» может деморализовать армию и направить ее в неверном направлении.
Когда стало известно о действиях Павла Милюкова, Федор Линде привел батальон своего полка к величественному, в неоклассическом стиле, Мариинскому дворцу, где заседало Временное правительство. Он был совершенно уверен в том, что Исполком Петросовета, членом которого он являлся, поддержит его, прибегнет к своим властным полномочиям и арестует вероломное правительство. К нему присоединились солдаты Московского и Павловского полков, и вскоре у Мариинского дворца гневно митинговало уже около 25 000 человек.
К удивлению и ужасу Федора Линде, Петросовет осудил его действия. Он настоял на том, чтобы Федор Линде вместо этого оказал помощь Временному правительству в восстановлении своей власти.
«Нота Милюкова» и рост в этой связи демонстраций протеста вызвали колебания и напряжение в рядах большевиков. Предложенная Лениным по этому вопросу резолюция, принятая этим утром на чрезвычайном заседании первой Петроградской общегородской конференции большевиков, была на редкость двусмысленной. Она осуждала эту ноту и предполагала, что война может быть окончена только путем передачи власти Советам, но при этом не содержала призыва к рабочим и солдатам выйти из войны.
Однако тысячи солдат и рабочих уже митинговали на улицах, требуя отставки Милюкова и Гучкова. Когда Петросовет велел им разойтись, большинство (в том числе впавший в уныние Федор Линде) послушалось. Но демонстранты продолжали нести плакаты с призывами: «Долой империалистическую политику!» и (как и следовало ожидать, более конкретно) «Долой Временное правительство!».
Такие лозунги отвечали настроениям делегатов большевистских райкомов. Таков был настрой левого крыла большевистской партии в ответ на интриги Временного правительства. Уже в тот же день, во время проведения Петроградской общегородской конференции, председатель Президиума Военной организации при Петроградском комитете большевиков Владимир Невский выступил за агитацию войск за захват власти Советами. Людмила Сталь просила своих партийных коллег не быть «левее самого Ленина», и делегаты в конечном итоге согласились призывать к «солидарности с резолюцией ЦК», что означало поддержку ленинской, довольно уклончивой формулировки.
Однако на следующий день тысячи демонстрантов вновь вышли на улицы, хотя солдат среди них было уже меньше. Это было очередным проявлением всплеска эмоций. Свержение правительства? Эта мысль все более укоренялась среди большевиков.
Ветер гонял по улицам сотни анонимных провокационных листовок. Можно было, наклонившись, достать их из-под ног и прочитать призывы, начинавшиеся словами: «Долой Временное правительство!». Среди большевиков ходили слухи, что их автором являлся Сергей Богдатьев, представитель левого крыла, рабочий Путиловского завода и кандидат в ЦК партии. Доблестные кронштадтские большевики решительно выступали за свержение правительства. Они заявили, что готовы в этом деле «в любой момент поддержать армию».
Во второй половине 21 апреля демонстрации прокатились по всей Москве. В столице рабочие вновь заняли Невский проспект, выкрикивая лозунги о необходимости покончить с Временным правительством. Когда их колонны проходили по проспекту, они разглядели другую демонстрацию с другими лозунгами, которая, как змея, извивалась вокруг Казанского собора – это была альтернативная демонстрация кадетов.
Кадеты воинственно скандировали свои лозунги: «Ура Милюкову!», «Долой Ленина!», «Да здравствует Временное правительство!»
В тени купола Казанского собора вспыхнули столкновения. Демонстранты использовали свои плакаты как оружие. Стороны набросились друг на друга. А затем эхом раздалось: тра-та-та!.. После начала стрельбы все в панике обратились в бегство. Погибли три человека.
В 3 часа дня, когда рабочие снова направились к Зимнему дворцу, генерал Лавр Корнилов, командующий Петроградским военным округом, приказал своим частям занять позиции на площади перед дворцом, в районе возвышавшейся там Александровской колонны.
Корнилов был кадровым военным из рода татар и казаков, был известен побегом из австро-венгерского плена в 1916 году. Он был воинственен, смел, прозаичен, жесток, храбр. Перед ним стояла незавидная задача восстановить дисциплину в войсках Петроградского гарнизона. Словно для того, чтобы продемонстрировать ему всю масштабность этой миссии, солдаты отнеслись к его приказу весьма пренебрежительно. Вместо этого они последовали указанию Петросовета не вмешиваться в события.
Корнилов по характеру был горяч, но он не был дураком. Он проглотил оскорбление, справился со своим гневом и смог избежать конфликтной ситуации, отменив свой приказ.
Попытавшись решить возникшую проблему с применением силы, Петросовет издал постановление о недопустимости несанкционированного военного присутствия на улицах. В эти апрельские дни данная директива явилась эффективным средством для прекращения уличных беспорядков. Вечером того же дня Исполком Петросовета проголосовал (тридцать четыре голоса за, девятнадцать – против) за то, чтобы принять «объяснения» Временного правительства по поводу «Ноты Милюкова», – это было равносильно отступлению.