Голос завотделом окреп — талантливый бандюган-звукооператор умело микшировал звук.
… - А здесь я, потому что надо кому-то здесь быть! Ни ради несметных миллионов золотых рублей, ни за славу и терема роскошные, ни из жажды безграничной власти и сладкой жратвы от пуза! За справедливость мы здесь стоим, товарищи! За равенство классовое, природное, и, не побоюсь этого слова, космическое!
…Гремел голос под белыми, пусть и тронутыми махорочной желтизной, сводами. Оседлала глава Общего орготдела волну внимания аудитории. Вот это она умела — продавить своей волей мысль слушателя, рассечь форштевнем земноводной логики, бестрепетно отбрасывая прочь все ненужное, или нужное, но не сейчас.
…- Хлеб в столицу уже идет. Пусть не густо, но идет. И пойдет лучше! Точнее, строже и тоньше нужно в этом важнейшем продовольственном вопросе, товарищи! Не грозить мифическими расстрелами, не кричать, что мы непонятно кого и когда к стенке поставим, а по-доброму, по-хозяйственному: не смог ты пропустить эшелон с хлебом, не хватило паровоза, нет у тебя в лавке муки, гноишь зерно в амбарах — э, видать, не на своем ты месте, гражданин, не справляешься со своим ремеслом. Так начни заново, начни с малого. Выходи на свежий воздух, стройся в колонну, лопаты да кайло разбирай, выходи за ворота, шагай укреплять насыпь у чугунки. Дело очень нужное, и особого ума не требующее, так, дорогой ты наш товарищ ВИКЖЕЛЬ?…
Прыгала мысль товарища Островитянской, по верхам скакала, но скакала чувствительно — по самым болезненным прыщам и чирьям бытия, иной раз нарочито упрощая, вульгаризируя, но глубоко вбивая жало идеи…
Не убивать! Убеждая, мобилизуя, иной раз принуждая, но не убивая. Прочь обманчиво простую идею «шлепнуть!». Не спасет и не поможет. Пусть медленнее, пусть порой отступая и теряя позиции, но сберегая жизни и свое человечье лицо. Много об этом говорили и спорили, сомневались. И вот теперь…
…- Можем ли мы дать слабину, товарищи? Нам мир нужен, а немец вот он — на Невском! Мычит: эй, ступай домой, глюпый Иван, брось винтовку, теперь мы, гросс дойчлянд, над тобою стоять будем. И что мы этому гнусавому гаду с его пулеметом ответим? Тут только одно сказать можно — стой, где стоишь, колбасное семя, только сунься к нам! А лучше повернись, да сам подумай, со своими буржуями побеседуй…
Дальше и выше рвалась мысль завотделом. Бредовые истины? Или истина, изложенная в порядке бреда? Или это вовсе не самонадеянная оборотень несет с трибуны полную ерунду, а наоборот — этот октябрь-ноябрь абсолютно обезумел под крылом черного дракона-хаоса? Что делать? Как не ошибиться? Не имелось ответа у шпионки с двумя маузерами. Слишком грандиозна и масштабна проблема, ту проблему и полноценным бортовым залпом «Авроры» не завалить, хоть сто лет в упор расстреливай.
Не знала ответа на великий вопрос и товарищ Островитянская. Не знала, да и людям не слишком доверяла, но именно потому справедливо считала — кому как не людям их собственный человеческий вопрос решать? Разберутся, никуда не денутся. Потому и опиралась Лоуд на коллективный разум и здравый смысл гомо сапиенсов. Возможно, и напрасно упирала на столь неопределенную и шаткую субстанцию, да как же иначе проверишь? Только практикой. Или разберутся или друг друга перебьют. Тоже, кстати, результат.
…- Что есть для нас, товарищи, созыв Учредительного собрания? Еще одна бессильная и бессмысленная говорильня? Да, говорильня! Переливание из пустого в порожнее? Да, переливание! Но из этого бурления-переливания и нужно нам выстроить практичную и полезную водяную мельницу. Журчит-журчит, а ведь есть толк! Все должно идти на пользу народу. Даже болтуны! Никакого дармоедства, нам способности каждого члена общества важны, каждую пару рук к делу приспособим…
— Серьезно к делу подступает Людмила Батьковна, — пробормотал очарованно слушавший кондуктор. — Это ж какой хозяйственный характер у женщины!
Укс явно хотел скептически хмыкнуть, но сдержался.
Вот на «батьковну» ораторша сейчас совершенно не походила. Светлое, одухотворенно сияющее лицо, нежный румянец, блеск глаз… На вид лет восемнадцать, волшебно хороша. И как этого несоответствия не замечают?
Нет, не замечают. В зале само собой погасло большинство цигарок и папирос. Слушали напряженно.
…- Главное в чем, товарищи? В тщательности подхода, в трудолюбии и нашем природном великодушии! Да вы знаете, какие мерзкие типы попадают по текущим оргделам к нам в отдел? Гады, что аж трясет. Так бы и шлепнула! — товарищ Островитянская внезапно продемонстрировала аудитории «наган». — Вот — пулю в лоб и никаких проблем! Ан нет, шалишь! И суда еще не было, и вообще, какого чертта мы за счет трудового народа их, медуз тухлых, закапывать должны? Нет уж! Пусть возместят наш душевный и материальный ущерб. Честным трудом! Нет, в непримиримом классовом бою, конечно, иное дело. Били и бить будем. Но после?! Нет такого гадского гада, чтоб не мог канавы копать и канализацию чистить. Между прочим, тут на Неве не акватория, а… Но не будем о грустном. Все вычистим и преобразуем. Не старые времена, чтоб кровью умываться и по каторгам жизни понапрасно губить. У нас все по-хозяйственному, по практичному! И наш орготдел настроен оптимистично! Заканчиваю, товарищи. Стратегические решения примет Съезд, ВРК и иные ответственные лица и коллегии. Утром сам Ленин обещал быть! Он все умно расскажет, декреты обоснует. А от нас лично, и от орготдела, одна большая душевная просьба! Давайте-ка без штыков, гранат и иной артиллерии. К чему это шумное и кровавое дело? Живого внутреннего врага можно переубедить, а мертвого только закопать. Товарищи! Граждане! Дамы и господа, я и к вам обращаюсь, отнюдь не игнорирую! Леди и джентльмены! На повестке дня переговоры и компромиссы! Будет сложно, временами муторно, будет тошнить. Но иного курса у нас нет. Закапывать врагов — дело скучное и утомительное, хоронить же друзей дело еще и донельзя печальное. Не пробовавших прошу поверить на слово — я знаю что говорю. Спасибо за внимание, товарищи!
— И ведь не возразишь, — шепнул Укс, но его заглушили аплодисменты.
На этот раз хлопали не так бешено, скорее, задумчиво, зато продолжительно.
— Все правильно, — бахая широкими ладонями, подтвердил кондуктор. — Молодец, Островитянская! Только про ледей напрасно. Ну, какие у нас тут леди?
— Я — леди, — призналась Катрин и улыбнулась. — Так уж вышло, братишка. Теченья жизни непредсказуемы, и курс у нас пока изрядно рыскает.
— Нет, если в этом смысле, то конечно, — согласился балтиец. — Лично мне леди вообще никогда не мешали. Пускай будут.
Когда шпионка и Укс зашли в отдел, товарищ Островитянская сидела за столом, обхватив красивую голову ладонями, и очевидно, жутко рефлексировала. Прапорщик Москаленко мялся у несгораемого шкафа.
— Прилично, — кратко оценил судьбоносное выступление, Укс, знающий свою родственницу как облупленную.
— Вот и я говорю, — поддержал прапор. — По делу и от души.
Завотделом тяжко вздохнула:
— Такой исторический момент, а я мямлю, мямлю… Гагара безмозглая. Непростительно. Прям хоть топись.
— Ну, эти фантастически-нелепые идеи по утоплению ты отставь, все равно ничего не выйдет, — сказала Катрин. — А речь была глубоко правильной, потому что истинно верной.
— Язва ты, Светлоледя. И угнетательница политически незрелых народных масс беззащитного первобытнообщинного строя, — пробормотала Лоуд.
— Товарищ капитан, к чему тут ирония?! — встал на защиту завотделом Москаленко. — Хорошо ведь было сказано. Я с бойцами и обуховскими красногвардейцами стоял — одобрили единодушно.
— Я тоже одобрила. И тоже единодушно, — призналась Катрин. — Иронизирую из вредности. Правильные были слова. Учитывая ситуацию, видимо, единственно правильные.
Лоуд глянула из-под руки:
— Правда?
— Не дури. Когда я тебя обманывала?
— Ладно, — оборотень как-то очень по-человечески хлопнула ладонями по столу. — Работаем дальше. Время поджимает. Нужно закругляться. Мандатная комиссия проходу не дает: «в протокол данные занести, в протокол занести…». Тьфу, устроили из рабоче-солдатского съезда отвратительную бюрократическую волынку. Что мы тут, сионские мудрецы, сомнительные протоколы бесконечно разводить? Погубит нашу революцию вся эта страсть к бумагомаранию. Кстати, нужно допросы завершить и точки расставить. Катерина, с есаулом беседовать будешь?
— На хрен он мне сдался? Суть мы знаем из трепа Ганна, подробности не интересны. К тому же он на наркотике сидит, ты сама принюхивалась. Нет, он мне еще тогда надоел, с полным набором пальцев. Моя ошибка, признаю.
— Не ошибается тот, кто ничего не делает, — напомнила товарищ Островитянская. — Какие предложения будут? Передавать мальчиков-поганцев ЧЮКе не стоит, эти шмондюки там такого наплетут, а газетчики подхватят…
— Собственно, какие тут предложения могут быть? Обоих кураторов в подвал и пломбу в лоб, — мрачно молвила Катрин. — Заслужили.
— С беззубым я бы еще побеседовала. Что-то я его вообще не поняла, — заявила оборотень и слегка замялась. — К тому же, как-то двулично выходит. Только что я глубоко и исторически вещала насчет аккуратности обвинительных приговоров, и тут же завизирую отправку в подвал.
Укс в полном изумлении воззрился на названную родственницу:
— Ты в своем уме?! Ты теперь гуманистка и противница смертной казни? Сейчас Логос вконец облюется.
— Чего ему облевываться, это же временно, пока я при исполнении обязанностей завотделом, — успокоила Лоуд. — Тут считанные часы остались, а я вдруг сфальшивлю и опущу планку личного уровня политического самосознания? Не будет такого облома! Кстати, ты же, Светлоледя сама талдычила «давай для прикола никого убивать не будем, возвысимся непомерно мыслёй и духом».
— Хрен с ним, с духом. Есаул и Ганн вообще не здешние, они считаться не будут.
— Как член научного сообщества, склонный к исследовательской деятельности, предпочитаю сохранить чистоту эксперимента, — веско сообщила оборотень. — Ганндюка и твоего орла беспалого приберем, больше и ты, и социалистическое отечество их не увидят. Что у нас с неопознанным Ивановым и его расписными хлопчиками? Зачищать их будем?