И здесь же еще один момент. Свою силу Сталин набрал в ФЗК, в фабрично-заводских комитетах. Здесь, в кругу людей, непосредственно участвующих в производстве — рабочих, инженеров, работников администраций заводов и фабрик, — он без всяких межличностных затруднений не только знакомился с их условиями жизни, но и набирался технических знаний, объемом которых он потом, много лет спустя, поражал сталинских наркомов, сталинских директоров, сталинских конструкторов.
И здесь же добавим: Сталин недолюбливал профсоюзников, в особенности освобожденных, склонных, по его мнению, к меньшевизму, к соглашательству. Так, он часто тогда говорил: «Освобожденный от прямого участия в производстве человек уже чиновник, а как чиновник он делает только то, что ему надо, прикрываясь мнением производственников».
Дело в том, что в провозглашенной же съездом работе партии в профессиональных союзах, в самом призвании Съездом всех членов партии вступить в члены профсоюзов и принять активное участие в их работе он, к сожалению, не заметил подмену Троцким рабочего самоуправления администрированием, не увидел попытку подмять профсоюзами работу ФЗК, этого детища генерала Маниковского. В годы Гражданской войны, когда Сталин, отстраненный троцкистами от работы в центральных органах власти, мотался по фронтам, Троцкий с подручными поспешили ликвидировать ФЗК, объединив их с профсоюзами, тем самым нанеся тяжелый удар по провозглашаемому партией рабочему контролю над производством.
Корниловский мятеж
1 марта рухнула Российская монархия. И фактически тут же монархическая идея умерла, так как офицерский корпус России испытал шок. Первый солдат и первый дворянин империи отрекся от престола, от своей присяги, от России, которой клялся служить. Носители идеи монархии сразу превратились в маргиналов. О чем говорить, если даже генерал Лавр Георгиевич Корнилов вполне искренне заявлял:
«Когда ко мне приходят монархисты, я гоню их прочь».
А в образованных кругах использовались и такие исторические аспекты:
«Ведь Кобылины — Кошкины — Захарьины даже не Рюриковичи, а основатель их династии, Федор Никитич Романов, стал патриархом в лагере Тушинского вора».
Всего за пять месяцев семнадцатого года Россия прошла огромнейший путь. Вначале ей попытались подсунуть либеральный курс — кадетовщину, лицо которой представляли Гучков и Милюков. Их лозунги пропахли нафталином — победа до победного конца, а в вопросе о земле и рабочем контроле — «Виг вам, все по домам, собрание, то есть революция, окончена». Память о кадетовщине у потомков сохранилась в словах песни: «Как ныне сбирается красный солдат отмстить ненавистным кадетам…».
Затем был вытащен социал-демократический проект, гоцлиберданщина, лицо которой представляли Церетели, Гоц, Либер, Дан и иже с ними. Эти товарищи в кадетском проекте поменяли слова о «победе до победного конца» на «победу без аннексий и контрибуций», а вместо обещанного «индейского жилища» — учредительное собрание, которое, мол, все решит. Основной же смысл предшествующего проекта «все по домам» сохранился. А когда люди не захотели расходиться, то на Садовой затрещали пулеметы. Треск пулеметов разбудил русский офицерский корпус и его генералитет от прострации — Родину надо спасать. А для этого надо определяться.
Рис. 11. Семья русского офицера.
О том, как же так случилось, что значительная часть офицерского корпуса и даже генералитета России в ходе происходящих тогда событий добровольно поддержала большевиков, молчит такой историк революции, как Троцкий. А вслед за ним и историки от КПСС. А молчат они, потому что все это не вкладывается в их марксистскую классовую голову. Согласно их теории «столбовое» дворянство, составлявшее костяк офицерского корпуса должно было выступать на противоположной от большевиков стороне. Эти люди будто бы не читали «Поединка» и «Юнкеров» Куприна, в которых автор описывал реалии жизни офицеров России того времени, опровергая упрощенческий подход этих горе-историков.
Почти полное разорение дворян в годы, последовавшие за реформой 1861 года, является непреложным фактом. Дворянские поместья, включающие значительную часть российских пахотных угодий, многократно заложенные и перезаложенные, были для дворян не столько источником средств существования, сколько источником постоянной головной боли. Большевистский Декрет о земле, решающий вопрос в желательном или нежелательном для них направлении, в любом случае подводил жирную черту под их мытарствами, вырывал у банков закладные документы и вызывал чувство облегчения. Многие из «столбового» дворянства вполне осознанно одобряли переход земли в исключительное пользование государства, из рук которого они ее в свое время получили и которому они сами на протяжении веков обязаны были служить. Хотя Петр III в 1762 году и освободил их от такого закрепощения, тем не менее сам факт массового разорения превратил дворянство в вольнонаемный служилый класс, некий эквивалент пролетариата, где наниматель не какой-то там частник, а само государство. Хроническое безденежье, для успешности продолжения военной карьеры очень узкое горлышко для поступления в Академию Генерального штаба, обрекало большинство офицерства на «тупость» гарнизонной службы либо подталкивало его к более широкому взгляду на окружающий мир, в котором тема будущего России была отправной точкой. Ибо поведенческий импульс благородного сословия для значительной части его представителей оставался прежний: «Наши деды за Россию кровь проливали и нам наказали».
А тем временем в стране творилось черт знает что.
«По всей стране прокатились аграрные беспорядки. На станции Лиски солдаты, самовольно ехавшие с фронта, узнали своего барина, который бил и порол их в 1905 году, вытащили его из вагона и убили. В Донбассе владельцев копей вывозили на тачках. На фронте полки отказывались не только наступать, но даже становиться на позиции»[53].
Первым определился интеллектуальный цвет офицерства, антиолигархически настроенные генералы и офицеры Генерального штаба артиллерийского, оперативного, разведывательного и контрразведывательного направлений. Ибо они знали, что представляет собой Рябушинские, Третьяковы, Коноваловы, Терещенки, Прогрессивный блок с Милюковым и Гучковым. Знали, что за спиной кричащих о своем патриотизме заводчиков и фабрикантов стоят британские банки, немало вложившиеся и в их дела, и в «революцию», и что за земельными магнатами стоят французские и бельгийские банки, обладающие большинством закладных на русскую землю. В прямом разговоре с Керенским генерал Верховский, командовавший в июльские дни Московским ВО, отнюдь не большевик, прямо заявил:
«Надо, чтобы массы верили своему командному составу… Но для успеха нужно прежде всего идти на широкие реформы: дать землю крестьянам, заключить мир или по крайней мере резко сократить армию»[54].
Кто же тогда вольно или невольно поддерживал меркантильные интересы банкиров? В основном это были офицеры из разночинной буржуазной интеллигенции, пришедшие в армию во время мировой войны и своей личной храбростью на фронтах заслужившие золотые погоны. Тем самым они посчитали себя цветом русского народа. Но, будучи носителями буржуазной идеологии, видевшими только себя любимых в почете и славе, они никак не могли простить «хаму-простонародью» недооценки, по их мнению, своего «величия». Поэтому делали вывод: «хама» надо поставить на место. Тот же Верховский вспоминает: «Люди, окружившие меня, ждали многого от Государственного совещания в Москве. Они надеялись, что это будет нечто вроде земских соборов смутного времени, когда Минин призвал имущие классы к жертвам и когда благодаря этим жертвам удалось изгнать интервентов из Москвы и воссоздать русское национальное государство. Но настроения современных Мининых были совершенно не похожи на настроения их предков в 1613 году.
Перед самым совещанием Всероссийский торгово-промышленный съезд собрал съехавшихся со всей матушки Руси толстосумов всех видов: Тит Титычей в поддевках и московскую передовую промышленную знать с прямым английским пробором. Под истошный вой негодования, звериный рык своих друзей и единомышленников Рябушинский говорил о том, какие тяжелые чувства его волнуют. “Густой сумрак навис над русской землей! Временное правительство — пустое место, за спиной которого стоит шайка политических шарлатанов”. Бурными аплодисментами приветствовали собравшиеся выпад Рябушинского против Советов. “Советские лжеучителя направляют страну на путь гибели! Всего не хватает! Рабочие требуют себе первого места в государстве, но они даже не могут сохранить производительность труда на прежнем уровне; фабрики стали давать от 20 до 30 % того, что они давали до революции. О каком же первом месте в государстве может говорить такой класс (“Правильно!” — вопили заводчики)? Только костлявая рука голода образумит народ! Люди торговые! Спасайте землю русскую!”.
Но современные Минины совершенно не собирались жертвовать своими кошельками для спасения родины; они искали “Бову королевича”, который бы разгромил революцию. И этот “народный герой” ясно намечался — это был генерал Корнилов. Ему были отпущены кредиты на организацию “ударников”; его имя прославляли, ему обещали поддержку. От имени капиталистов к нему ездили гонцы. Аладьина командировали для освещения дел внешней политики. Завойко готовился расправиться с революцией в министерстве внутренних дел. Совет казачьих войск тоже присоединил свой голос к “реву” именитых торговых людей. Казачья верхушка начала дрожать от страха перед иногородними. Казаки, представленные на съезде казачества, постановили считать Корнилова несменяемым. Союз офицеров под бурю аплодисментов присоединился к этому требованию. Корнилов становился знаменем, вокруг которого собиралась вся махровая контрреволюция. Союз офицеров и казачество пошли дальше. Они постановили, что в случае смены Корнилова они призовут всех офицеров, все казачество и всех георгиевских кавалеров выступить с оружием в руках на его защиту»