Николай Кровавый глянул с высоты балкона и с печальной торжественностью перекрестил оратора. Широкие благословляющие движения царской длани с зажатой между пальцев дымящейся папироской… Александр Федорович зажмурился.
В зале встревоженно задвигались.
— Вам нехорошо? — настойчиво спросил председательствующий. — Объявить перерыв?
Неужели они ничего не видят?! Проклятый балкон. Это все переутомление, это бесконечное чувство тревоги, ответственности за судьбу страны, боль за несчастную издерганную России.
— Никакого перерыва! — прохрипел Александр Федорович и решительно влил в себя остатки воды. — Я продолжаю. В тот час, когда мы стоим на пороге гибели государства…
— Стойкий, гадюка, — признала Лоуд, туша окурок о пол балкона. — Редкий случай в моей практике. Но мы его доконаем.
Шпионки пригнувшись, сидели за балюстрадой балкона.
— Политики они такие. Слушай, хорош уже представляться, — попросила, морщась, Катрин. — Кукольный театр какой-то.
— Куклы в секс-шопе. А так да, весь мир театр. Красоту убери, фуражку надень. Хорошая фуражка, между прочим, для тебя берегла. Шестнадцать целковых однако!
Катрин, страдая, сдернула косынку, натянула фуражку — оказалась в самый раз.
…- Мы непоколебимо уверены в скором падении шайки предателей…, - рвал правду оратор, а взгляд его неудержимо восходил вправо вверх — к бредовому балкону. Нет там никого, нет. Нужно взглянуть, убедиться, сконцентрироваться на речи…
Были. Оба. По-товарищески укрытые одним пледом, Ульянов-Ленин обвиняющее указывал на трибуну и что-то втолковывал бывшему монарху, тот, склонив голову и облокотившись о перила, согласно кивал фуражкой. Рядом с беседующими стояла бутылка шампанского с невыносимо яркой, пошлой наклейкой. Это заговор. Противоестественный, наглый, чудовищный заговор!
Глядя в глаза оратора со своей балконной вершины, вождь большевиков подмигнул и издевательским помахал-поприветствовал рукой, на кисти — неожиданно широкой, с весло размером — отчетливо мелькнул криво вытатуированный якорь.
В глазах Александра Федоровича потемнело…
— Врача, врача! — кричали внизу, у трибуны копошились люди, пытавшиеся поднять рухнувшего оратора.
— Это, гкстати, нас кличут, — Лоуд поспешно упихивала в саквояж реквизиторское одеяло. — Сестрица, вы бы оптимистичнее на мир смотрели. А то больной вас узрит, так ему вообще «моменто морэ» приглючится.
Бессознательную жертву перехватили уже на лестнице. Павшего на посту министра-председателя несли в два десятка рук.
— Ну куда вы таг, куда? — издали завопил л-эскулап. — Явный гипертонический гриз, а вы головой вперед. Ногами, ногами нужно. Кровь не скгущайте. В автомобиль и мою гклинику немедля! Сестра, дверь шире! Адъюгтант, в сторону! Растрясете, глупый вы человег.
На появление больного Колька-шофер и глазом не моргнул.
— Куда?
— Да в Зимний сначала кати, — л-врач спихнул с подножки адъютанта. — Вы, вашблогородь, во дворце догоните. Больному полотенгце, зубную щетгу, полис медстрахования взять надобно. В нашей гклинике с этим строго.
«Лорин» рванул по мостовой, следом бежали офицеры и парламентарии, что-то кричали.
— А ты откуда про карту медстраховки знаешь? — туповато поинтересовалась Катрин, вновь выведенная из равновесия бешеным аллюром хромоного-скачущих событий.
— Что ж я, вообще туповатое? — оскорбился л-доктор. — В научных целях проходил диспансеризацию и общее обследование. Вообще-то, меня больше УЗИ интересовало, но все равно в регистратуре всякими формальностями замучили. Бюрократы! Попозже расскажу. Вы, сестра, велите кучеру остановиться.
Катрин сообразила, что Колька видит незнакомого пожилого врача, что не совсем удобно.
Остановились, врач, ворча, отправился во тьму.
— Николай, у тебя вода есть? — спросила Катрин, с тревогой глядя на бледное лицо Керенского — тот лежал, откинувшись на спинку автомобильного дивана и в сознание приходить не спешил.
— А как же, — юный водитель пошарил под сиденьем и извлек чудовищного вида жестяную флягу. — Катерина Олеговна, а этот гражданин на кого-то похож. Особенно прической.
— Все мы на кого-то похожи, — пробормотала шпионкой, пытаясь аккуратно плеснуть водой в лицо обеспамятевшей жертве жестоких иллюзий.
Получилось неаккуратно, да еще самой флягой по лбу заехала, но, в общем, помогло.
Александр Федорович зафыркал, слегка захлебнувшись, открыл глаза. Катрин принялась вытирать его лицо косынкой.
— Вы? — без особого удивления уточнил Керенский.
— Я, — призналась шпионка.
— А Ульянов?
— Успокойтесь, нет здесь никакого Ульянова.
— Верно, самого Ульянова мне возить еще не довелось, — с сожалением подтвердил с переднего сидения честный Колька.
— А Романова? — осторожно уточнил министр-председатель.
— Еще чего не хватало?! — возмутился водитель. — Я этих самодержцев вообще презираю.
Слегка успокоившийся Александр Федорович уклонился от рук фальшивой медсестры, достал носовой платок, принялся приводить себя в порядок самостоятельно и поинтересовался:
— Что, собственно, случилось?
— Вы потеряли сознание, прибежал доктор, повезли вас в больницу. Вы совершенно изнурены, вам бы действительно отдохнуть.
— Я не могу позволить себе отдыха! — привычный пафос начал просыпаться в мужественном лидере Временного правительства.
— Вы же почти в отпуске. По состоянию здоровья, — удивились из темноты — к автомобилю подходила товарищ Островитянская. — Так с трибуны и заявили.
— Я подал в отставку?! — ужаснулся Керенский и попытался вскочить.
— Не подали, — Катрин удержала пострадавшего. — Подошли к этому моменту и в обморок ударились.
— Я не уходил и не уйду!
— Это верно. Капитан должен погибнуть на капитанском мостике, — Лоуд забралась в машину. — Пусть корабль идет на рифы, пусть команда жидко обгадилась и бунтует, никакого послабления! Честь! Геройская гибель и прощальная закатная речь героя. В синематографе такое очень любят.
— Вы вообще кто? — заподозрил неладное Керенский.
— Представитель переговорного штаба ВРК, зав Общего орготдела товарищ Островитянская, — оборотень с достоинством развернула мандат.
— Я заложник? — надменно осведомился министр-председатель.
— Вы?! — поразилась Островитянская. — А на кой чертт нам такое счастье… Прошу прощения, я в смысле, не нужны нам заложники. Ситуация и так полностью в наших руках. Зимний пока не берем исключительно во избежание случайных жертв и утери предметов большой художественной ценности. Собственно, вы к нам как раз случайно прицепились. Я вела переговоры в Мариинском, а тут шум, крик — человеку плохо. Доктор суетится, в больницу везти нужно. А где ваша охрана и адъютанты — вообще непонятно. Ну, авто у нас есть, пришлось оказывать помощь и содействие. Считайте как хотите, но мы, ВРК, не лишены гуманизма. Как, вы, кстати, себя чувствуете?
— Я? — Александр Федорович потрогал промокший френч на груди. — Слабость, а так неплохо. Но куда вы меня везете?
— Доктор сказал «в клинику», но потом передумал, приказал «строжайший домашний покой» и слез с экипажа, — исчерпывающе объяснила оборотень. — Вот, общеукрепляющие пилюли передал. Швейцарские, патентованные. Кстати, нам всем не помешает.
Лоуд развернула красно-белую упаковку с пилюлями, все сунули себя в рот по таблетке общеукрепляющего и задумались.
— Так что вы теперь собираетесь делать? — уточнил все еще слегка нервничающий Александр Федорович.
— Как что? — удивилась оборотень. — Довезем вас до дома. В смысле до Зимнего. Ляжете у себя в кабинетике, выпьете чаю, непременно горячего, непременно! И хорошенько выспитесь. Указания врача лучше выполнять, да и вообще с гипертонией шутки плохи. Ну, вы и сами знаете.
— Я не за собственную жизнь опасаюсь, — довольно спокойно пояснил Керенский. — Я спрашиваю, что собирается делать ВРК, Ленин и прочие ваши главари?
— У нас не банда, а партия, следовательно, у нас руководители, — поправила товарищ Островитянская. — Давайте без оскорбительных наездов. Что касается «что делать»… А у нас есть выбор? Власть вы упустили, нам ничего не остается, как взять ответственность на себя.
— Еще ничего не решено! — запротестовал Керенский. — С фронта подходят верные нам части…
— Продлить агонию желаете? — уточнила оборотень. — Ну-ну. И да потекут по Невскому кровавые реки, так?
— Не мы это конституционное преступление провоцируем! — начал повышать голос министр-председатель.
— Граждане и товарищи, — попросила, посасывая таблетку витамина С, Катрин. — Ночь, тишина, сидим в машине, дух переводим. Ну к чему шуметь? Александр Федорович, вы лицо облеченное немалой властью, могу я вас чисто по-женски попросить — давайте приложим максимум усилий и обойдемся без крови?
— От лица автомобильной общественности присоединяюсь к данной просьбе, — счел уместным подать голос поднабравшийся политического ума-разума Колька. — Если вы и вправду Керенский, так давайте как-то выруливать и не газовать. У меня, между прочим, один дядька в Ораниенбаумской школе прапорщиков, а другой в Красной гвардии на «Айвазе»[28]. Оба пока живы, но мало ли… По Питеру немецкие пулеметчики бегают, а вы тут взялись пушки друг на друга выкатывать.
— Откуда вы вообще набрались этих басен про немецких пулеметчиков? Кто распускает эти слухи? — не выдержал Александр Федорович.
— Помилуйте, какие слухи? — возмутилась Катрин. — Вам, что, вообще ни о чем не докладывают?
— Мне вон — сегодня весь кузов сзади издырявили, — поддержал Колька. — Гляньте, гляньте — как дадут пулеметом из окна. Такая полировка, это ж… Гады, одно слово!
Керенский оглянулся и действительно внимательно осмотрел уродливые дыры на багажнике.
— Третья сила, — вздохнула Лоуд. — Всю игру нам ломает. Между прочим, стреляют по безоружным женщинам. По мне, к примеру.
— Зато ваша соучастница мне бок револьвером продавила, — парировал Керенский.