— Подстрелят и именно ненароком?! — Алексей Иванович захохотал. — Прощайте, Катенька, не поминайте лихом.
Он хохотал и не слышал, как кузен сунул извозчику деньги и веско посоветовал «шмонать его не надо, а то так отмудохаю, не посмотрю, что ты парень в доску свой».
Шуршали по мостовой колеса, не в такт клацали копыта, Алексей Иванович все смеялся и вытирал слезы.
— Сидите спокойно, гражданин-барин, — пытался успокоить его извозчик. — Ей-богу, сидите, а то патруль напужаете.
Но бывший литератор, а нынче обреченный боевик ничего слышать не желал. «Ненароком, именно ненароком», да-с!
Шпионки уселись в пролетку и двинулись в сторону квартиры. Извозчик уютно причмокивал губами, подгоняя рысака, но опытный копытастый пенсионер не особо реагировал.
— Что-то не то… — пробормотала Катрин, размышляя о новом знакомом.
— Ясное дело, не то. Кто ж водку портвейном полирует? Это даже давно непьющим оборотням памятно. Какие-то странные классики пошли. Вот я Карла, Кропоткина или Эдика ни разу бухими не заставала. У них то вдохновение, то тюрьма — некогда зашибать.
— Подожди ты с этой антиалкогольной правотой. Расслабился человек, с кем не бывает. Вел себя прилично. Не в этом дело…
— Как это не в этом?! Набрался, пригласить в номера и вообще койку даже не удосужился. Я бы на твоем месте оскорбилась.
— Не ерунди. Я о ином думаю…
— Чего тут думать? Вечер вышел познавательный, но бессмысленный. Классик нам ни к селу, ни к городу, разве что перед Фло оправдаешься: проводила время не только с асексуальными революционерами и унылыми отставными монархами, но иной раз и интересные люди попадались. Я для достоверности и автограф урвала. В принципе, любезный человек этот поэто-писатель, хотя свинины потребляет ужасающе много. Это ж не селедка, как ее в таких количествах можно жрать?! Впрочем, талантливый человек склонен к самопожертвованиям и иной дури…
— Стоп! Я как раз о автографе думала. Он чем расписывался? — Катрин замерла, прислушиваясь…
Откуда-то из-за Моховой донесся треск очередей.
Боевики заняли позиции на третьем этаже длинного дома. Просторное помещение, очевидно, служило чем-то вроде цеха: наваленные кипы войлока, раскроечные столы, шкафы с чем-то непонятным, едко пахнущим. Чего тут производили, Борька так и не понял — пробираться приходилось в потемках: на всю группу имелся единственный электрический фонарик, да и в том батарея издыхала.
Стараясь дышать не слишком глубоко, юный боевик повозился у окна, примериваясь. Как не крути, германский пулемет для энергичной стрельбы был малость тяжеловат. Зато улица как на ладони: до дома на противоположной стороне, казалось, доплюнуть можно. Тоже трехэтажный, но жилой, доходный, кое-где свет пробивается из-за зашторенных окон. Вот будет жильцам ночная побудка! А нечего в квартирах на буржуйский манер квартировать.
Вообще-то дом выглядел мелко-буржуйским, не особо заядлые фабриканты тут ютились. Стены темные, подкопченные, сыростью тронутые. Единственный фонарь на ветру покачивается, теней той копоти добавляют. В Петрограде всегда так — неуютный город.
Привалившись боком к подоконнику, Борька загрустил, вспоминая сады и пруды далекого Арзамаса, где, по правде сказать, в октябре тоже не особо уютно.
— Идут! — не особо сдерживая голос, предупредил Гаолян.
Борька подскочил, распахнул створки — шпингалеты уже были подняты, все подготовлено. Сразу бахнуло в грудь зябким холодом. Ну, сейчас согреемся! Внизу двери на улицу забиты, да еще и завалены-забаррикадированы всякой рухлядью.
Гаолян занимал позицию у первого окна и должен был взять на себя арьергард противника. Засевший слева Андрей-Лев, брал на себя авангард. Борьке досталось самое главное — посечь центр контрреволюционного боевого порядка…
Вот оно — шорох тяжелых шагов, позвякивание амуниции и оружия — армейская колонна, пусть и не бывавшая на фронтах и в боях. Михайловское артиллерийское училище.
Колонна вывернула из-за угла. Следующий впереди всадник-офицер, повернулся неразборчиво скомандовал «шир-рре шаг!». Спешат! Ну, нам тоже невтерпеж.
Шагают по три в ряд, тусклая щетина штыков покачивается за спинами, размеренно, в ногу бухают сапоги, полощутся длинные полы шинелей. Не особо многочисленна юнкерская рота, да и «штыки» в ней вовсе не гвардейского роста и выправки, частью и вообще маломерки. Но в хвосте колонны тарахтит колесиками пара «максимов». Засядут у моста и беги потом на пулеметы — небось, не дрогнет рука у пулеметчиков. Разве ж они нас за людей считают? Белая кость, она насквозь белая, сахарная, дворянская.
Борька помнил, что и сам наполовину дворянин, да и Андрей точно так же — мать у инженера из тверских дворян. Но это ж иное дело! Есть и сознательные трудовые люди в бывшем благородном сословии.
Бах-грох, бах-грох, стучали каблуки сапог контрреволюции. Уже почти под окнами — вон, кругляши фуражек, макушками изнутри продавленные, одна дергается — боится низкорослый юнкерок с ноги сбиться.
Андрей-Лев шепотом выругался, и уже громче попросил:
— Давайте все ж не всех, а?
— Как договорились, — откликнулся Гаолян. — Пли, ребята!
Борька швырнул в шеренги свою бомбу, краем глаза отметил, что Андрей-Лев запустил свой снаряд чересчур далеко от головных юнкеров, почти под брюхо командирской лошади. Эх, пропадет граната почти попусту…
— Ай, это что?! — ойкнул кто-то в середине взвода, крепко схлопотав Борькиной бомбой по загривку.
Вскинулись десятки бледных пятен лиц, закрутились, ища взглядами, что и откуда на них падает.
— Граната! — с опозданием взвизгнул кто-то.
Борька плюнул в окно и нажал спуск пулемета…
Первые строчки пуль погасли в хлопках разрывов бомб — рвануло почти одновременно. Осколок расшиб переплет рамы над головой Борьки, да только юному стрелку было плевать во всех смыслах. Дрожал пулемет в руках, полосовал товарищ Сальков улицу, косил мечущиеся, падающие фигуры, расстреливал мировую империалистическую несправедливость, и заливала сердце волна восторга и чувства всесильной справедливости.
Второй магазин, и длинными, длинными!
Боль Борька почувствовал с опозданием — раскалившиеся подстволье обожгло левую ладонь. Вот дурень, перчатки забыл надеть. А, плевать!
…Щелкнул, занимая место опустевшего, свежий магазин. Обожженный пальцы дернули затвор. Ага, поразбежались?! Нате еще!
На лежащих мертвых и раненых, боевик Сальков не обращал внимания, полоскал по тем, кто отбежал к стене, сгрудился у парадной. Строчка пуль скосила разом троих, вот покатилась фуражка… Кто-то под домом вскинул винтовку, бахнул в белый свет как в копеечку. Сейчас ты, гад, настреляешься…
Борьку отшвырнуло от подоконника. Рука у Гаоляна была цепкой — стрелок чуть пулемет не выронил.
— Оглох? — жестко спросил одноногий боевик.
Ну, да, договаривались же: бомбы, по два магазина, и деру. Филимону на одной ноге бегать непросто.
Скатились вниз, на лестнице дядя Гаолян и, правда, чуть не кувырнулся… Захламленный двор, с улицы несутся крики и стоны, беспорядочно трещат винтовки… Лестница, заранее прислоненная к забору… Помогли взобраться одноногому, переваливаясь на ту сторону, Филимон пропыхтел:
— Что оружье так держишь?
— Руку занозил, — пробормотал Борька.
Прошли двором в арку — срезанный замок мирно висел на своем месте. Андрей-Лев открыл калитку, выглянул на улицу:
— Чисто!
Сложили приклады, отстегнули магазины, спрятали пулеметы, уже мирными обывателями вышли на улицу.
— Тьфу, палку забыл, — спохватился Гаолян.
Он вернулся за припрятанной у ворот тростью, а Андрей-Лев, морщась, покосился на Борьку и спросил:
— Ты зачем столько стрелял? И по раненым. Всех насмерть хотел? Какие они вояки, если подстреленные?
— По раненым я ни разу не пальнул, — угрюмо возразил Борька — ладонь жгло просто зверски. — А что мне на юнкеров смотреть да улыбаться, что ли? Они мою мать пожалели? Меня пожалеют? Или твоих в Торжке пожалели?
— То другие мерзавцы были, — все больше бледнея, напомнил инженер. — Я тебя не виню. Просто понять хочу — мы уже до конца оскотинились, или еще дичаем? Они же там совсем сопляки.
— Ты Бориску еще возрастом попрекни, — ковыляя из подворотни, одернул инженера Гаолян. — Вы вовсе сдурели? Один палит как заведенный, не остановишь, другой вопросы умные задает — самое время нашел. Уходим живо!
Боевики благополучно вышли на Пантелеймонскую. Выстрелы за спиной стихли, где-то выла перепуганная собака, нагоняла уныние. Рука у Борьки болела — казалось, уж до зубов прохватывает. Гаолян велел показать ладонь, ругать не стал, приказал лечить «по-проверенному». Борька отошел к стене, поскуливал, тужился, — жгло еще острое, взвоешь громче того кобеля.
— Довоевался, снайпер обоссаный? — спросил дядя Филимон. — Перчатки-то где?
— Там забыл, кажется, — баюкая ладонь, признался Борька. — На подоконнике. Жарко было, положил, ну и…
Подзатыльник был заслуженным, но все равно обидным.
— Все, поковыляли лечиться, — вздохнул Гаолян. — Выгнать бы тебя, оболтуса, из группы. Да только куда? Вместе начали, вместе и покончим.
К месту событий шпионки, естественно, опоздали. Сначала извозчик заупрямился, потом лошадь отказывалась «поспешать», и насовать кобыле в шею, по аналогии с хозяином, было делом бесполезным, ввиду преклонного возраста представительницы гужевого профсоюза.
Лошадь делала вид, что рысит по просторной Надеждинской.
— Даже к финалу не успеем, — злобно предрекла Катрин, прислушиваясь. — Нужно было ногами рвануть, быстрей бы было.
— Одинокая дама, бегающая по улицам — вызов общественной морали, — напомнила Лоуд. — Да и вообще, ну, пулеметы, — эка невидаль. Понимаю, ты встрепенулась, вдохновилась, но стоит ли так лететь навстречу любимым звукам? Успеешь еще под пульки. Кстати, эти пулеметки вообще какие-то неурочные, сомнительные.