Этот день, 19 июня, продемонстрировал еще и то, сколь разделен и болезненно политичен был Петроград. По тому же Невскому проспекту, что днем раньше вибрировал под сотнями тысяч ног сторонников большевиков, теперь шел марш, организованный кадетскими офицерами. То была демонстрация преимущественно среднего класса; уступая размером прошедшей 18 июня, тем не менее она свидетельствовала о бесспорном подъеме патриотического энтузиазма. Участники шествия пели и кричали «ура» войскам. Раздавались националистические песни, над толпой несли портреты Керенского. По мнению правых, честь России восстанавливалась; они вышли на улицы, чтобы отпраздновать событие, слухи о котором только что дошли до города – наступление армии. Перелом в войне; старая Ставка бита командованием. Июнь, Керенский, наступление.
В Галиции 8-я армия прорвала линии деморализованных австрийских войск на фронте шириной в 20 миль. Наступление, предпринятое для того, чтобы успокоить союзников, добиться перелома в войне, дисциплинировать нетерпеливый и беспокойный тыл, казалось, принесло огромный успех. На Центральном и Северном фронтах 7-я и 11-я армии быстро захватили более 18 тысяч пленных. По мере развития наступления в стране, в том числе среди многих социалистов в Советах, креп патриотизм. Всероссийский съезд в официальном заявлении восторженно требовал для героических русских солдат: от крестьян – хлеба, а от горожан – поддержки.
Но бравада продлилась недолго. Очень скоро с фронта попозли слухи о том, что все пошло не так, как было запланировано.
Начало возвращаться недовольство – особенно в рабочих кварталах. Несколько полковых и заводских комитетов дошли до открытой критики наступления в большевистской прессе.
20 июня расположенный в Петрограде 1-й пулеметный полк получил приказ отправить 500 пулеметов на фронт. Полковой комитет согласился, но общее собрание решило иначе. Оно не захотело лишать оружия революционную столицу даже ради помощи товарищам-солдатам. Солдаты проголосовали за скорейшую организацию новой антиправительственной демонстрации, чем вызвали решительное одобрение крайне левых. Они направили делегации к другим частям гарнизона и к 5 часам вечера заручились поддержкой Гренадерского полка.
Совет тут же охарактеризовал их действия как «удар в спину» товарищей на фронте. Члены Совета просили пулеметчиков одуматься. Когда на следующее утро полку было приказано перебросить две трети личного состава на фронт, он согласился отправить только десять из тридцати команд и «только тогда, когда война будет носить революционный характер». На основании Приказа № 1 пулеметчики настаивали на незаконности подобной принудительной передислокации войск из Петрограда на фронт, а также на том, что само распоряжение было просчитанной попыткой сломить радикальный гарнизон Петрограда. С угрожающей решимостью они добавляли: «Если Совет… будет угрожать этому или другим революционным полкам насильственным роспуском, в ответ мы не остановимся перед применением вооруженной силы для разгрома Временного правительства и других поддерживающих его организаций».
Они не находились под влиянием авторитета Совета. Но, даже так, позднее в тот же день пулеметчики решили приостановить свою агитацию – возможно, как ни парадоксально, по просьбе большевиков: одновременно со всей этой суматохой на конференции Военных организаций Ленин и осторожное партийное руководство пытались удержать своих сторонников от «излишне» мятежных действий. Ленин, одним рывком сдвинув партию влево в апреле, теперь пытался оттянуть ее вправо.
20 июня взволнованный и возмущенный Ленин выступил на конференции. Неприятно поразив тех, кто считал, что он одобрит их «революционный дух», он подчеркнул несвоевременность всяких разговоров о немедленном взятии власти. Враги пытались спровоцировать большевиков, пока у них еще не было достаточной поддержки масс, чтобы решиться на подобное предприятие. Текущим приоритетом, говорил Ленин, является упорное увеличение этой поддержки, дабы обрести влияние в Совете.
«Это больше не столица, – писал Горький в атмосфере вялотекущего конца света, – улицы грязны, во дворах кучи вонючего мусора… Лень и малодушие усиливаются в народе, и все низкие и преступные инстинкты… уничтожают теперь Россию».
Волна забастовок продолжалась. 22 июня большевистские делегаты ВЦИК – Всероссийского центрального исполнительного комитета – предупредили, что рабочие Путиловского завода готовы выйти на улицу и большевики не будут их удерживать. 23-го представители нескольких трудовых организаций постановили, что, так как повышение зарплат не компенсировало роста цен, им необходим контроль над производством. На повторном массовом митинге матросы Кронштадта решили освободить солдат, задержанных вместе с анархистами. То не были секретные заговоры: 25 июня матросы открыто уведомили министра юстиции о своих планах.
В то же время наступление требовало все новых и новых людей. На фронт начали вызывать солдат, демобилизованных ранее по достижении сорока лет. Рисковать жизнью лишь один раз, как оказалось, было слишком мало. В таких провинциальных городах, как Астрахань и Елец, призыв вызвал бунты.
Большевики были заняты подготовкой к 6-му съезду и 2-й городской конференции Петроградского комитета, намеченной на начало июля. По мере подготовки внутрипартийные дискуссии продолжались. Внутри Петроградского комитета Калинин и другие умеренные большевики призвали отказаться от изолированных революционных акций и выстраивать вместо этого политическое влияние в движении и в Совете; члены комитета поддержали их 19 голосами, двое проголосовали против. Но Лацис смог внести в резолюцию поправку: «Если выступление массы не удастся удержать», большевики должны будут взять руководство движением в свои руки.
На страницах «Правды» Ленин и Каменев призывали к осторожности, внимательности, медленному наращиванию сил; в то же время «Солдатская правда» продолжала раздувать пламя нетерпеливого несогласия, подчеркнуто игнорируя требования своих руководителей преодолеть «мелкобуржуазные иллюзии». 22 июня на неформальной встрече членов ЦК, ВО и Петроградского комитета с полками, поддерживавшими партию большевиков, Семашко – в ту пору командир 15 тысяч радикально настроенных пулеметчиков – упрекал ЦК в недооценке мощи партии.
В беспокойные последние дни июня из неуемной энергии наиболее революционных петроградских групп, особенно ставшего легендарным 1-го пулеметного полка, начал рождаться предварительный коллективный план. Поначалу размытый, со временем он становится все более четким.
Намереваясь погасить волну беспорядков – под впечатлением от нарушений дисциплины 1-го пулеметного полка, – 23 июня Всероссийский съезд Советов призвал все гарнизонные части к немедленному исполнению приказов. Но маневры Совета были неясны. В тот же день его виляние в ситуации развала Российской империи стало очевидно, когда финский парламент принял Valtalaki – «закон о власти», – декларирующий его намерения добиться самостоятельности в решении внутренних вопросов. Ликующие финны были поражены, когда руководители Совета, прежде одобрившие переговоры о независимости, отреагировали с возмущением. Они явно не рассчитывали на одностороннюю декларацию даже ограниченной автономии.
Между тем в последний день конференции большевистских ВО ее «Бюллетень» сообщил об острой дискуссии между радикалами и умеренными – теперь это ленинисты! – относительно степени активности агитации на фронте в условиях успешного наступления. Основная посылка дискуссии, однако, была ошибочной: наступление не было успешным.
После двух-трех дней волнительных успехов наступление быстро ослабло. На фронте стервятники роились над тем, что осталось после катастрофы.
Еще 20 июня выдохшиеся, плохо экипированные российские войска прекратили продвижение. Они отказывались выполнять приказы и идти в атаку. На следующий день началась немецкая контратака. По русским войскам распространилась паника. 24 июня безутешный Керенский телеграфировал Временному правительству, что «во многих случаях прорыв оказался нестабилен, и после первых дней, иногда даже часов сражения настроения изменились, и дух пал. Вместо развития первоначального успеха войска … начали составлять резолюции с требованиями немедленно перебросить их в тыл».
Молодой украинец Александр Днепровский в своих «Записках дезертира» клянет патриотическую прессу предшествовавших наступлению месяцев «ушатами печатных помоев, выливаемыми на голову исстрадавшегося человечества». Но, хотя газеты добросовестно перепечатывали патриотическую чушь, печальная правда о событиях быстро распространилась по стране. Часто из первых уст.
Это давно перестало быть делом отдельных солдат, или даже целых батальонов, не подчинявшихся приказам. Теперь в русских войсках происходило массовое движение в двух направлениях: вперед, для братания, а не ради боя, с приветственными криками солдаты пробирались через апокалиптический ландшафт, чтобы разделить с немцами, которых им полагалось убивать, ликер и недолгую беседу; и также в огромных количествах они бежали с фронта. Массовое дезертирство; тысячи просто уходили с фронта.
Тем летом выдающийся поэт и критик Виктор Шкловский отправился на галицийский театр военных действий в качестве военного комиссара Совета. Последние мили он шел пешком по болотистым сосновым топям близ австрийских линий.
«Идя по лесу, я наткнулся на солдат с винтовками, в основном молодых. «Вы куда?» – спросил я.
«Я болен».
Другими словами, дезертировал с фронта. Что с ними можно было поделать? Хотя и знаешь, что это бесполезно, говоришь: «Вернитесь. Это позорно». А они продолжают идти».
Масштабы поражали. И без того огромное количество беглецов постоянно увеличивалось. За одну-единственную ночь близ Волочинска штурмовые батальоны 11-й армии арестовали 12 тысяч дезертиров, прятавшихся или бродивших в темноте. Движение было массовым. По официальным сведениям, за время наступления сбежали 170 тысяч солдат; настоящее их количество было намного больше.