Товарищи называли непреложно осмотрительную пару «божественными близнецами», иногда ласково, а иногда гневно. Не только они были консерваторами среди партийной иерархии. Но в эту ночь их единомышленники – Ногин, Рыков и другие – отсутствовали.
Но это не означает, что все остальные товарищи всецело приняли ленинскую позицию. Троцкий, в частности, не так боялся промедления, придавал большое значение Советам и видел в предстоящем Учредительном собрании орган, который сможет узаконить любые действия. Но главный вопрос вечера состоял в следующем: собираются большевики или нет мобилизоваться для восстания как можно скорее?
На листке, вырванном из детской тетради, Ленин записал решение: «ЦК признает, что как международное положение русской революции ‹…› так и военное положение ‹…› так и приобретение большинства пролетарской партией в Советах, – все это в связи с крестьянским восстанием и с поворотом народного доверия к нашей партии, наконец, явное подготовление второй корниловщины ‹…› все это ставит на очередь дня вооруженное восстание. Признавая, таким образом, что вооруженное восстание неизбежно и вполне назрело, ЦК предлагает всем организациям партии руководиться этим и с этой точки зрения обсуждать и разрешать все практические вопросы».
Наконец после продолжительного и пылкого обсуждения они проголосовали. Резолюция прошла десятью голосами против двух (Каменева и Зиновьева, конечно). Подробности были туманны, но Рубикон пересечен. Восстание теперь было «на очереди дня».
Напряжение ослабло. Юрий Флаксерман принес хлеб, колбасу и сыр, на которые тут же накинулись оголодавшие революционеры. Они по-доброму дразнили божественных близнецов, ведь нерешительность перед свержением буржуазии – это так по-каменевски.
Временные рамки восстания тоже были туманными. Ленин хотел начать его на следующий же день, но с другой стороны, например, Калинин хоть и расхваливал «одно из лучших решений ЦК за все время», полагал, что подходящее время будет «например, через год», а ведь это легко может совпадать с позицией Каменева и Зиновьева.
11 октября в столице собрался воинствующий съезд Советов Северной области: 51 большевик, 24 левых эсера, четыре максималиста (революционное ответвление эсеров), один меньшевик-интернационалист и десять эсеров. Все присутствующие делегаты, в том числе эти эсеры, поддерживали социалистическое правительство. Утром этого дня измотанная Коллонтай объявила делегатам-большевикам результаты голосования ЦК. По воспоминаниям очевидцев, она оставила «впечатление, что знак к восстанию ЦК подаст в любую минуту». «План, – вспоминал Лацис, – был в том, что [Съезд Северной области] объявит себя правительством, и это будет начало».
Но Каменев и Зиновьев все еще выступали против каких-либо действий. Им нужно было всего лишь перетянуть на свою сторону двенадцать большевиков и/или максималистов, и у ЦК не было бы преимущества в решении о немедленном восстании против Керенского. Собрание было шумным и непримиримым, политических заключенных в «Крестах» призывали прекратить голодовку и сохранять силы, «ибо час вашей свободы близок». К сильнейшему разочарованию Ленина, съезд закрылся 13 октября, не приняв решения о восстании, но выпустив призыв к народу, в котором подчеркивалась важность предстоящего Второго съезда Советов.
Рабочие и солдаты по-прежнему ориентировались на Советы. В резолюции от 12 октября Егерский полк назвал Советы «голосом истинных революционных вождей рабочих и беднейших крестьян».
В этот же день на закрытом заседании Исполкома стоял вопрос о том, стоит ли разрешать ВРК Троцкого участвовать в военной обороне Петрограда от правительства. Меньшевики раскритиковали предложение, но их голосов было недостаточно. В результате быстрой реакции Троцкого на выпад Бройдо была создана «оперативная организация», подконтрольная партии, но с внепартийной, советской сферой ответственности.
Слухи о большевистском восстании становились все более конкретными. «Есть точные доказательства, – писала «Газета-копейка», – что большевики усердно готовятся к восстанию 20 октября». «Отвратительные и кровавые события 3–5 июля, – предупреждало правое «Живое слово», – всего лишь репетиция».
Кабинет правительства не терял самоуверенности. «Если большевики начнут восстание, – говорил один из министров прессе, – то мы проведем хирургическую операцию и гнойник будет вырезан раз и навсегда».
«Мы должны определенно спросить своих товарищей большевиков, – сказал Дан с язвительной любезностью на пленарном заседании Всероссийского исполнительного комитета 14 октября, – к чему они ведут эту политику? Зовут ли они к выступлениям революционный пролетариат или нет [?] Я требую, чтобы [партия большевиков] ‹…› ответила на этот вопрос: да или нет».
За большевиков с места ответил Рязанов: «Мы требуем мира и земли».
В ответе не было ни «да», ни «нет», и он точно не успокаивал.
15 октября. На пересечении Садовой и Апраксина переулка, где в июле расстреляли демонстрацию, толпа перекрыла трамвайные пути. Призывали к самосуду, уличной расправе над двумя магазинными ворами, мужчиной в военной форме и хорошо одетой женщиной. Сборище прорвалось через заслон городской милиции внутрь магазина, в котором спрятались воры. Они вытолкнули мужчину наружу, а его рыдающая пособница побежала к телефонной будке. Толпа одолела офицера, который пытался ее защитить, сорвала дверь и вытащила ее под град ударов.
«Чего мы ждем?» – выкрикнул кто-то. Достал пистолет и убил мужчину. Тишина. Затем кто-то пристрелил и женщину, а милиция беспомощно наблюдала.
Воскресенье в Петрограде. Теперь правосудие вершат так.
На следующий день заседание Совета было полностью посвящено обсуждению ВРК, военревкома.
Стремясь представить его не как большевистский орган (ВРК хоть и не был большевистским формально, но был им по существу), партия выбрала для представления резолюции молодого Павла Лазимира, председателя солдатской секции Совета, левого эсера. Бройдо в гневе предупредил, что цель ВРК – не защита города, а захват власти. Оправдывая то, что ВРК отдает приоритет контрреволюции и, следовательно, военной подготовке, Троцкий обратил внимание на неослабевающую угрозу справа. Привести примеры было несложно: он процитировал недавнее пресловутое интервью, в котором Родзянко прогромыхал: «К чертям Петроград!»
17 октября в Пскове военное командование встретилось с делегацией Советов, чтобы обсудить перемещение войск, и привело с собой представителей с фронта. Революционеров обеспокоила горькая обида фронтовиков: для них нежелание тылового гарнизона уйти на вой ну казалось бессовестным отсутствием солидарности. Советы с тревогой заявили о героизме этого гарнизона и вновь отказались пообещать какую-либо поддержку делу генералов. В глазах Генштаба встреча оказалась бесполезной.
В этот же день был официально создан военревком, советский орган вооруженного сомнения в сомнительном правительстве. Но большевистский ЦК пока не уделял ему всей полноты внимания, так как был отвлечен внутрипартийными неопределенностями.
15 октября Петербургский комитет созвал тридцать пять представителей большевиков со всего города для подготовки к восстанию. Но собрание пошло под откос из-за сомнений, предостережения, пришедшего с неожиданной стороны.
Бубнов как представитель ЦК выложил доводы за «выступление». В этот раз среди спорящих с ним был Невский.
Невский, бывший экстремист, представитель радикальной, склочной Военной организации партии, сообщил, что «ВО только что стала правой». Он перечислил затруднения, которые, как он считал, могут возникнуть при исполнении плана ЦК, в том числе полностью недостаточную подготовку. Он глубоко сомневался, что партия может захватить всю страну.
Ход сомнениям был дан, и в комитете зачитали длинный обеспокоенный меморандум, составленный Каменевым и Зиновьевым. Некоторые округа и их представители сохранили положительный настрой (например, как всегда решительный Лацис), но у многих возобладала осторожность. Они не были уверены, что Красная гвардия, хоть она и была «скована [между собой] железом», как выразился один журналист, «голодом и ненавистью к наемному рабству», достаточно продвинута для такой задачи политически.
Некоторые отметили, что народ снова выйдет на улицы против любой угрозы революции, но не в поддержку Совета или по призыву большевиков взять власть, и это противодействие необязательно выльется в то, что массы пойдут за партией на восстание. Другие говорили, что экономический кризис измотал людей, и из-за этого они откажутся пойти в наступление с большевиками.
В конце концов восемь представителей посчитали, что народ готов сражаться. Шестеро не смогли определиться и поддержали идею отложить восстание. Пятеро посчитали избранный момент полностью неподходящим.
Бубнов был в ужасе. Он потребовал начать обсуждение непосредственных приготовлений. Собрание и правда одобрило некоторые подготовительные меры: совещание партийных агитаторов, подготовку коммуникационных линий совместно с работниками связи, обучение владению оружием. Но с точными планами на восстание они не определились.
Ошеломленный ЦК поспешно собрался вновь.
Мокрый снег порошил темные улицы на севере Лесного округа Петрограда. Суматошный сенбернар лаял на тени, крадущиеся сквозь тьму: каждый силуэт кратко очерчивался под непогодой и исчезал вновь. Вой отмечал каждую скользящую фигуру, пока в здании местной управы не собралось больше двух десятков руководителей большевистской партии. Пока они снимали маскировку, их приветствовала взволнованная девушка.
Шло 16 октября. Екатерина Алексеева, уборщица в этом здании, состояла в местном отделении большевиков. Председатель партии Калинин поручил ей задание. Он приказал подготовить эту тайную встречу. Когда бедный пес снаружи совсем разъярился, Алексеева выскользнула, чтобы попытаться его успокоить. Это будет долгая ночь.
Большевики пришли сюда через цепочку паролей, в маскировке; место назначения оставалось неизвестным до самого конца. Они собрались и расселись на полу – в комнате было мало стульев.