Когда они вышли на жгучий мороз, новая охрана здания проверила их документы, но не стала арестовывать. Ленин, раздражение которого росло и росло, не считал жалкий Предпарламент достойным трофеем, который все никак не получалось взять.
Этот трофей, теперь без Керенского, находился в Зимнем дворце. Там, хоть их мир уже схлопывался, все еще тлели зловещие угли Временного правительства.
В полдень в большой Малахитовой гостиной текстильный магнат и кадет Коновалов созвал кабинет министров.
«Я не понимаю, для чего это заседание собрано, – процедил министр Военно-морского флота Введенский. – У нас нет никакой реальной силы, а следовательно, мы бессильны что-либо предпринять». Он утверждал, что, возможно, им следует созвать Предпарламент, но пока он говорил это, пришла весть о его роспуске.
Министры получили отчеты и выпустили воззвания к их сокращающимся сторонникам. Те, кого не затронул мрачный реализм Введенского, начали излагать фантазии. Пока утекали последние частички их власти, они мечтали о новом правительстве.
Со всей серьезностью, будто сгоревшие спички, беседующие о пожаре, что вот-вот начнется, пепел российского Временного правительства спорил о том, кого же из них назначить диктатором.
В этот раз кронштадтские моряки достигли акватории Петрограда на бывшей прогулочной яхте, двух минных заградителях, учебном судне, старом линкоре и фаланге крошечных шаланд. Еще одна безбашенная флотилия.
Пока кабинет министров фантазировал о диктатуре, революционные матросы захватили Адмиралтейство и арестовали высшее военно-морское командование. Павловский полк организовал сторожевые заставы на мостах. Кексгольмский полк укрепился на севере, у реки Мойки.
Штурм Зимнего дворца был запланирован на полдень, но полдень пришел и ушел. Срок был сдвинут на три часа, из-за чего арест Временного правительства произойдет позже двух дня, после открытия съезда Советов, а именно этого Ленин старался избежать. Так что открытие отложили.
Но теперь вестибюль Смольного был битком набит делегатами из Петроградского и местных Советов. Они требовали новостей. Открытие нельзя было откладывать вечно.
Поэтому в 14.35 Троцкий начал чрезвычайное заседание Петроградского Совета.
«От имени Военно-революционного комитета, – провозгласил он, – объявляю, что Временное правительство больше не существует!»
За его словами последовала волна ликования. Возвышая голос над шумом, Троцкий сообщил, что основные структуры находятся в руках ВРК. Зимний дворец падет «с минуты на минуту». Последовала еще череда приветствий – в зал вошел Ленин.
«Да здравствует товарищ Ленин, – прокричал Троцкий, – он снова с нами».
Первое после июльских событий публичное появление Ленина было кратким, но торжественным. Он не стал вдаваться в детали, но объявил «наступление новой полосы» и призвал: «Да здравствует всемирная социалистическая революция!»
Большинство присутствующих ответили с одобрением. Но были и несогласные.
«Вы предвосхищаете волю Второго съезда Советов!» – выкрикнул кто-то.
«Воля Всероссийского съезда Советов предопределена тем огромным фактом восстания петроградских рабочих и солдат, – отозвался Троцкий. – Теперь нам остается лишь развивать нашу победу». Но во время выступлений Володарского, Зиновьева и Луначарского небольшое число умеренных, в основном меньшевиков, вышло из исполнительных органов Совета. Они предупреждали о трагических последствиях этого заговора.
Революционеры совершили грубые ошибки. Матросы Балтийского флота опаздывали. Некоторым из них пришлось выйти в поле за пределами финского города Выборга из-за лоялистского смотрителя станции, посадившего их на неисправный поезд.
В три дня и так перенесенный штурм Зимнего дворца отложили вновь. Ленин бесновался в ВРК. Подвойский вспоминал, что он был, «как лев в клетке ‹…› Он готов был нас расстрелять».
В самом Зимнем дворце, пока мораль 3000 голодных лоялистских солдат неизбежено падала, изолированный кабинет министров продолжал воображать будущую историю. Дан и Гоц из Предпарламента исключили кадетов из предполагаемого правительства; так что теперь в особо незначительном оскорблении меньшевиков кабинет решил, что новый руководитель будет из кадетов – бывший министр социального обеспечения, Николай Михайлович Кишкин.
Он официально вступил в должность около четырех часов дня. Так началось краткое правление диктатора Кишкина, всемогущего правителя кучки дворцовых залов и нескольких отдаленных зданий.
Диктатор Кишкин тут же отправился в Генштаб, чтобы принять командование. Его первым приказом стало увольнение начальника штаба Полковникова и возведение на его должность Багратуни. От этого пошла первая трещина по его абсолютной власти: сопротивляясь благоговению перед могуществом Кишкина, сподвижники Полковникова в массовом порядке подали в отставку, протестуя против того, что из их начальника сделали козла отпущения.
Некоторые прошмыгнули через дырявую оборону ВРК и ушли домой. Другие так и сидели, глядя в окна.
Шесть вечера. С наступлением темноты пошел холодный дождь. Очередной срок штурма был сорван. Красногвардейцы с легким испугом наблюдали, как юнкера возводят баррикады на Дворцовой площади. Временами один или другой переполненный энтузиазмом революционер выстреливал, на что только получал выговор от товарищей. Ленин отправлял яростные записки руководителям ВРК, понукая их к действию.
В 18.15 значительная группа юнкеров решила, что у них нет склонности к бессмысленным жертвам, особенно когда жертвы они сами. Они выскользнули из Зимнего дворца, прихватив с собой свои крупнокалиберные винтовки. Министры удалились в частные покои Керенского ужинать. Борщ, рыба, артишоки.
Комиссар ВРК Благонравов в Петропавловской крепости решил, что наконец настало время для штурма. Он отправил в Генштаб двух самокатчиков с ультиматумом: его пулеметы, орудия «Авроры» и корабля-близнеца «Амура» откроют огонь через двадцать минут, если правительство не сдастся.
Благонравов блефовал. Он знал, что большие орудия крепости, направленные на дворец, были непригодны, их необходимо прочистить. А более мелкие орудия, что привезли на замену, оказались незаряженными. И подходящих боеприпасов у него не было.
Генералы быстро добрались до кабинета министров, чтобы передать им сообщение ВРК. Последний телеграфист Генштаба передал в Псков, что здание захвачено. «Прекращаю работу, – добавил он, – ухожу».
Кто-то во дворце спросил, что произойдет, если «Аврора» начнет обстрел. «Он будет обращен, – медленно произнес Вердеревский, – в кучу развалин».
Диктатор Кишкин попытался мольбами уговорить остаться горстку колеблющихся юнкеров. Кабинет министров, посчитавший своим долгом не сдаваться до последнего, отправил свою телеграмму.
«Всем, всем, всем… Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов, – что характерно, не большевики, – объявил Временное правительство низложенным и потребовал передачи ему власти под угрозой бомбардировки ‹…› [Правительство] постановило не сдаваться и передать себя на защиту народа».
В восемь вечера покинули свои посты казаки. Багратуни вышел в отставку и тоже ушел. Оставшиеся во дворце лоялисты ожидали смерти, угрюмо куря под гобеленами.
Одно крыло дворца едва ли охранялось. Любой с достаточным упорством и удачей мог пробраться мимо охранников в полузащищенные коридоры дворца. Входили и выходили такие революционеры, как Дашкевич, или журналисты, как Джон Рид – из-за любопытства, для переговоров или ради репортажа. Чудновского пригласили внутрь юнкера, которые отчаянно хотели уйти, но боялись и потому вели переговоры о своей безопасности.
Министры сменили Малахитовую гостиную на кабинет, который было бы легче оборонять, к тому же с телефоном, который чудесным образом все еще работал. Они связались с городской Думой и умоляли мэра Петрограда, Григория Шрейдера, о помощи.
Дума тут же собралась на экстренное совещание и постановила отправить на «Аврору», в Смольный и Зимний эмиссаров. Но ВРК запретил им проход на корабль, а осаждающие дворец резко отказали им в переговорах. Их белый флаг тоже оказался недостаточно ясным символом: одни из последних защитников дворца, ради которых эмиссары и пришли, открыли по ним огонь. В Смольном Каменев любезно их принял и предложил безопасный проход во дворец, но у группы с сопровождением получилось не больше, чем у тех, кто пошел в Зимний самостоятельно.
Примерно в это время Керенский достиг фронта.
В попытках подготовиться к атаке Благонравов с облегчением узнал, что шестидюймовые орудия Петропавловской крепости все-таки способны вести огонь. Но его нелепые мучения еще не кончились. Революционеры договорились, что штурм на Зимний дворец начнется, когда на флагшток крепости поднимут сигнальный фонарь красного цвета. Как выяснилось, такого фонаря ни у кого не было.
Разыскивая фонарь по темным закоулкам Петропавловской крепости, он упал прямо в лужу грязи. Промокший и испачканный Благонравов наконец нашел подходящий фонарь и помчался к флагштоку, но понял, почти сходя с ума от отчаяния, что «водрузить его на мачту так, чтобы он был хорошо виден, представляло большие трудности». Только в 21.40, почти десять часов спустя изначально запланированного срока, он наконец преодолел все трудности и просигналил «Авроре» приказ открыть огонь.
В первый раз корабль выстрелил вхолостую. В звуковой волне не было ярости, но она оказалась громче, чем при нормальном выстреле. Потусторонний гул сотряс Петроград.
Любопытные наблюдатели на берегах реки в ужасе припали к земле и закрыли уши ладонями. Получив отчет о происходящем, оглушенные и дрожащие последние защитники дворца отчаялись и покинули свои посты; осталась лишь небольшая кучка слишком преданных, храбрых, скованных страхом, измотанных, глупых или трусливых, чтобы бежать.
Министр Семен Маслов, правый эсер, кричал по телефону на представителя городской Думы, который передавал его слова притихшему дому: «Нас посылала во Временное правительство демократия, мы не хотели туда идти, но мы пошли. А теперь ‹…› когда нас расстреливают, мы не встречаем ни от кого поддержки. Конечно, мы умрем здесь, но последним моим словом будет – презрение и проклятие той демократии, которая сумела нас послать, но которая не сумела нас защитить».