Но в тот вечер — после заседания худсовета — Олег и Алла сидели у себя на кухне, и Олег сказал: «Знаешь что — надо уходить. Я напишу заявление. Уйду из театра. Поедем куда-нибудь. Поедем?» Худсовет Борисову ехать в Польшу запретил, однако в театре появился референт министра культуры, привез ему авиабилет, сказал, что за ним придет машина и рано утром отвезет в аэропорт — распоряжение министра.
Что должен был делать артист Борисов? Естественно, он улетел. А утром следующего дня в театре вывесили приказ: Борисова уволить за прогулы, так как он покинул театр без разрешения. Под этот приказ объявили сбор труппы в 12 часов дня. Всех артистов обзвонили. Все пришли и в репетиционном зале принялись осуждать «поступок зазнавшегося Борисова, который бросил театр и уехал без разрешения». Выступил директор театра Мягкий: «Самовольно покинул коллектив… Проигнорировал интерес театра… Зазнался… Уволить… Отправить письмо в газету „Советская культура“…»
Выступили все молодые коллеги Олега, осудили его: оставил, дескать, театр в тяжелом положении, поскольку надо отменять два спектакля (а если артист болен — спектакли будто бы не отменяют?). Кто-то предложил отобрать у Борисова квартиру, к которой театр имел минимальное отношение. Единодушно (кроме Роговцевой) решили написать гневное письмо в «Советскую культуру», составили его текст — с формулировками «зазнавшийся артист», «уволили из театра»…
«Естественно, в этом театре было еще поколение, которое работало с папой, — рассказывает Алла Романовна. — Поведал мне обо всем Евгений Яковлевич Балиев — он был секретарем партийной организации, когда папа директорствовал. Балиев мне позвонил и все по порядку рассказал. Все абсолютно. Кто был, что говорил — полную стенограмму всего, что произошло».
О происходившем в театре Алла выслушивала в течение десяти дней, пока Олега не было в Киеве. Телефонная связь с заграницей отсутствовала. Когда Олег вернулся, узнал о приказе, об увольнении, собраниях, письме в газету и согласился с Аллой в том, что в Театре им. Леси Украинки ему больше делать нечего.
История дошла до Министерства культуры Украины. Оно отменило театральный приказ об увольнении. Олега принялись уговаривать вернуться в театр. Он — ни в какую. В это время Борисову вместе с его приятелем Артуром Войтецким было предложено закончить съемки фильма «Стежки-дорожки», так как на студии отстранили режиссера, который начинал эту ленту, а Олег в картине снимался. В декабре он приступил к съемкам, написав в театр заявление о предоставлении ему творческого отпуска. На сезон. С тем, что он будет продолжать играть два спектакля, в которых у него не было замены, — «Океан» и «Комедия ошибок». И Борисов играл эти два спектакля и снимал фильм. В театр, кроме обусловленных афишей вечеров, не ходил. Ничего не репетировал. Когда Олега вызвали к министру, он в качестве компенсации за причиненный ущерб не попросил даже, а — потребовал удовлетворить его заявление о творческом отпуске. Для того времени — дерзость!
Борисов полагал, что за год все само утрясется. Утряслось так, что он снял картину (первая и последняя его режиссерская работа), получил справку о том, что он «с 12.12.62 по 16.12.63 работал на Киностудии им. А. П. Довженко в качестве режиссера-постановщика ленты „Стежки-дорожки“», и уехал из Киева. В Москву. К режиссеру Борису Равенских.
Ольга Сумская, проработавшая в Театре им. Леси Украинки 18 лет и вынужденная из него — уже в новейшие времена — уйти, говорила: «Есть часть людей в труппе, которые с трудом переносят успех коллег в других сферах: в кино, на телевидении, эстраде… Стадия раздражения переходит в доносы руководству. Хотя считаю, что под востребованных и популярных артистов рабочий график нужно делать более гибким, а не выживать таких актеров».
Зависть — чувство скрытое. Оно висело в воздухе, и Борисов подозревал о его существовании. Ему вменяли — брак по расчету: можно подумать, будто бывший директор Театра русской драмы им. Леси Украинки, ставший его тестем, будет за него играть на сцене, в кино, блистать — если заглянуть в будущее — в БДТ, МХАТе, в «Павле I», в фильмах «на века».
Поездка Борисова в Польшу стала лишь поводом для того, чтобы убрать его из театра. «Зайцы» окончательно добили ревнивую и завистливую часть труппы. И — дирекцию театра, уже поднаторевшую в деятельности по избавлению от неугодных артистов.
Именно после «Зайцев» Борисову не давали ролей в новых спектаклях, демонстративно не взяли его в Москву на Декаду украинского искусства. Ждали повода. И — дождались. Но это в Театре им. Леси Украинки было не впервые.
Если бы Кирилл Лавров, секретарь комсомольской организации театра, не уехал к тому времени из Киева в Ленинград, то непременно бы «высек» Борисова. Еще в 1953 году он жестко «прошелся» в популярной киевской «Вечерке» по молодой актрисе Галине Турицыной, «зазнавшейся», не сумевшей, по словам комсомольского секретаря, «трезво оценить свой успех» в спектакле «Каменный властелин» и «противопоставившей себя коллективу». В статье под названием «Некоторые вопросы творческого воспитания театральной молодежи» 28-летний Лавров, не имеющий специального актерского образования, служивший к тому времени в театре всего четвертый год, писал: «Пробы актера не должны производиться на основных образах той или иной пьесы. Для этой цели могут служить эпизодические персонажи, встречающиеся почти в каждом произведении».
Успех ленты «За двумя зайцами!» был бурным, наверное, в большей степени, чем картина того заслуживала. Афиши по городу: Голохвостый с тросточкой, без тросточки… Песня «Моя мама серце добре має…» исполнялась «на замовлення радиослухачив» (по просьбам радиослушателей).
В небі канареєчка літає
И співає прямо в горизонт,
А ми підем вип’єм, погуляєм,
В цьому все життя і весь наш резон!
Нас чекають баришні — коханки.
Жизнь така, що просто мармелад!
Так заграй, заграй же нам, гитарка,
На веселий дуже на очень лад.
Моя мама серце добре має,
Мій папаша мають магазин.
І вони мене не обіжають,
Бо один у них я шикарний син.
В театре были «розовские мальчики», «Комедия ошибок», звание заслуженного и как следствие… косые взгляды в сторону Олега. Зависть в театре — вещь обыкновенная. «Не взяли меня на Декаду Украины в Москве — из принципа… А когда персонально меня, — записал Борисов в дневнике, — пригласили на такую же декаду в Польшу (с „Зайцами“), директор театра Мягкий отрезал: „Ты занят в репертуаре. Ни о какой Польше не мечтай!“ Надо сказать, я с этим приговором тут же смирился. А судьба встала на пуант. Ко мне в гримуборную пожаловал чиновник из Министерства культуры и вручил билет: „Вы направляетесь в составе делегации в дружественную страну. Ну, я и поехал…“» Завлит Театра им. Леси Украинки Борис Курицын поведал между тем — спустя годы — о странной версии, согласно которой Борисов будто бы «о поездке руководству театра не сообщил, посчитав, что это сделали чиновники».
Борисова удивило, что письмо в «Советскую культуру» подписали даже ветераны Театра им. Леси Украинки — Лавров-старший и Опалова («Им-то зачем было нужно?»). Кто-то из туговатых на ухо переспросил на собрании: «Куда, куда уехал? В Польшу? Ну это уж совсем свинство!»
«Конечно, — записано в дневнике Борисова, — желание уйти из Леси Украинки бродило давно, подогревалось коллегами с украинскими именами. Рано или поздно это бы случилось, но нужен был толчок, и я дождался его.
Киевскую историю можно считать завершенной, если добавить, что Мягкого вскоре выгнали. Не только за меня, но и за Луспекаева и другие дела».
Всю эту кампанию против Олега возглавил Николай Рушковский, которому Борисов, уже отучившийся в Школе-студии год, помогал как абитуриенту на вступительных экзаменах (учил, например, как надо читать перед комиссией). Он был старше на четыре года, член КПСС, всегда старался выглядеть важным. По инициативе Рушковского группа «обличителей» Борисова совершила поход в ЦК КПУ («И мы, молодые артисты, — говорит Рушковский, — обратились в ЦК, где нас благосклонно выслушали и даже посочувствовали…»). В ЦК им, к слову, сказали, что ничего сделать нельзя: артист поехать обязан — все это проходит по линии межгосударственного культурного обмена. В оправдание свое Рушковский говорит, что не зависть ими двигала, а «обида людей, чьей работой Борисов пренебрег…».
Предательство полностью изменило характер Олега. «Развернуло» на 360 градусов. Он стал совершенно другим человеком, больно переживавшим киевскую историю. Ожидал всего, но только не удара в спину. «Хорошо, что это, — говорит Алла Романовна, — произошло рано. Случилось в молодом еще возрасте. Когда жизнь была впереди, работа была, семья была. А ведь так ведь и пить люди начинают, когда все ломается. Слава богу, Олег был человек с сильным, мужским характером. Он никогда не сплетничал. Никогда ничего не рассказывал, что там — в театре — происходило».
Можно обнаружить в случившемся тогда и немаловажный «плюс»: предательство, его ошеломившее, помогло Олегу Борисову выработать профессиональный иммунитет — независимости от партнеров и режиссеров. Независимости, понятно, условной.
Семена Арановича, когда он собрался снимать на Ленфильме «Рафферти», пугали, что ему в Болгарии и в гостинице «Прибалтийская» не снять Америку, а Борисов — «чисто русский актер». Аранович отвечал: «Мы делаем картину про механизм зарождения предательства. Из русских артистов этот механизм может разобрать по частям только Борисов. И потом — этот механизм существует не только в Америке!»
8 ноября 1979 года Борисов получил в Ленинграде телеграмму из Киева. «Дорогой Олег Иванович, — прочитал, — коллектив Киевского Театра им. Леси Украинки от всей души поздравляет Вас с 50-летием. Мы высоко ценим Вас, замечательного артиста, тонкого художника, обаятельнейшего человека. Со всей теплотой и искренностью примите от киевских друзей самые добрые пожелания счастья, вдохновения, радости…»