— Выходи, сукины дети! Живее, живее! Шинели долой, карманы вывернуть! Куда пятишься, быдло сиволапое?!
Слева были Троицкие ворота, справа Окружной суд. Кремль, вообще-то вполне живой и обитаемый, с квартирами, монастырями и казармами, с близкими трамвайными остановками на Красной площади, этим утром казался обезлюдевшим. Только люди в шинелях. Зато много. Торжествующие и испуганные, но в равной степени злые. А группа прикрытия ничтожна: два снайпера, единственный «льюис» с парой пулеметчиков, да шпионские маузеры. Ну, еще в резерве титанический земноводный умище, но он сейчас бесполезен. Время злости, штыков и стрельбы в упор. Кишит Сенатская площадь вооруженными и безоружными людьми в военной форме, одни гонят прикладами и ударами сапог, другие пытаются увернуться. Остается только наблюдать с относительного удаления.
Сейчас одни начнут убивать других.
56-й запасной стрелковый полк, принявший сторону московского ВРК и защищавший Кремль, сдался. Не имея связи и, не зная сложившейся в городе ситуации, солдаты приняли решения сложить оружие. В Кремль вошло около двух рот юнкеров. Дальше… Дальше началась бойня. Как и почему — точно неизвестно. Известен результат: погибло более двухсот солдат и около двух десятков юнкеров и офицеров…
…От души в морду — н-на! Прикладом. Казалось, даже видно, как зубы на мостовую посыпались. Катрин невольно на миг зажмурилась, у самой челюсть заныла. С занятой на Чудовом монастыре позиции оказалось на удивление хорошо видно. И слышно.
— Встать! Встать, скотина вшивая! Заколю!
Поднимается человек на колени, из смятого рта тянется, капает красное и густое. Но лежать нельзя — не шутит юнкер. Аж винтовка в руках гуляет от азарта и всплеска победной ненависти — штык того и гляди кольнет под ребра.
Нарастают крики, бьется ненависть, колотится о стены древних колоколен, пытается в колокола ударить, да только слабоваты пока у ненависти когтистые лапки. Нужно омыть те когти кровью. Кремль останется за юнкерами, недобитых солдат загонят в ротную казарму и запрут. Куда кучу трупов денут, Катрин не знала. Ответ отсрочится. Лишь через сутки с Воробьевых гор, с Калужской площади, с Шивой горки начнут нечасто, но упорно долбать батареи ВРК. Клюнет трехдюймовая граната шатер колокольни, остановит прямое попадание куранты на Спасской башне, черканет шрапнель лик Николая Чудотворца — живо окрепнут клыки у московского дракона-Ненависти.
И что вы тут сделаете, господа-товарищи шпионы? В кого из маузеров и одинокого пулемета пулять? Дракона не достать — высоко летает. А в людей… В кого именно? Выбирай — почти всесильны вы, всезнающие шпионы. Бессмыслица.
Стоит в проезде у Арсенала юнкерский броневик, грюкает башенкой, поводит рылом пулемета. Тоже выбирает. А крики все громче, удары чаще…
— Ты что прячешь, тварь?! Лапы поднял, б… морда…
Бьет-тычет ствол «нагана» в живот, раз, второй, третий. Больно. И револьвер взведен.
И нервы людей как пружины той гибкой низколегированной стали. Но предел у любой пружины существует. Сейчас…
Рычат, скрипят зубами солдаты 56-го. Жалеют о составленных винтовках те, кто из казарм только выходит, те, кого еще не бьют прикладами и сапогами…
Сейчас…
— Прекратите! Немедленно прекратите!
Голос слышат все. Ибо странен: женский, звонкий, чуждый этому утру.
Тревога и возмущение в том голосе искренни. Возмущение — не ненависть! Когда рядом звучит то и другое, контраст, как ни странно, очевиден и разителен.
Девушка торопливо шагает между фигур в шинелях. Она другая. Совсем другая: хорошо сшитое, темно-синее пальто, сдернутая второпях с головы темная шаль. Движения сдержанные, но ей страшно. Наверное, она красива, но дело вовсе не в этом… Она иная, не из мира обреченной солдатской толпы и оцепления с победно наставленными в суконные животы побежденных штыками. За ней кто-то идет, но площадь видит только это синее пальто и бледное, решительное лицо…
Вот вспрыгивает на разбитые патронные ящики. Так она чуть выше окружающих — но это «чуть» очень важно. Ее видят все.
— Господа! Товарищи солдаты! Прекратите, я вас очень прошу. Это Кремль, это сердце России. Это дом моих предков, в конце концов. Здесь не должна литься кровь! Я прошу и требую — прекратите!
Ей страшно. Вот сейчас всем видно — ей очень страшно. Так же как солдатам 56-го, может быть и сильнее. Она знала и представляла, куда идет.
— Великая княжна?.. — кто-то ее узнал. Не совсем случайно узнал, но сейчас это не важно.
Пробегает удивленный ропот между людей в сером, неуверенно задираются штыки к такому же серому мрачному небу.
— Господа, у меня приказ Верховной Ставки о введении в Москве Особого положения и полном, немедленном прекращении кровопролития, — объявляет не очень красивый штабс-капитан, поднимаясь рядом с девушкой на ящичную импровизированную трибуну. — Ведутся переговоры с МВРК о подписании недельного перемирия.
— Опять с мерзавцами о чем-то договариваться?! С какой это стати, позвольте узнать? — возмущенно кричит какой-то поручик.
Ничего не кончено. Но злой поручик пихает револьвер в кобуру. Он будет орать и ругаться, но стрельба откладывается. Во многом оттого, что на ящике стоит девушка в синем пальто и выразительно молчит. Выразительно смотреть и молчать у нее очень хорошо получается.
— Сдюжит Танька-то, — выносит вердикт земноводный контролер-наблюдатель, опуская бинокль бюджетного китайского производства. — Все ж, правильная подготовка имеет решающее значение.
Это верно. Можно снять с боевого взвода маузеры. Ничего не кончено, но земляки справятся. Они всегда рано или поздно справляются. Лучше, конечно, чтобы пораньше.
— Немного затянулось, и кое-что не успели, — отметила Лоуд. — Но как говорит один мой знакомый — тоже, кстати, многоликий, — нельзя объять необъятное!
— Очень верная мысль, — соглашается Катрин, наслаждаясь.
Воздух чудесен, а пояс больше не отягощают увесистые стрелялки. Оказаться дома просто замечательно. Раннее утро, над рекой еще висит дымка, солнце только посыпается за Трактовым Бором, прохладно. Финишировали чуть в стороне от переправы, но товарищ Островитянская напряглась, постаралась и до «Двух лап» отсюда буквально рукой подать.
— Ладно, я пошла. Ты тут сама ликом сияй, а у меня собака не кормлена, — тактично намекнула Лоуд.
— Спасибо за доставку. И вообще спасибо. Мне кажется, лучше тебя никто бы не справился.
— Да? — отставная завотделом поскреблась под жакетом. — Чертт его знает, я выкладывалась как могла. Щас-то очевидны некоторые досадные ошибки. Эх, опыт — сын ошибок трудных…
— И гений, парадоксов друг, — кивнула Катрин. — Кстати, ты с ним знакома?
— Нет, все как-то запарка, все мимо проскакиваю. Нужно зайти, познакомиться. Для вас автограф брать?
— Не-не, не надо! Мы не коллекционеры. И вообще я немного разочарована в гениях. Хватит нам одного. Земноводного.
— Польщена, — на удивление серьезно призналась оборотень. — Вообще, мы обе недурно сработали. Да и штат в отделе подобрался славный. Повезло с личным составом.
— Именно.
— Эх, если бы климатические условия способствовали. А то носяра забит, спина чешется. Прям щас окунусь, не выдержу. Ты иди, Светлоледя, а то топчешься, подпрыгиваешь. Дом, хозяйство, дети, иные крепостнические заботы и забавы, я понимаю.
— До встречи! — Катрин пожала узкую четырехпалую лапу.
Тропка вдоль берега была чуть заметна. Катрин шагала все быстрее, тростью отводя с пути стебли заматеревшей крапивы. За спиной плеснула вода — изможденная осенне-городским существованием оборотень окунулась в экологически правильную воду. Донеслось бодрое пение:
Так близки наши тела
И безумные слова
Без стыда тебе шепчу я.
Ах какая женщина, какая женщина.
Мне б такую…[63]
Катрин ухмыльнулась — еще издевается, зараза перепончатая. Впрочем, оказалось, музицировалось по иному поводу. Видимо, оборотень просто разглядывала себя в отражении воды, поскольку из воды донеслось задумчивое:
— Под глазами мешки и нос распух. А молоко за вредность опять зажали.
— Чему там пухнуть? — крикнула, смеясь, леди-шпионка. — У тебя нос символический. Не простудись, смотри.
— Если нос аккуратный, так уже и распухнуть не может? — обиженно заворчала купальщица, но затянуло бодрое:
— В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут…
На «мрет в наши дни с голодухи рабочий.» пение оборвалось — Катрин только угадала отзвук Прыжка. Большой мастер у нас тов. Островитянская — и с воды стартует не хуже крылатого «Калибра».
Вот брод, а вот и аборигены. Самодельный спиннинг испытывают. Катрин остановилась, любуясь младшим сыном: Гр-Гр примерился, кинул блесну — не особо удачно — «борода» случилась. Испытатель сдержанно погрозил воде кулаком, принялся выбирать запутавшуюся леску. Ну не молодец ли?! Сама бы мама не удержалась от нескольких слов, близнецы, есть подозрение, тоже не смолчали бы. А этот изобретатель у нас самый замечательно вдумчивый и хладнокровный.
Вдумчивый сразу засек движение по другую сторону брода, всмотрелся и радостно взвыл. Да, еще мелкий, а легкие недурно развиты…
Поднимались к замку. Гр лишних вопросов задавать не любил — и так видно, что мама в порядке, а что можно потом расскажут.
Катрин достала из кармана куртки оловянную фигурку — вскинутая шашка всадника чуть помялась, но не сломалась. Вообще-то, фантазию Гр в данный период увлекали сугубо фантастические рода войск, но подходящие солдатики командировочной маме отчего-то не попались.