— Даже так?
— Именно. Вот и думай.
— Понятно. Что еще?
— Еще девчонка врет.
— Угу, я тоже так подумала.
Оборотень фыркнула:
— Ты подумала, а я уверена. Явно девка догадывается, кто кого и зачем укокошил. Но вытрясти из нее нужное при таком количестве зрителей не получится. Да и наврет она сходу, недорого возьмет. Характер в этой худобе есть, это я тоже заметила. Нужно как-то в обход к ней выходить. Местный товарищ из Красной гвардии подтвердил что хозяин комнаты был сочувствующий революции, и не только на словах. Конечно, сам одноногий в бой идти не мог по состоянию организма, но ненависть к буржуям испытывал солидную. Предполагается, что помогал оружие в порядок приводить и прочим. Солдатский опыт у него был изрядный. Надо бы все-таки найти этого одноногого, расспросить спокойно, без лишних свидетелей. Да, но сейчас мысль поважнее мне в голову пришла. Если сопоставить все эти пулеметки, карандашики, и особенно гранатку…
Договорить оборотень не успела — появился Дугов, конвоировавший доктора — в прямом смысле конвоировавший, то есть подталкивающий в спину стволом нагана.
Доктор, молодой и на редкость непричесанный, возмущался:
— Хам вы, а не анархист! Я буду жаловаться! По какому праву?! Не смейте меня толкать! Кто здесь главная мадам-комиссар?
— Если по поводу приема жалоб — то я главная, — отозвалась Катрин. — Жалуйтесь. Потом встанете вот к той стене — там посвободнее, и я вам в лоб выстрелю. Устроил десятый круг ада, эскулап вонючий. С людьми, даже мертвыми, так не обращаются. Элементарный порядок трудно навести?! Урод, твою…
— Понятно, барышня, — врач неожиданно успокоился, достал папиросы. — К стене, так к стене. А что товарищам революционерам от меня-урода нужно, кроме как расстрелять?
— Три тела. Привезли утром от Ерорхинской фабрики. Огнестрелы, — поспешно сказал штабс-капитан Лисицын, явно поверивший, что доктора могут немедля кончить.
— Этих знаю, в третьей лежат, — сказал, закуривая, хозяин преисподней. — Их с документами привезли.
— А эти все бездокументные?! — поразился Дугов.
— Вы догадливы, молодой человек. Шестьдесят четыре тела: здесь и в анатомическом зале. Больше мне трупы класть решительно некуда. И у меня один санитар. Было двое, но одного вчера избили. Жив, но два перелома. Остальные разбежались. Нам, видите ли, не платят-с уже месяц.
Доктор довел следователей до двери в небольшую комнату:
— Ваши слева. Впрочем, разберетесь. Тех что справа, топором отработали, внешне немного отличаются. Документы на столе.
Доктор утопал, не дожидаясь ответа, а следователи вошли в комнату.
Трупы лежали тесно, но в относительном порядке, под простынями и с бирками.
— Яаан Лайттонер, мещанин, 35 лет, уроженец города Цесиса… — зачитывал штабс-капитан.
Остальные следователи сличали фото удостоверений личности с малоузнаваемыми мертвыми лицами, осматривали повреждения на телах. В общем-то, во вскрытии нужды не было — и так все понятно.
Мальчик лежал третьим. Круглолицый, глаза закрыты — верхнюю часть головы пули не затронули. В остальном…
— Да, явно не на шальную пулю налетел, — с сочувствием сказал анархист. — За что его так?
— Похож он на кого-то, — в замешательстве, столь несвойственном ей, прошептала оборотень. — Лицо знакомое. С отцом я его виделась, что ли?
— Выписка из метрической книги. Борис Сальков, — зачитал Лисицын, — четырнадцати неполных лет, в январе исполнилось бы. Знаете каких-либо Сальковых, а, товарищ Людмила?
— Вроде бы нет, — Лоуд явно силилась вспомнить.
— Похоже, его почти в упор расстреливали, — сказала Катрин. — Надо бы одежду посмотреть. Может, в карманах что-нибудь найдется. Возможно, его как свидетеля убирали.
— Свидетеля? — оборотень бестрепетно взяла негнущуюся руку покойника, принюхалась. — Не, паренек не из жертвенных был. Сам стрелял. От правой порохом так и разит. Держу пари, как говорили в нашей лондонской эмиграции, он вот того толстого и уложил. Это как раз в комнатушке было.
— Да ладно, мальчишка же совсем, — не поверил товарищ Дугов.
— Порох — субстанция весьма пахучая, — напомнила Лоуд. — Иди-ка сюда, сам нюхни.
— Чего идти, у меня насморк, — уклонился анархист. — Ладно, они, значит, в комнате были, расстреляли друг друга, а снаружи добавили. Но кто тогда уличного мещанина Лайттонера добил? На нем кучно, прямо в корпус. Кстати, кто вообще такие эти эстонцы?
— Видимо, исполнители, — ответила Катрин, прощупывая извлеченную из отдельных мешков одежду покойников. — Шли они кого-то зачищать, но что-то повернулось не так.
— «Зачищать» — странноватое определение, — отозвался штабс-капитан. — Кстати, третьего, того что стоял на улице, могли убрать свои. При условии, что он получил ранения и не мог самостоятельно двигаться. Увы, слышал я о таких фактах у преступников. Шуму нападавшие наделали, народ стал сбегаться, вот и… застраховались.
Предположение было разумным. Больше у следственной группы никаких мыслей не возникло — возня с одеждой оказалась малопродуктивной, никаких писем, шифровок, тайных знаков найдено не было. От одежды вроде бы попахивало оружейной смазкой, но пятен на брюках и рубашках имелось столько, что что-то определенное сказать трудно. Решили изъять ключи покойников — вдруг что-то подскажут.
Следователи поспешили на свежий воздух, а Катрин пошла искать, где можно помыть руки — заскорузлые частички засохшей крови стряхиваться не желали. В коридоре опять начался ад — в «неопознанной» мертвецкой кто-то нечеловечески выл — узнали таки своего, пропавшего. Мигал на потолке желтый свет ламп — опять на электростанции чудят. Навстречу Катрин из засады качнулся батюшка, забормотал:
…- Отпусти ему вся согрешения его вольная и невольная, словом и делом, ведением и неведением сотворенная… Отпеть недорого, обмыть, обрядить. Есть хорошие специалистки, опытные, знающие, монастырские.
Про монастырь это он зря упомянул, шпионка и так была на взводе. Катрин сгребла батюшку за рясу на широкой груди, с силой обтерла о ткань ладони.
— Ты что, дщерь божья?! — перепугался чуткий служитель культа.
Шпионка выдернула из-за пояса маузер, ткнула ствол в поповскую бороду:
— Еще раз здесь увижу, шлепну.
— Да за что, безумица безбожная?! Страждущим утешение надобно, иначе как…
— В церкви утешенья обрящут. А здесь мирское, здесь не душе, а телам последний долг отдают. Нашел место мошну набивать, гадина.
Поп панически фыркнул, вырвался, протопало сводчатым коридором эхо его сапог, сгинуло в полутьме. Катрин, морщась, сунула пистолет на место.
— Стало быть, мне можно не удирать? — спросили из сумрака.
— Доктор? Все опасаетесь?
— Не особенно. Привык-с. А вы всех подряд пистолетом пугаете?
— Нервничаю. Готова извиниться, — пробормотала Катрин. — Но не буду. Толку от моих извинений маловато, да и сама я проезжая, мимолетная, ненастоящая. Но если доведется говорить с людьми, облеченными властью, про здешний ужас непременно упомяну. Невыносимо стыдно для столицы. Даже для переломного исторического момента, очень стыдно. Полагаю, должны помочь людьми и деньгами.
— Практичная вы женщина, — восхитился доктор. — Слушайте, оставайтесь, а? Будете документацию вести, по вышестоящим инстанциям ездить. Сработаемся, потом я вас замуж позову.
— Предложение неожиданное, но лестное, — улыбнулась шпионка. — Увы, я уже очень семейная женщина, даже многодетная.
— Вот так всегда. Очень жаль.
Оставив веселого доктора в его аду, Катрин вышла во двор, вспомнила, что руки так и не помыла. Ладно, о батюшку вытерлись, тоже очистительная, отчасти богоугодная процедура. Следственная группа мрачно курила у автомобиля — возвращение из преисподней требовало паузы на отдых.
— Слушайте, а вы обе и по медицинской части, что ли? — поинтересовался анархист, предлагая папиросы. — Уж на диво хладнокровны.
— И по медицинской тоже, — согласилась Катрин. — Я как-то даже во вскрытии участвовала, но живо осознала, что то не мое призвание. Благодарю, я курить заканчиваю, семье обещала.
— Весьма разумно, мне вот тоже дым горчит, — штабс-капитан бросил недокуренную папиросу. — Что дальше?
— В Смольный, осматриваем оружие, потом имеется на примете еще один адрес. Вроде бы данный человек может что-то знать по интересующей нас теме. Литератор, широкий круг знакомств и общений, ну и…
В этот миг рука товарища Островитянской схватила напарницу за запястье — Катрин чуть не заорала — лапа оборотня оказалась неожиданно холодной и жесткой как стальные кандалы.
— Один момент, товарищи, — сквозь зубы процедила Лоуд. — Я же письмо домой не написала. Прошу прощения, это сугубо личное, семейное.
Она потащила напарницу за машину.
— Что с тобой? — занервничала Катрин. — Ты даже побледнела, в смысле…
Оборотень действительно изменилась в лице. Не бледность, скорее, густая оливковость, но все равно, такого за ней раньше не замечалось.
— Я вспомнила, — прошептала Лоуд.
— Что именно?
— Мальчика. Чертт, не мальчика, конечно. Это он сейчас мальчик. Был. А потом он стал.
— Кем он стал?
Лоуд назвала.
— Да быть этого не может! — не поверила Катрин. — Он же…
Знакомое лицо, ведь действительно знакомое. Только слишком юное.
— Я его в «Артеке» видела, — шептала оборотень. — Подумала, что нашему университету не хватает культурно-досуговых традиций. Дай, думаю, гляну, как это обустраивалось в годы зарождения пионерского движения. Ну и на него посмотрю, познакомлюсь. Все же он легенда. Сидели у огромного костра, пели, яблоки грызли, он отрывки повести читал, дети слушали как зачарованные…
— Поверить невозможно, — с трудом выговорила шпионка. — О боги, вот до чего эти революции доводят. Ничего не успел мальчишка.
— Он успел! — яростно запротестовала Лоуд. — Ну да, меньше, чем в тех длинных мирах. Но он всегда был бойцом. И ты знаешь, что такое боец даже лучше меня.