Назначив на 22 июня (!!!) начало бомбардировок Баку, Черчилль, по сути, становился прямым союзником Гитлера в войне с СССР и выходил из уже нацело проигранной им войны с Германией. Английскому обывателю преподносилось это как окончание кошмара бомбардировок. Именно это собирался сказать сэр Уинстон в своей вечерней речи в субботу 21 июня 1941 года, анонсированной, но не произнесенной. Помешало такому развитию событий письмо президента США Ф. Рузвельта, о котором сам Черчилль доносит для истории лишь краткую реплику:
«Американский посол, проводивший уик-энд у меня, привез ответ президента на мое послание. Президент обещал, что, если немцы нападут на Россию, он немедленно публично поддержит “любое заявление, которое может сделать премьер-министр, приветствуя Россию как союзника”. Уайнант передал устно это важное заверение»[99].
Этим американским послом был Джон Уайнант, преданный и надежный соратник Рузвельта и в то же время человек, симпатизирующий Советскому Союзу. Как сообщают исследователи, незадолго до вторжения немцев в СССР его вызвали в Вашингтон. После кратковременного пребывания на родине ранним утром 20 июня 1941 года он срочно вылетел обратно в Лондон на четырехмоторном бомбардировщике. Но в начале полета вышел из строя один из двигателей. Лететь на аварийном самолете дальше через весь океан было близко к самоубийству, поэтому командир корабля, военный летчик, справедливо предложил Уайнанту вернуться обратно. Но посол, сугубо гражданский чиновник, приказал продолжить полет. Уайнант не стал терять на смену самолета даже несколько часов, потому что вез срочное личное послание от президента Рузвельта премьер-министру Черчиллю, которое сам должен был тому передать[100]. Вот под таким давлением и родилась антигитлеровская коалиция.
С первых дней война в России развивалась бурно. В самом начале войны, когда германский вермахт неудержимым потоком несся по территории России, снося все перед собой, вряд ли кто мог предположить, что уже в феврале 1942 года на фронт пойдут эшелоны с танками, пушками и самолетами, изготовленными на перемещенных заводах. Операция по эвакуации промышленности на восток прошла блестяще. Ни до, ни после ни одна страна мира не продемонстрировала столь высокой организованности и скорости, с которой сталинский СССР переместил свой промышленный потенциал за тысячи километров от своего прежнего расположения. Потом последовало контрнаступление под Москвой. Пусть оно не отвечало высшим образцам военного искусства, но ошеломляла решимость и ярость, с которой шло это наступление. Вроде полностью разгромленная Красная армия вдруг возродилась как легендарная птица Феникс и нанесла тяжелейший удар по якобы непобедимому вермахту.
Сам Гитлер пришел в неистовость. «Стоять! Стоять! Стоять!» — кричал он на своих готовых уже бежать, бросая все и вся, генералов. Только так немецкая армия избежала судьбы Великой армии Наполеона. Он, фюрер, прекрасно понимал, что отступление слишком часто превращается в бегство, за которым следует разгром. Недаром в вермахте медаль «за зиму 1941-42-го года» была приравнена к Железному Кресту.
Но особо тяжелой гирей на душу недругов России стали сведения о создании Сталиным в глубоком тылу, между Тулой, Воронежем, Сталинградом и Саратовом, мощного инкубатора стратегических резервов в составе десяти общевойсковых армий и двадцати танковых корпусов. Ему, этому недругу, стало очевидным: если пустить все на самотек, то война может окончиться значительно раньше, чем было запланировано. Надо было предпринимать что-то кардинальное.
Известно, что «кому война, а кому — мать родная». Очевидно, для вот этих, кому мать родная, вложивших в развязывание войны огромные средства, каждый день войны — это миллионы и миллиарды прибылей. Поэтому их не устраивала окончательная победа Гитлера, точно так же, как и окончательная победа СССР. Как сказал небезызвестный Гарри Трумэн:
«If we see that Germany is winning we ought to help Russia and if Russia is winning we ought to help Germany, and that way let them kill as many as possible, although I don’t want to see Hitler victorious under any circumstances. Если мы увидим, что войну выигрывает Германия, нам следует помогать России, если будет выигрывать Россия, нам следует помогать Германии, и пусть они как можно больше убивают друг друга, хотя мне не хочется ни при каких условиях видеть Гитлера в победителях»[101].
В Хрущевские времена для объяснения успехов вермахта в начале лета 1942 года общественности было рассказано:
«Ставка признавала возможность наступления немецкой армии на юге, однако считала, что противник, державший крупную группировку своих войск в непосредственной близости к Москве, вероятнее всего нанесет главный удар не в сторону Сталинграда и Кавказа, а во фланг центральной группировке Красной армии с целью овладения Москвой и центральным промышленным районом. Неправильное определение советским Верховным Главнокомандованием (читай — Сталиным. — Н. Л.) направления главного удара противника на первом этапе летней кампании привело к стратегически ошибочным решениям. Вместо концентрации сил в полосе действий Юго-Западного и Южного фронтов и создание на левом фланге советско-германского фронта непреодолимой для врага глубоко эшелонированной обороны Ставка продолжала укреплять центральный участок фронта и усиливать Брянский фронт, войска которого группировались на правом крыле, прикрывавшем направление на Москву через Тулу»[102].
Итак, все перевернуто с ног на голову. Подготовка стратегических резервов выдана за усиление Брянского фронта. Проведение активных операций против немецких групп армий «Север» под Ленинградом и «Центр» на Ржевско-Вяземском участке, связывающих крупные силы противника в ходе всего периода боевых действий 1942 года и не позволивших в самые критические моменты перебрасывать на юг подкрепления, подается как обеспечение стратегической обороны Москвы. Но главное, за скобки выводится трагическая Харьковская операция. А если быть точным, она приравнивается к неудачам под Демьянском и в Крыму, хотя очевиден ее совершенно другой порядок. Там неудачи, а здесь катастрофа, резко ослабившая весь южный фланг советско-германского фронта и по своим результатам очень напоминавшая июньско-июльские дни 1941 года. Немцы оказались у стен Сталинграда и в предгорьях Кавказа, а война затянулась на лишний год.
По поводу Харьковской операции хрущевские историки пишут:
«Неудача наступления советских войск на харьковском направлении объясняется следующими основными причинами:
Советское Верховное Главнокомандование и руководство Генерального Штаба, несмотря на явные признаки подготовки немецко-фашистким командованием крупного наступления на юге, ошибочно ожидали возобновления противником уже на первом этапе летней кампании основных операций на московском направлении и поэтому не уделили необходимого внимания укреплению положения советских войск на Юго-Западном и Южном фронтах.
Утвердив план наступления Юго-Западного фронта на харьковском направлении, Ставка (читай — Сталин. — Н. Л.) не обеспечила это наступление достаточными силами и средствами. К тому же сам замысел Харьковской операции был неудачен. Нельзя было, располагая ограниченными силами, начинать крупную операцию нанесением главного удара из оперативного “мешка”, каким являлся барвенковский плацдарм»[103].
В этих заявлениях действительность искажена до неузнаваемости. Более или менее действительную картину дает Жуков, мстя Хрущеву за 1958 год, который вспоминает, что на совещании, состоявшемся в конце марта 1942 года, «Верховный (читай — Сталин. — Н. Л.) согласился с Генеральным штабом, который решительно возражал против проведения крупной наступательной операции группы советских фронтов под Харьковом».
Однако, уступая настояниям Тимошенко, как-никак маршал, и Хрущева, все-таки член Политбюро, он дал разрешение «на проведение силами юго-западного направления частной наступательной операции»[104].
А. М. Василевский уточняет:
«Б. М. Шапошников (читай — Генштаб. — Н. Л.), учитывая рискованность наступления из оперативного мешка, каким являлся Барвенковский выступ для войск Юго-Западного фронта, предназначавшихся для этой операции, внес предложение воздержаться от ее проведения. Однако командование направления продолжало настаивать на своем предложении и заверило Сталина в полном успехе операции. Он дал разрешение на ее проведение и приказал Генштабу считать операцию внутренним делом направления и ни в какие вопросы по ней не вмешиваться»[105].
Наступление началось 12 мая. Вначале оно развивалось успешно, но уже 17-го немецкий генерал фон Клейст нанес контрудар в тыл нашим наступающим войскам. Катастрофы можно было еще избежать, если бы наступление прекратилось, а войска развернулись для парирования нанесенного удара. Но Тимошенко с Хрущевым вновь заверили Ставку, что операция идет вполне по плану и ничего угрожающего не происходит. Версия о якобы тревожных сигналах, поступавших от Военных советов Южного и Юго-Западного фронтов, полностью опровергается Жуковым, который категорично заявляет:
«Хорошо помню, что Верховный (по телефону. — Н. Л.) предлагал С. К. Тимошенко прекратить наступление и повернуть основные силы барвенковской группы против краматорской группировки противника.
С. К. Тимошенко доложил, что Военный совет считает опасность краматорской группы явно преувеличенной и, следовательно, наступательную операцию прекращать нет оснований.