— Это какие мы тебе «товарищи»? — уже безо всякой любительской театральщины процедил Василий.
— Так откуда мне знать?! Ну, пущай, господа. Хоть кто. Ваши благородия, я ж невиноватый, чистым русским языком объясняю…
Катрин дважды двинула выдающегося филолога под ребра. Тот вновь зашелся кашлем.
— Впустую время теряем. Бурость уж на затылок лезет, — с отвращением отметила Катрин.
Пленник в ужасе схватился за темя:
— Подохну ведь! Бога ради, в больницу свезите…
— Ты с кем на площадь ехал?! Быстро говори! С кем, откуда, кто послал, зачем рулил? Живо, сдохнешь с минуты на минуту, падаль голожопая!
Заговорил. Спешно, с перепугу почти не кашляя…
…- пулеметчики, они всего два слова по-русски умеют, да и то через пень-колоду. Все «пщел, свыныя» да «пщел, свыныя» А есаул — тот хоть беспалый, но знающий, объяснял как ехать. Грит: «я здесь сойду, заберете по возвращении, а то опять заблудитесь». Ваши благородия, они ж мне говорили, что только панику навести надо. Вот ей богу — что только напугаем, мне грили. И наганом, наганом… Что по штабу, да очередями о том уговора не было. Да ежели бы я знал…
— Где вы есаула забрать должны? Живо, урод, живо!
— Так тут недалече. Как она… Подъячья улочка, что ли…
Катрин и Василий одновременно ухватили убогого за шинель, вздернули на ноги:
— Заводи свой примус. В минуту управишься — жить будешь.
— Так я отравленный, мене в больничку надоть… — зароптал пленник. — Помираю…
Боец-«попутчик» вполсилы угостил «помирающего» по почкам — тот слегка блеванул желчью, но дискуссия по поводу немедленной госпитализации на этом и закончилась.
Выволокли из бронемашины второго пулеметчика — вонял дымом, но новенькая куртка оказалась непоправимо испорчена пулевыми отверстиями — помер не от удушья. Коротковатые рукава задрались, на предплечьях ветвился рисунок знакомой татуировки.
У техники и убитых потихоньку собирался народ. Несмотря на ночь, на набережной откуда-то взялись мальчишки, орали всякое разное — к выдумыванию слухов в Петрограде относились с большой любовью. Но слушать было некогда.
Сволочная бронетехника завелась не сразу. Колька лазил в тесноту моторного, совмещенного с боевым, отсека, помогал с магнето, наконец, затарахтели…
— Дверь не закрываем, — Катрин, забыв о подшибленной ноге, скользнула в ядовитую рубку. — Никола, живо в отдел, опишешь ситуацию.
— Я с вами!
— Поговори еще!
По удобству для экипажа и эргономике броневик сильно проигрывал «лорину». И дышать тут было трудно, несмотря на распахнутую дверь.
— Ежели вы из Общего орготдела, то должны решать по справедливости, — угрюмо указал скорчившийся за баранкой водитель. — Не старое время, нет сейчас таких законов, чтобы умирающих принудивать…
Василий ободрил «умирающего» по шее.
— Добавь ему еще разок и дальше поедем с полным концентрированным вниманием и сугубо умными мыслями, — Катрин попыталась снять кормовой пулемет и улучшить вентиляцию, но разобраться на ходу и практически на ощупь с незнакомой подвеской станка не вышло. Шпионка в земноводной манере обругала негодное вооружение. Броневик продрынчал по Вознесенскому проспекту, вновь свернул… Дело выглядело безнадежным. Есаул Кулаковский — личность весьма безумная, но отнюдь не глупая. Слинял уж наверняка.
— Совсем спятил, — в изумлении пробормотала Катрин, глядя на фигуру в бекеше, торчащую на углу у темной аптеки. Почему-то есаул даже не смотрел в сторону довольно шумной бронетехники, замер, подняв голову вверх, словно подставляя лицо лунному свету, которого, кстати, вообще не было в эту темную историческую ночь.
— А это точно он? — с удивлением уточнил Василий.
— Я его спину недурно помню. Насмотрелась когда-то.
— Так чего он так? Замороженный какой-то. Пьян, что ли?
— Берем, какой есть. Может, протрезвеет.
Броневик остановился, и пан Куля, наконец, повернулся к машине.
Василий подпихнул водителя к двери.
— Вашбродь, у нас все побиты да поранены. Выручайте, — с болезненной достоверной гримасой прохрипел шофер, высовываясь из неуклюжего люка.
Катрин ожидала, что есаул метнется прочь — помнится, резв он был и весьма догадлив. Стрелять придется через бойницу, главное, не зацепить в организме мерзавца чего-то жизненного.
Но пан Куля как ни в чем ни бывало, легкой походкой направился к бронемашине. С лицом его было что-то не так. Контужен, что ли?
Есаул подошел вплотную к люку, ухватился за броню своими неполными ладонями. И только теперь взглянул вглубь боевого отделения…
И встретился взглядом с Катрин.
— Ночь сырая, а вы все гуляете, пан есаул.
Вот теперь есаула контузило. Лицо Кулаковского перекосило. Сильно. Вся левая сторона куда-то съехала, частично оскалились зубы. Катрин испугалась, что с паном Кулей приключилась серьезная неприятность медицинского характера типа инсульта. Онемеет, возись с ним теперь.
Есаул отшатнулся — резво, как в былые времена. Катрин, понимая, что стрелять опасно, достала его тростью — окованный серебром кончик безжалостно уколол врага в просвет меж пол бекеши.
— Ыыы! — утробно ахнула жертва, валясь на колени и хватаясь за пораженные ценности.
— Толковая тросточка, — подивился Василий, выскакивая к добыче.
— Так генеральская. Умели делать.
— А револьвер у него в левом кармане! — проявил из-за руля полную революционную и всякую иную сознательность подвальный страдалец-сиделец…
Пан Кулаковский был жив, относительно цел, но не в себе. Да и на ногах стоять не мог. Пришлось загружать в согнутом состоянии. Впрочем, в броневике изрядно дуло, не задохнешься и лежа на полу. Пленник пребывал в состоянии ступора — от стресса или под воздействием неких веществ, было не совсем понятно…
Взбунтовался пленник через несколько минут. Внезапно судорожно забился, едва не вышиб автомат из рук Василия, рывком дернул к двери, попытался выскочить, а когда не вышло, принялся колотиться о люк головой. Броневик зарыскал, едва не выскочил на тротуар, шофер заскулил и запричитал. Сам бунтарь-террорист членораздельных звуков не издавал, только низко, нечеловечьи рычал. Руки ему Катрин стянула надежно, иначе вообще было бы непонятно, как с ним справляться. «Попутчик» двинул безумца по темени — тот, наконец, обмяк.
— Что-то ты все осторожно и бережно, вполсилы, а сейчас от души приложил. Как бы не случилось непоправимого сотрясения остатка мозга, — отдуваясь, высказала опасение шпионка.
— Бомба жестяная, башка у бандеровца будет куда потверже, — успокоил Василий, цепляя гранату обратно к поясу. — Вот это очевидный, показательный вражина, таких мы еще не брали.
— Это да…
У Аничкова моста навстречу броневику свернул «лорин» с товарищем Островитянской и охраной.
— Управились? — встала в машине завотделом. — Катерина, пересаживайся. Опаздываем мы. Товарищи без тебя этот колесный сундук и остальное отконвоируют…
— А куда мы, собственно, так летим? — поинтересовалась Катрин хватаясь за сидение.
Колька вновь гнал в своем фирменном стиле, благо улицы практически опустели, заграждения были раздвинуты, а пикеты узнавали машину издали и шарахались с проезда заблаговременно. Изредка взвизгивали тормоза, качало как в девятибалльный шторм.
Да, в определенном смысле броневик — неторопливый и малоскоростной, имел свои преимущества.
— Как куда?! — поразилась оборотень. — Я для чего тезисы готовила, умственным потом обливалась? Все эти ваши погони — рутина, тщета и суета, главное ведь сейчас…
— Прости, мне этот бронесарай все мозги растряс.
Второй Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов уже открылся. Лоуд выступает одной из первых, и это тот редкий случай, когда оборотню была необходима моральная поддержка. Конечно, земноводного профессора галетами не корми, дай выступить перед достойной аудиторией. Но сейчас что-то не на шутку нервничает завотделом.
Лоуд придвинулась к напарнице и прошептала:
— А ведь не справлюсь я. Набросала всякой ерунды, не тезисы, а сплошь безграмотная и наивная шмондюковина, сущий дитячий лепет.
— Перестань. Если не ты, то вообще непонятно кто. Тут собрались или теоретики, или практики. Ты из редких практикующих теоретиков. Уникальный опыт, широчайший кругозор. Абсолютная незашоренность взгляда, отсутствие ангажированности и полная непредвзятость суждений.
— Это конечно, тут не поспоришь, обязана я помочь строительству нового мира, — оборотень вздохнула. — А ведь надлежит нам, Светлоледя, сворачивать свою работу. Пора и честь знать. В чистую политику вступаем, тут мигом за жабры возьмут, квакнуть не успеешь.
— Ты же говорила — есть еще временной резерв.
— Есть. Как ему не быть. Но размером он с черноперью какашку, — Лоуд вздохнула, посмотрела в темное небо и сказала погромче, минорно и отстраненно:
— Меня убьют на рассвете. Взойдет солнце новой эпохи, а товарища Островитянской уже не будет под его ласковыми, пусть и жгучими лучами.
— Да вы что, теть Люда?! — ахнул Колька и машину разом повело в сторону. — Разве можно такие суеверия ляпать?! Вот не ждал от вас.
— Ты рули, а то вообще все разом и внеурочно угробимся. Я в широком смысле говорю, аллегорическом, — пояснила товарищ Островитянская. — Ибо строить новый мир, это тебе не бензин втихомолку сливать из полковых грузовиков. В пять минут не управишься. Тут годы и годы упорного труда. Молодые, конечно, дотянут, вволю поживут в новую сияющую эпоху, а те кто постарше годами…
— Вы же совсем молодая, — запротестовал водитель, как и все сопляки (собственно, и не только сопляки) крайне чувствительный к несравненному женско-земноводному обаянию тов. Островитянской.
— Да я в большей степени о Катерине, — пояснила оборотень. — Она глубоко семейная, бытом замордованная.
Колька кинул сочувственный взгляд на рослую шпионку и утешил:
— Сейчас надежнейшую модель электроутюга изобрели. Чрезвычайно полезная и прогрессивная техника. Как у нас начнут производить, сразу случится заметное облегченье в домашней работе, вот увидите.