— Но он испытывал неловкость, записал, что это «дурно пахнет»…
— Не знаю, Володя, тогда я этого не заметил…
— А куда делся Лавров?.. Товстоногов назвал мне Лаврова…
— Точно сказать не могу, но у меня такое ощущение, что он отказался за несколько дней до распределения, прочел — и отказался… Не почувствовал для себя… Там Лебедев, Юрский… Много эмоций, а он любил играть закрыто…
— Но, Юра, у артиста Р. могла быть другая биография, если бы он все-таки сыграл эту роль, поэтому важно понять: когда Гога его приговорил — сразу или потом?.. Ведь ты участник этой «партии»… Р. играл генеральную репетицию!.. А до нее, с появлением Олега на сцене, была установлена строгая «очередь»!.. И эта очередь — тоже игра?
На что рассчитывал глупый автор, задавая опоздавшие вопросы? Что он хотел узнать и чего добивался? Этого он и сам не понимал…
— Все решал Гога, — сказал Юра, — а почему — не объяснял. Он был непредсказуемый, ты же знаешь… История — ужасная проститутка, и рассчитывать на нее нельзя. Во всяком случае, я не верю, что, репетируя «Генриха…», Олег испытывал большую неловкость…
— Иначе он бы не написал, — сказал Р. — И Балашовой говорил на озвучании: «Вообще-то хвалят, но такой осадок на сердце, как будто это моя вина перед Володей…»
«У Мельпомены, — рассуждает Владимир Рецептер, — грязная работа… Подарив мне роль Чацкого, она довела Юрского до боли… И наступила моя очередь платить по счетам. Борисов выиграл принца Гарри и стал счастлив. А потом вложил всего себя в Хлестакова, которого репетировал в очередь с Басилашвили. Роль досталась Басилашвили, и теперь Борисов кровью проплачивал собственный долг.
А позже Лев Додин ставил с Борисовым „Кроткую“ в БДТ, и Борисов откровенно смеялся над теми замечаниями, которые делал ему и Додину Товстоногов. Мастер был уже болен, и о нанесенной ему обиде узнал весь театр. Теперь он сам был вынужден платить по жестоким счетам Мельпомены».
Все свалено в одну кучу. И все истории — совершенно разные.
Юрский, блестяще игравший в «Горе от ума», резко — и справедливо, поскольку высочайший уровень игры позволял ему делать это, — возражал против замены его в роли Чацкого Рецептером.
Рецептер принца не играл, только репетировал, его работа не устраивала главного режиссера, который — задолго до премьеры! — заменил одного артиста на другого.
Хлестакова Борисов репетировал с Басилашвили «в очередь», был, разумеется, огорчен тем, что премьеру играл Басилашвили, но не Басилашвили, а именно Борисов отказался играть Хлестакова во время гастролей в Москве, когда осознавший свою ошибку Товстоногов предложил ему это сделать.
И наконец, Борисов не смеялся над замечаниями Товстоногова, сделанными главным режиссером после прогона «Кроткой», а обидой, нанесенной Георгию Александровичу, посчитали предложение Олега Ивановича режиссеру подняться на сцену и провести разговор там.
На афише спектакля, к слову, значилось:
«У. Шекспир „Король Генрих IV“,
перевод Б. Пастернака,
литературная композиция В. Рецептера,
постановка и оформление Г. А. Товстоногова,
композитор К. Караев,
художник по костюмам Э. Кочергин,
режиссер-ассистент Ю. Аксенов…»
Надо сказать, что спектакль «Король Генрих IV» стал первой совместной работой Георгия Александровича Товстоногова и Эдуарда Степановича Кочергина на сцене БДТ. Эдуард Степанович так вспоминает свою работу над спектаклем в рассказе «Медный Гога»: «…по цеховым связям было известно, что костюмы „Генриха“ делает у тебя Софья Марковна Юнович, Сонька Золотая Ручка — по кликухе питерских художников, достопочтенный и очень замечательный художник… Оказалось — она уже не работает „Генриха“. Не смогла придумать средневековых убийц-мясников без увражности [имеется в виду буквальное повторение источника] и сама рекомендовала тебе меня… Убийц я спокойно сочинил, я их знал собственной спиной с детства. Но, признаюсь честно, подвиг сей дался мне потом и кровью. Пришлось не спать три ночи подряд. Практически я пять дней находился в окопах, превратившись в биологический рисующий автомат. Почти сто двадцать эскизов, а рисунков вокруг видимо-невидимо. Кисть правой руки побелела от напряга, а пальцы стало сводить… Тяжела для меня получилась первая работа в твоем театре, но после нее ты предложил перейти из Комиссаржевки к тебе в штат главным художником… На твоего „Генриха“ „народ-богатырь“ по ночам стоял за билетами. Спектакль сделался знаменитым. Из столицы зритель приезжал вагонами, чтобы увидеть Олега Борисова в роли принца Гарри, Лебедева — Фальстафа, Стржельчика, Юрского, Копеляна, Басилашвили и других выпестованных тобою артистов».
В 1972 году Эдуард Кочергин был назначен на должность главного художника Большого драматического театра.
Актер Владимир Симонов рассказывает, как он девятиклассником попал на «Генриха IV», увидел Олега Борисова, как его это потрясло, он плохо запомнил сам спектакль, никаких подробностей, но на всю жизнь сохранилось состояние потрясения, испытанное тогда от игры Борисова и от самого явления под названием «театр» — такой силы было воздействие на юношу. Столь же мощный энергетический заряд Симонов, пребывая уже в статусе молодого актера, получил от просмотра Борисова в «Кроткой». «Это, — говорит он, — на уровне каких-то космических переживаний. Причем, я понимаю, это как краска, данная миру. Это же чудо, что есть краски, звуки. Вот это чудо Олегу Борисову дано было — так влиять, так переворачивать душу».
Интересно, что когда Симонов уходил на какое-то время из Вахтанговского театра во МХАТ, на открытии сезона Олег Николаевич Ефремов объявил: «У нас в труппу театра приняты два актера: Олег Иванович Борисов и Владимир Александрович Симонов». И обоим преподнесли по гвоздичке. Для Симонова это было знаковым событием.
«Что там ни говори, — пишет Рассадин, — спектакль по „Генриху IV“ никак не сочтешь товстоноговским шедевром; прекрасный артист Борисов если чем и запомнился, так именно „простотой“, резвой спортивностью; великий Евгений Лебедев в роли Фальстафа маялся с накладным брюхом. Главное же, помню домашние рецептеровские показы: много, много интересней того, что потом увиделось в уже чужом для него, отнятом у него спектакле…
Что ж, дело известное: театр жесток. Признаюсь, и в те далекие дни меня, как косвенного участника драмы, не оставляло предчувствие — по правде, даже уверенность, — что „Гога“ не допустит, дабы его артист, „одна семидесятая“, оказался бы и автором композиции, и исполнителем главной роли. Тем самым словно бы став с ним на равную ногу».
Но это — всего лишь частное мнение публициста, огорченного (и к огорчению этому следует отнестись с пониманием) тем, что произошло с его другом (сам Рецептер вообще считал, что Борисов играл его роль: «Не Гарри, а меня в роли Гарри!..»). На самом же деле поразительная по легкости, естественности, жизненности работа Борисова в «Короле Генрихе IV», бесспорная удача спектакля, потрясла весь театральный мир. Его органичность в роли принца Гарри, к получению которой — не стоит об этом забывать — он не приложил и тени усилий, привела к забавному эпизоду: рецензент, профессиональный критик, обязанный, по крайней мере, знать текст той пьесы, о которой пишет, сообщил читателям весьма ответственной газеты: все бы ничего, но у Борисова много отсебятины в спектакле… Можно только представить, какой мощи была игра артиста, каким было освоение текста и погружение в роль!
Когда он поднимал над головой корону, на зал обрушивалась тишина. Принц в исполнении Борисова понимал, что совершает великое действо. Слишком простым было бы считать его «Я поднимаю корону, которую я желаю давно и жажду. Я буду царствовать. Я буду царствовать долго. Я так долго ждал этой минуты необыкновенной». Он как будто короновал себя в театре.
Объяснений того, как, когда и почему вдруг ярко вспыхнуло каким-то особым светом дарование того или иного артиста, всегда много. «Но, несмотря на все эти объяснения, — рассуждает Сергей Цимбал, — рождение актеров осталось бы окруженным некоей притягательностью, не желающей разоблачать себя тайной. Подобной же тайной останется для нас, надо полагать, тот час, или та роль, или тот режиссер, благодаря которым Олег Борисов сумел узнать себя в прихотливом зеркале сцены. Узнать, может быть, немного удивиться, но в еще большей степени обрадоваться».
Можно, разумеется, только догадываться, когда это произошло с Борисовым, со времен Школы-студии МХАТа продвигавшимся, постоянно расширяя свой богатый разнообразием внутренний диапазон. Момент «самоузнавания» наступил, скорее всего, на той самой репетиции «Генриха IV», которую Сергей Юрский назвал «одним из самых ярких театральных впечатлений тех лет», и закрепился в день премьеры шекспировских хроник 10 мая 1969 года.
«Он был блестящ в этой роли, буквально искрился, — писал театральный критик Александр Свободин. — Жест принца, его ритм выражали — „все могу“, „все дозволено“. Прыгал, как дитя. Как испорченное дитя. В первой части спектакля был слишком резв, слишком раскован, слишком радостен. Борисов показал, что владеет тайной оправданного „перебора“, может быть, самым трудным в актерском мастерстве. Принц Гарри был во главе бродяг и гуляк. Жил в обнимку с Фальстафом. При дворе его считали отщепенцем, выкидышем королевской фамилии. Оказалось — всё не так. Как великолепно он продавал и предавал своих друзей по трактирным сражениям! Он прикинулся и зрителей заставил поверить в истинность личины, чтоб, когда протрубит труба, показать свои зубы звереныша. Это было изящно, смешливо, в движении, с лившейся через край радостью актера. А вокруг были не мальчики, но мужи товстоноговской труппы — Копелян, Лебедев, Юрский, Стржельчик…»
Если не заглядывать в скобки, внутри которых несколько сыгранных Борисовым ролей в Театре им. Леси Украинки, в частности, розовские мальчики (Андрей из спектакля «В добрый час», Олег из «В поисках радости»), и Свирид Петрович Голохвостый из фильма «За двумя зайцами», принесший Олегу Ивановичу фантастическую популярность, его взлет на вершину русского театра начался в сорокалетнем возрасте — с принца Гарри в «Короле Генрихе IV», беспримерно, виртуозно сыгранного артистом. Борисовский принц сместил спектакль в свою сторону, впору постановку было называть «Генрих V». По наблюдению Андрея Караулова, Борисов «действовал на зал магнетически. Весь в темно-коричневой замше, худой, он стал нервом спектакля, его движущей силой. Рядом с ним было сложно и неуютно». Быть может, поэтому Товстоногов, как рассказывают, после «Генриха IV» принялся говорить о том, что Борисов трудно вписывается в ансамбль исполнителей?..