У отделения собралась разъяренная толпа. Они забросали его камнями. Выломали дверь и разгромили.
Предсмертные судороги испаряющейся власти приобретали ожидаемые, но от этого не менее уродливые формы. 2 октября город Рославль Смоленской области «испил», как описывал «Смоленский вестник», «следующую чашу яда – погром». Толпа черносотенцев, скандируя «Бей жидов!», напала и убила несколько человек, обвиненных в «спекуляциях». Они нашли галоши в лавке, владельцем которой были евреи, хотя продавцы утверждали, что галош нет. Бесчинства продолжались всю ночь и следующий день. Газеты и власти пытались обвинить в насилии большевиков. Эта тема становилась все более популярной в либеральной прессе, несмотря на ее явную абсурдность с политической точки зрения и несмотря на засвидетельствованные усилия большевистских солдат по противодействию городским беспорядкам.
3 октября российский Генеральный штаб покинул Ревель, последний рубеж между фронтом и столицей. В связи с этим на следующий день правительство начало обсуждение эвакуации руководителей и ключевых отраслей производства – но не Советов – в Москву. Об этом узнали. Разразилось возмущение: буржуазия и правда собирается покинуть город, построенный для нее же два века назад. Город на костях. Исполком запретил любой переезд без своего одобрения, и ослабленное правительство отложило рассмотрение этой идеи.
В этой атмосфере вероломства, бессилия и жестокости Ленин начал агитацию за восстание перед более широкими кругами.
Нет данных о том, как ЦК отреагировал на ленинскую угрозу выйти в отставку. Какими бы ни были подробности, вопрос больше не поднимался, и Ленин не покинул пост.
1 октября он отправил новое письмо, в этот раз Центральному, Московскому и Петербургскому комитетам, а также большевикам Петроградского и Московского Советов. Ссылаясь на крестьянские и рабочие беспорядки, мятежи в немецком флоте и растущее влияние большевиков после местных выборов в Москве, он еще раз подчеркнул, что промедление до Второго съезда Советов «становится положительно преступлением». Большевики «должны взять власть тотчас» и обратиться к «рабочим, крестьянам и солдатам» с лозунгом «вся власть Советам». Но по вопросу немедленных действий он все еще оставался в изоляции: в этот же день собрание большевиков из ближайших к столице городов высказалось против любых акций до начала съезда.
ЦК не мог скрывать его сообщения вечно. 3 октября воинствующее Московское областное бюро наконец получило письмо, в котором Ленин побуждал их надавить на ЦК в вопросе подготовки вооруженного восстания. Несколько заметок дошли до Петербургского комитета. Комитет разделился в оценке требований Ленина, но единодушно возмутился цензурой ЦК. 5 октября Петербургский комитет собрался, чтобы обсудить свое отношение к прочитанному.
Дебаты были долгими и озлобленными. Лацис громко выразил сомнение в революционных убеждениях тех, кто дерзнул выступить против Ленина. В итоге решение о подготовке к восстанию отложили. Однако Исполнительный комитет отправил троих, в том числе Лациса, для оценки военных сил большевиков и подготовки районных комитетов к возможным действиям. Они не сообщили об этом ЦК.
Несмотря на все старания, информация о позиции Ленина распространялась по партии, а из-за социальных потрясений происходил некий переход влево и самого ЦК. Пока Петербургский комитет проводил тайное совещание, ЦК в Смольном наконец проголосовал за бойкотирование беззубого Предпарламента на следующем заседании 7 октября. Решение было единодушным, за исключением как всегда осторожного Каменева, который тут же призвал большевиков – участников Предпарламента к терпению, настоял, что нужно подождать серьезного разногласия, которое оправдало бы уход. С небольшим разрывом он проиграл Троцкому, который призвал действовать немедленно.
На следующий день Полковников, главнокомандующий Петроградского военного округа, отдал приказ городским войскам приготовиться к переброске на фронт. Он знал, что это спровоцирует гнев, – так и произошло.
7 октября в Мариинском дворце, чьи имперские гербы были благочинно скрыты красными полотнами, перед прессой и дипломатами Предпарламент начал новое заседание. Керенский произнес еще одну патетическую речь, в этот раз на тему закона и порядка. Затем последовали выступления бабушки русской революции Брешко-Брешковской и председателя Николая Авксентьева. Затем наконец вмешался Троцкий. Он встал, чтобы сделать важное объявление.
Он гневно осудил Предпарламент и правительство как органы контрреволюции. Присутствующие начали спорить. Троцкий перекрикивал их ропот. «Петроград в опасности! – кричал он. – Вся власть Советам! Землю крестьянам!» Под насмешки и свист пятьдесят три большевистских делегата одновременно поднялись с мест и покинули собрание.
Этот поступок вызвал шумиху. За ним последовала череда слухов: большевики, говорили люди, готовят восстание.
Ранним октябрем, в какой-то из этих насыщенных событиями дней, Ленин тайно вернулся в Петроград.
Крупская проводила его до Лесного. Там он вновь поселился у своей бывшей хозяйки Маргариты Фофановой. Из ее квартиры он нес благую весть о спешке спешному городу.
9 октября народный гнев из-за вывода войск из Петрограда вспыхнул на заседании Совета. В Исполкоме меньшевик Марк Бройдо предложил компромисс: солдаты должны подготовиться к отправке на фронт, но чтобы завоевать доверие населения, нужно создать комитет, который будет планировать защиту Петрограда. По его мнению, это успокоило бы тревоги о предательстве правительства и смягчило бы страх за столицу, что, в свою очередь, облегчило бы сотрудничество правительства и Совета.
Он застал большевиков врасплох.
Троцкий, отойдя от потрясения, быстро выдвинул другое предложение: не признавать Керенского и его правительство, обвинить буржуазию в подготовке к сдаче Петрограда, потребовать немедленного заключения мира, передачи власти Советам и приготовить гарнизон к боевым действиям. В его призыве повторялись требования Комиссии по борьбе с контрреволюцией о защите Красного Петрограда не только от внешних, но и от внутренних врагов. Как он сформулировал: «Военные и гражданские корниловцы открыто готовятся к нападению». Это значительно отличалось от призыва защищать матушку-Россию.
Даже теперь, с большевистским большинством в Исполкоме, но в голосовании прошло предложение Бройдо, а не Троцкого, пусть и с небольшим перевесом: тревога из-за войны все еще мешала согласиться на создание параллельного военного органа. Но две эти резолюции в тот же вечер представили на бурном, многолюдном пленуме Совета. Теперь, с перевешивающей поддержкой представителей рабочих и солдат, призыв Троцкого взял верх над Бордо. Так появился Военно-революционный комитет, военревком, или ВРК.
Позже Троцкий опишет голосование в пользу ВРК как «холодную», «молчаливую» революцию, необходимую для революции полномасштабной.
Теперь угроза большевистского восстания открыто обсуждалась всеми сторонами. Конечно, некоторые из врагов желали его. «Я готов молиться за начало этого восстания, – говорил Керенский. – Они будут полностью разгромлены». Напротив, многие большевики были не так уверены в успехе. На следующий день после заседания Совета общегородское собрание партии выразило явные опасения по поводу восстания до съезда Советов.
В свою очередь, у ЦК не было официальной позиции по восстанию. Пока.
Утром 10 октября Суханов собирался на заседание Совета; его жена Галина Флаксерман, оглядывая темное небо, выпросила обещание, что этой ночью он не придет домой, а останется у себя в кабинете, как Суханов и поступал обычно при плохой погоде. Вечером, когда он укладывался спать в Смольном институте, одна за одной закутанные фигуры со всего города проскальзывали из серой мороси в его квартиру.
«О, новые шутки веселой музы истории!» – с горечью писал Суханов позднее. В отличие от своего мужа – автора дневника, который раньше был независимцем, а недавно присоединился к левым меньшевикам, Галина Флаксерман давно была большевистской активисткой, работала в газете «Известия». За его спиной она тихо известила своих товарищей, что вряд ли кто-то обратит внимание на то, как в ее квартиру с множеством комнат и дверей кто-то входит и выходит. Вот так, выдворив ее мужа, большевистский ЦК устроил собрание.
Туда пришли по крайней мере двенадцать членов комитета из двадцати одного, в том числе Троцкий, Коллонтай, Сталин, Варвара Яковлева, Каменев и Зиновьев. Они собрались в столовой и начали быстро расправляться с текущими задачами. Тут в комнату вошел гладковыбритый седой мужчина в очках; «точь-в-точь лютеранский священник», – вспоминала Александра Коллонтай.
Члены ЦК уставились на незнакомца. Тот рассеянно стянул парик, будто шляпу, и перед ними предстала знакомая лысая макушка. Прибыл Ленин. Можно начать обсуждение важных вопросов.
Ленин взял слово. Он говорил пылко. Часами втолковывал уже известную позицию. Он вновь настоял, что пришло время вооруженного выступления. «Безразличие [партии] к вопросу восстания» было нарушением долга.
Но это был не монолог. Все говорили по очереди.
Поздно ночью раздался стук в дверь, и их сердца встрепенулись от страха. Но это оказался всего лишь Юрий, брат Флаксерман. Тоже большевик, посвященный в тайну сегодняшнего собрания, он пришел, чтобы помочь с самоваром. Он поставил огромный общий чайник и принялся готовить чай.
Каменев и Зиновьев вернулись к тому историческому спору, подробно объясняя, почему Ленин не прав. Они обратили внимание, что мелкая буржуазия не на их стороне – по крайней мере пока. Они предположили, что Ленин переоценивает позиции большевиков в Петрограде, а тем более в остальных городах. Они были непреклонны в том, что Ленин ошибается насчет неизбежности мировой революции. Призывали занять «оборонительную позицию», к терпению. «Армия – револьвер у виска буржуазии», – говорили они. Лучше убедиться, что Учредительное собрание будет созвано, а до его открытия укреплять свои силы.