В эти пьянящие дни, когда коалиционное правительство боролось за то, чтобы не потерять контроль над ситуацией в стране, у ее критиков «слева» были проблемы в обеспечении контроля над своими собственными сторонниками.
Многочисленные нации бывшей Российской империи чувствовали новые возможности, открывавшиеся перед ними.
С 1 по 11 мая в Москве состоялся Всероссийский съезд мусульман, инициатором которого выступила мусульманская фракция Государственной думы. В столицу прибыло девять сотен делегатов от мусульманского населения – башкиры, осетины, турки, татары, киргизы и многие другие.
Почти четверть из них были женщины, в том числе депутатки от женского мусульманского съезда в Казани. В президиуме (из двенадцати человек) была одна татарка, Селима Якубова. Когда один из мужчин спросил, с какой это стати мужчины должны предоставлять женщинам политические права, Селима Якубова ответила ему: «Вы слушаете представителей духовенства и не возражаете им, вы действуете так, словно можете предоставить нам права. Вместо этого мы сами возьмем их!»
Съезд был посвящен нескольким острым вопросам. Однако сильная по своему содержанию программа женских прав была принята. Кроме того, поскольку на съезде были представители левых сил, была запрещена (пусть только символически) полигамия. Выступив против могущественной татарской буржуазии в вопросе экстерриториальной культурно-национальной автономии и против ее панисламских устремлений, съезд проголосовал за федералистскую позицию этой автономии. Это вполне могло способствовать (и действительно способствовало) укреплению призыва к национальному освобождению.
Подобные требования росли и ширились. 13 мая состоявшийся в Семипалатинске (провинциальный населенный пункт на границе с Китаем, где проживали в основном кочевники) киргизско-казахский съезд послал приветствие Петросовету, выразив свою с ним солидарность. Этот съезд также подтвердил свое право на «культурно-национальное самоопределение» и «политическую автономию». В Финляндии Февральская революция активизировала стремление к автономии – а возможно, и к нечто большему. Правительство в Петрограде просило финнов подождать созыва Учредительного собрания, иначе они могли подать плохой пример для других национальностей. В Бессарабии был созван съезд молдавских крестьян. Левые, доминировавшие в новой Молдавской национальной партии, требовали «самой широкой автономии». В период с 18 по 25 мая в Киеве состоялся Первый Всеукраинский военный съезд. В нем приняли участие более 700 делегатов, которые представляли миллион человек как с фронта и флота, так и с тыла. Это был весьма решительный голос для национального самоопределения.
По сообщению меньшевистского журнала «Рабочая газета», теперь, после революции, «Временное правительство полностью отрезало себя от империалистических влияний» и направлялось к «всеобщему миру». 6 мая издание Советов газета «Известия», в спокойном тоне оповестив о необходимости продолжения войны, наряду с этим заявила, что русские «могут меньше всего делать это… с их энергией и мужеством… и в твердой уверенности, что их героические усилия не будут использованы для зла… [но] с той же целью – защитить революцию и как можно скорее обеспечить всеобщий мир».
На фоне этих призывов, подводящих законную базу под идею продолжения войны, коалиционное правительство осознавало, что его международная репутация (особенно среди союзников) в значительной степени зависела от того, насколько заметны будут его военные усилия. В этом вопросе наблюдалось очевидное противоречие, поскольку, продолжая выступать в поддержку войны, коалиционное правительство проявляло явный цинизм. Для многих социалистов (искренни они были в данном вопросе или же нет) это психологическое испытание было тяжелым, зачастую даже трагичным. И оно стало для них еще более болезненным в связи с подготовкой правительством нового наступления на фронте.
11 мая Александр Керенский издал приказ по армии и флоту о правах военнослужащих, «Декларацию прав солдата». Этот приказ во многом повторял содержание Приказа № 1 (что было необходимой уступкой общественному мнению), однако, что было крайне важно, восстанавливал на фронте авторитет офицеров. Новый приказ предусматривал возможность назначать и увольнять младших офицеров без участия солдатских комитетов, а также право применять телесные наказания. Большевики сразу же раскритиковали это унизительное возвращение прежних традиций, назвав документ «Декларацией бесправности солдата».
Керенский был прирожденным артистом. Он отправился на фронт, чтобы агитировать войска за готовившееся наступление. Это была идеалистическая и гротескная пропагандистская кампания.
На передовой, у окопов, искореженных артиллерийскими разрывами, «главноуговаривающий» (как прозвали Керенского) проявил все свое актерское мастерство. Он, улыбаясь, в безупречной псевдовоенной форме продирался через фронтовое дерьмо, грязь и кровь. Он собирал вокруг себя солдат, горячо хвалил их, смотрел им в глаза. Он стремился добиться всего, что только могло от него зависеть. Забираясь на ящики из-под снарядов, пни, на капоты разбитых военных машин, он произносил перед войсками свои яркие речи, требуя жертвенности и доводя себя при этом порой до такого напряжения, что иногда падал в обморок.
Некоторым образом и некоторое время все это работало. Когда Керенский приезжал на фронт, солдаты бросали ему цветы. Они носили сиявшего от восторга вождя на плечах. Когда он призывал их пожертвовать собой, они отвечали согласием. Когда он взывал к ним: «Еще одно, последнее усилие – и наступит мир!» – они молились и плакали.
По крайней мере, некоторые из них. Солдатские восторги при встрече с ним были искренними, но они не были ни глубоко осознанными, ни долговременными. Керенский был убежден, что армия готова к наступлению и что она желала наступать – но на самом деле это было не так. Прозорливые офицеры (к которым относился и генерал-адъютант Брусилов, сменивший 22 апреля генерал-адъютанта Алексеева на посту Верховного главнокомандующего) знали это.
Кроме того, Керенский выступал только перед вполне определенной солдатской аудиторией. Его берегли от встреч с теми, кто мог каким-то образом навредить ему (если не хуже). Он ораторствовал, затем уезжал, наркотическое опьянение от его выступления проходило – и солдаты вновь оставались в нескольких метрах от вражеских позиций, в леденящей грязи, под прицелами пулеметов. Несмотря на его блестящие речи, иногда его перебивали. Масштабы дезертирства по-прежнему были громадными, привычка бунтовать в солдатской среде была неистребима. Антивоенная агитация (со стороны большевиков и некоторых других политических сил) не прекращалась.
Старая гвардия, армейская элита, была разочарована тем, как ведется война и как размываются прежние армейские устои. В первый же день после своего назначения на должность Верховного главнокомандующего генерал-адъютант Брусилов встретился с высшим командованием Ставки. Их «холодный прием», как он вспоминал позже, был весьма ощутим. Для этих чопорных, консервативных офицеров готовность Брусилова сотрудничать с солдатскими комитетами делала его в их глазах предателем. Он крайне удивил старших офицеров, попытавшись продемонстрировать свой демократизм: по прибытии он приветствовал рядовых, протягивая им руку. Испуганные солдаты, отвечая на рукопожатие, неловко перехватывали свое оружие другой рукой.
Тем не менее, независимо от низкого морального духа войск, неверия высшего командования в возможный успех и дезертирства рядового состава, подготовка к наступлению продолжалась. Наряду с этим продолжали вызревать и предпосылки к будущему восстанию.
Первый Всероссийский съезд крестьянских депутатов состоялся в Петрограде в мае 1917 года, продолжаясь почти месяц. Около половины из 1200 делегатов были с фронта, что отражало масштаб участия крестьянства в войне.
329 делегатов не имели никакой партийной принадлежности. Большинство из 103 социал-демократов были меньшевиками. Больше всего было представителей от эсеров – 537 человек, что было вполне объяснимо для страны с преимущественно крестьянским населением. Даже не располагая абсолютным большинством, они могли проводить политику поддержки коалиции с Временным правительством, а также политику в отношении войны и мира и по национальному вопросу. Однако отражением настроений раздробленности и консерватизма в стране являлось то, что такие победы не всегда достигались легко.
Несмотря на минимальное присутствие большевиков (от них было всего девять делегатов; еще четырнадцать человек из числа «беспартийных» делегатов, как правило, голосовали вместе с ними), их влияние росло. Это явилось результатом, в частности, их жесткого, последовательного и четкого курса по двум ключевым вопросам: войны и земли. Позиция большевиков по ним была изложена 7 мая в открытом письме Ленина съезду.
22 мая Ленин лично обратился к делегатам, выступив в поддержку беднейших крестьян и потребовав перераспределения земли. По-видимому, в ответ на эту попытку захватить инициативу в крестьянской партии эсеры поспешно добавили в свою программу положение о том, что «все земли без исключения должны находиться под юрисдикцией земельных комитетов». Позже Ленин, не колеблясь, будет заимствовать различные идеи у левого крыла эсеровской партии, а пока он предоставил ей свежий материал для размышления.
Проявлением раздробленности среди эсеров стало то, что на их третьем съезде, проведенном в конце мая, Виктор Чернов подвергся ожесточенной критике руководителей левого крыла, таких как Борис Камков, Марк Натансон и знаменитая Мария Спиридонова. Последняя после одиннадцати лет тюремного заключения в феврале вышла на свободу и недавно триумфально вернулась в Петроград. Незамедлительно организовав после выхода на свободу выборы губернатора Читы, в районе которой она отбывала тюремное заключение, она велела освободить всех заключенных. Теперь же она и другие левые эсеры обвинили Чернова в искажении партийной программы. Они выдвинули собственные предложения по изъятию земли, немедленному заключению мира и формированию правительства из числа социалистов.