Прямо говоря, линия партии заключалась в том, чтобы снизу вверх продавить как можно более массовую мобилизацию против Корнилова без поддержки Временного правительства. Журналист Чемберлен пишет, что они защищали правительство не всерьез.
В атмосфере самоорганизации и массовых митингов вернулось знакомое требование. «Ввиду усиления буржуазного контрреволюционного движения, – постановляла группа рабочих трубочной фабрики, – вся власть должна быть передана Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов». 29 августа тысячи рабочих Путиловских заводов потребовали правления «представителей революционных классов». Рабочие Новоадмиралтейской судоверфи требовали, чтобы власть была «передана в руки рабочих, солдат и беднейшего крестьянства и отвечала перед советами рабочих, солдатских и крестьянских депутатов».
Лозунг «Вся власть Советам!» определенно вернулся.
«Беспорядков не ожидается, – телеграфировал Крымову отчаянно пытавшийся сдержать его Керенский. – В ваших корпусах нет нужды».
Как будто в этот момент Керенский еще контролировал Крымова. Но и Крымов уже не контролировал свои войска. Уссурийская казачья кавалерийская дивизия, все еще застрявшая в Ямбурге (сегодня известном как Кингисепп), была окружена толпами членов Нарвского и Ямбургского Советов, военных отрядов, массовых организаций и местных заводов, не считая делегации под руководством Церетели. Зачитывания прокламации Керенского было достаточно для того, чтобы покончить с решимостью казаков.
Сам Крымов с 1-й Донской казачьей дивизией был блокирован, окружен, осажден бойцами 20-тысячного гарнизона в Луге. Уличные агитаторы беспрестанно окружали поезд, выкрикивая призывы в окна к смущению казаков и к ярости Крымова. Корнилов приказал ему маршем преодолеть последние мили до Петрограда, но гарнизон Луги не допустил бы этого – и к тому моменту казаки уже не возразили бы ему. Разъяренный Крымов мог лишь смотреть, как его люди отлучаются на различные митинги, а их готовность сражаться тает на глазах.
Поздно 29 августа в Петрограде телеграмма Дюсиметьера и Финисова достигла их подельника Сидорина. Бросающее в озноб побуждение: «Действуйте немедленно по инструкции». Они просили спасительного восстания.
Но было слишком поздно, как пришлось признать даже их правым сторонникам. Генерал Алексеев, понимая безнадежность попытки переворота, пригрозил самоубийством в случае реализации плана провокации.
К 30 августа мятеж Корнилова потерпел поражение.
«Без единого выстрела мы победили», – писал Керенский десять лет спустя. «Мы» здесь поразительно необъективно.
Все новости из России Ленин получал с задержкой. К нему опоздали вести об угрозе, опоздали и известия о ее предотвращении. 30 августа, когда ЦК встретился в Петрограде, а город с облегчением выдохнул, он в спешке написал в ЦК.
Письмо Ленина не было прямым извинением за утверждения о том, что контрреволюция была «продуманной уловкой меньшевиков и эсеров». Но оно, возможно, имплицитно все-таки содержало нечто подобное в выражении чистого удивления: «Неожиданный… и прямо-таки невероятно крутой поворот событий». Конечно, любая такая перемена обязана повлечь за собой другие. «Как всякий крутой поворот, – писал он, – он [переворот и сопутствующие обстоятельства] требует пересмотра и изменения тактики».
Ранее в том же году в Цюрихе, пытаясь обратить румынского поэта Валериу Марку в революционное пораженчество, Ленин сказал ему фразу, ставшую впоследствии знаменитой. «Степень своего радикализма, – сказал он, – следует сопоставлять с самой реальностью». А что за радикализм без сюрпризов?
Радикальная действительность теперь ошеломила его.
Иногда строятся предположения о том, что во время Корниловского кризиса большевики под руководством Ленина вступили в энергичное, эффективное, хотя и обособленное сотрудничество с правительством. Это не так: ко времени, когда начали прибывать ленинские инструкции, партия уже на протяжении нескольких дней состояла в Комитете народной борьбы, а мятеж в целом был провален. Обозначение Лениным курса, напротив, стало прекрасным примером легитимации post factum.
Он не обозначил, какое сотрудничество с меньшевиками и эсерами, которых недавно сам вынес за рамки приличия, считать «допустимым», но говорил о его необходимости. Он писал: «Мы будем воевать, мы воюем с Корниловым, как и войска Керенского, но мы не поддерживаем Керенского», – что, в общем, в точности соответствовало событиям. В тот же день, когда он сочинял свое письмо, московская большевистская газета «Социал-демократ» заявила: «Революционный пролетариат не может терпеть диктатуру ни Корнилова, ни Керенского».
Слабость Керенского Ленин предлагал показать, демонстрируя его колебания и выдвигая максималистские требования – передачу помещичьих земель крестьянам, рабочий контроль, вооружение рабочих. Это последнее, конечно, уже было сделано. Объяснима одобрительная приписка, которую Ленин прибавил к письму перед его отправлением: «Прочитав, после написания этого, шесть номеров «Рабочего», должен сказать, что совпадение у нас получилось полное».
30 августа образцовая Дикая дивизия Корнилова подняла красный флаг. Уссурийские казаки выказали лояльность Временному правительству. Генерал Деникин был взят под стражу собственными войсками. Командующие другими фронтами начали выказывать поддержку правительству против заговора правых. В Луге, где Крымов получил ложный сигнал тревоги от Финисова и Дюсиметьера о том, что в любой момент готовы разразиться «большевистские беспорядки», донские казаки радикализовались настолько, что перешептывались о его аресте.
Тем вечером прибыл посланец от правительства. Этот человек обещал Крымову безопасность и пригласил его в столицу на встречу с Керенским.
Как всегда безрезультатно, Керенский хотел покончить с беспорядком. Но левые, даже спасши Петроград, пугали его почти столь же, сколь правые. К примеру, уволив Савинкова за близость к ряду заговорщиков, он поставил на его место Пальчинского, политика которого была крайне схожей, – и одним из первых их шагов стало закрытие большевистского «Рабочего» и горьковской «Новой жизни». Будто чтобы подчеркнуть этот момент, Керенский назначил начальником Генштаба генерала Алексеева – человека, по взглядам практически идентичного Корнилову.
С тонущего корабля начали бежать крысы, шокированные – шокированные! – любыми предположениями о том, что они могли поддерживать Корнилова. Родзянко громко заявил: «Заводить сейчас междоусобия и ссоры – преступление перед родиной». Попутно он пытался уверить, что знал о заговоре лишь то, что прочитал в газетах.
Нелепый Владимир Львов в своей камере прослышал, что прилив пошел на убыль. Он послал Керенскому сердечные поздравления с восторгами о том, что он «друга избавил от когтей Корнилова».
Тем вечером Крымов прибыл в спокойный город.
Утром 31 августа Крымов и Керенский встретились для острой дискуссии в Зимнем дворце. Что именно было сказано, неизвестно.
Вероятно, Керенский обвинил Крымова в мятеже, что тот, вероятно, неубедительно отвергал. Как и Корнилов, Крымов был взбешен двуличием Керенского, его необъяснимым, с их точки зрения, поворотом. Наконец слишком обессиленный, чтобы продолжать разговор, Крымов согласился на последующую встречу и направился домой к своему другу.
«Последняя карта спасения родины бита, – сказал он хозяину дома, – больше не стоит жить».
Крымов удалился в свою комнату. Там он написал записку Корнилову, достал пистолет и выстрелил себе в сердце.
Содержание его последнего письма остается неизвестным.
Керенский приказал создать комиссию для расследования попытки переворота. Но, продолжая пытаться наладить отношения с презиравшими его правыми, он ограничивал круг расследования отдельными личностями и не включал в него организации. Он продолжал строить планы по обустройству авторитарной коалиции правых социалистов и либералов, укрепляя силы кадетов.
Но на улицах Петрограда именно радикальные рабочие и солдаты нанесли поражение заговору, и они были уверены в своих силах. Неудача корниловского мятежа опять сместила влево политические настроения. Солдаты Петроградского гарнизона объявили, что со «всякой коалицией… все верные сыны народа будут бороться так же, как и с Корниловым». Теперь они требовали власти рабочих и беднейшего крестьянства. 2-й пулеметный полк настаивал на том, что «единственным выходом из настоящего положения может быть только передача всей власти в руки трудящихся».
Прежде нейтральные отряды стали менять ориентацию – как рабочие на заводах, подконтрольных умеренным социалистам. На передаче власти Советам, левом единстве, подавлении контрреволюции и создании исключительно социалистического правительства с целью заключить мир настаивало множество течений – большевики, левые эсеры, меньшевики-интернационалисты, неприсоединившиеся. Товарищ Мартова Ларин дошел до предела в конфликте с поддерживавшими коалицию меньшевиками и с несколькими сотнями рабочих перешел на сторону большевиков.
К концу дня 31 августа Всероссийский центральный исполнительный комитет Совета обсуждал правительство и свое к нему отношение. Приведя в пример силу и единство Совета перед Корниловым, его способность спасти город, Каменев выдвинул предложение.
С точки зрения большевиков, это предложение, как и сам Каменев, было, несомненно, умеренным – но оно представляло фундаментальный отход влево от практики Совета. Отрицание компромисса. Каменев призывал к созданию национального правительства из представителей лишь рабочего класса и бедного крестьянства. К конфискации помещичьей земли без компенсации и передаче ее крестьянам. К рабочему контролю над промышленностью. К всеобщему демократическому миру. Хотя Каменев с легкомысленным видом утверждал, что «фракцию большевиков интересует не техническая сторона, а те силы, которые войдут в состав этой власти», его предложение было истолковано как призыв к передаче всей власти Советам.
В 7.30 Исполнительные комитеты разошлись без голосования. Немного спустя там же собрался сам Петроградский Совет. Под резким сиянием ламп масса делегатов совещалась, пока стрелки часов не уткнулись в потолок. Они обсуждали предложение Каменева, когда заканчивался август и начинался сентябрь, и продолжили делать это с наступлением нового дня.