Еще в Москве Григорович, интеллигентный, начитанный человек, придумал, что снимать Борисова в рулеточных сценах надо со спины. «Наплывы» в Рулетенбурге возникают на протяжении всего фильма, но лица игрока нет! Затылок, плечо, руки… Зархи на это еле уговорили. Он все время возмущался: «А как же глаза? Я должен их видеть — неспокойные, красные!» Григорович объяснил ему, что если уж этот прием выбрали, то надо его и держаться.
«Первый съемочный день, — вспоминает ту историю Алла Романовна. — Приехала польская актриса Эва Шикульска, игравшая Аполлинарию Суслову. Что-то сняли. Приезжает Олег в гостиницу, зовет Григоровича и огорошивает: „Сниматься больше не буду“. Я ему: „Ты представляешь, что ты говоришь — за границей, в Чехословакии, это же какой скандал. Выехала большая съемочная группа, потратили столько денег“. Второй режиссер побелел: „Как такое может быть? Олег, вы что, мы за границей, это международный скандал. А принимающая сторона — чехословацкая киностудия. Условия создали, техникой необходимой обеспечили“.
Олег стоит на своем: „Нет, не буду сниматься“. Как мы его уговаривали! Я не представляла, как это может быть так, чтобы после первого съемочного дня отказаться. В общем, уговорили его, договорились, что он будет по-прежнему сниматься спиной. На всякий случай. Но надо уговорить еще Зархи. Что это ход такой. Что это автор все-таки произведения, что он себя видит этим персонажем, действующим лицом, и поэтому он все время будет сидеть спиной. А Аполлинарию, красавицу эту, вы будете снимать, рулетку снимают, там, где он не участвует, а вот этот вот эпизод сняли спиной, он в картине остался. Так и сидит там Борисов».
Из Чехословакии группа вернулась в Москву. К ее приезду был построен павильон. Первый съемочный день в нем. Снимали приход Сниткиной — будущей жены — к Достоевскому. «Вот тут вы пройдете, — сказал Зархи Борисову. — По этому коридору. Тут висит икона, посмотрите на нее, ну, не плюнете впрямую, это неправильно, но осудить ее надо. Развернетесь и покажете иконе фигу. И пойдете открывать дверь». Олег Иванович снял накладные усы и бороду и сказал: «Сами идите, осуждайте икону, я больше сниматься не буду. Все». Не стал участвовать в этой мелодраме, затеянной вместо драмы жизни великого писателя. Зархи обещал, что фигура Достоевского будет сложной, неоднозначной, а сам стал «лепить» какую-то примитивную марионетку, пасквильный фильм.
Можно вспомнить историю с Игорем Ильинским, одним из учеником Мейерхольда. Мейерхольд ставил спектакль «Клоп». Ильинский играл Присыпкина. Рассказывают, будто в одной из сцен Мейерхольд предложил ему залезть на стол, пройти по нему, давя тарелки, а потом грохнуть икону об пол и вытереть об нее ноги — такой вот творческий поиск у режиссера был. На что Игорь Владимирович ответил: «Я не знаю, какого вы вероисповедания, но этого я делать не буду никогда!» После чего спрыгнул со стола и ушел. И режиссер не стал настаивать.
Можно вспомнить также, что поначалу на роль Каренина Александр Зархи пригласил в 1967 году в свой фильм «Анна Каренина» Иннокентия Смоктуновского. Он приступил к работе над ролью, был отснят довольно объемный материал, но потом Смоктуновский от участия в фильме отказался. Отказ был объяснен болезнью, и Смоктуновского заменил Николай Гриценко, сыгравший Каренина превосходно.
В 1977 году Смоктуновский в письме Льву Аннинскому поведал об истинной причине отказа продолжать сниматься в фильме Зархи. Аннинский приводит письмо в своей книге «Лев Толстой и кинематограф». Из письма, в частности, следует, что болезнь болезнью (у Смоктуновского действительно возникли проблемы с глазами), но отказ на самом деле был вызван принципиальными соображениями артиста. «Увидев отснятый материал, — писал Смоктуновский, — я понял, что Толстой в нем образцово-показательно отсутствует… Каренин мудрец, тонко и глубоко думающий и чувствующий человек; на таких людях держалась государственная Россия… Он понимал, что такое семейные устои, понимал связь этих скреп с государственной прочностью, укладом и культурой… Я не мог участвовать в фильме, где все это брошено и забыто. Анна представлена мещаночкой. Любовь ее — похоть, не больше… Я понял, что должны быть предприняты титанические усилия, чтобы хоть как-то поколебать этот фильм».
…Зархи написал на имя генерального директора киностудии «Мосфильм» Николая Трофимовича Сизова докладную записку, в которой сообщил о поступке артиста Борисова и потребовал наказать его. Заявление об уходе из картины Борисов мотивировал тем, что у него с режиссером полное расхождение во взглядах на трактовку образа великого писателя.
Борисова предупредили, что Сизов упрашивать не будет. Разговор предстоял жесткий. Олегу Ивановичу рассказали также, что не все в руководстве «Мосфильма» в сложившейся ситуации заняли сторону Зархи, но добавили при этом, что убедить в своей правоте руководителя студии, профессионального комсомольского и партийного работника, в 55-летнем возрасте «брошенного» на подъем «Мосфильма», ему вряд ли будет по силам. Правда, Вадим Абдрашитов полагает, что «Сизов внутренне понимал правоту артиста».
«Войдя в приемную директора, — рассказывал Олег Иванович, — я почти не волновался — ведь решение наверняка уже принято и этот разговор — чистейшая формальность».
Диалог, со слов Борисова, состоявшийся в конце января 1980 года, был непродолжительным по времени, длился минуты три-четыре.
Сизов. Здравствуйте, Олег Иванович! К сожалению, повод не из приятных… да-да… Я прочитал ваше заявленьице… Вы приняли окончательное решение?
Борисов. Окончательное.
Сизов. Уговаривать вас не будем — не тот вы человек, но наказать придется…
Борисов. Наказать меня??
Сизов. Почему вы так удивлены? Вы ведь сами согласились у него сниматься?
Борисов. Это была ошибка. Фигура Федора Михайловича так притягивала…
Сизов. Мы приняли решение отстранить вас от работы на «Мосфильме» сроком на два года.
Борисов. В других странах продюсер бы занял сторону актера… (Вовсе не исключено, что в других странах при наличии контракта актеру за отказ от съемок в фильме на заключительном этапе работы пришлось бы платить неустойку. — А. Г.)
Сизов. В нашей стране нет продюсеров, а есть режиссер — Герой Социалистического Труда, основоположник социалистического реализма, член разных коллегий… Олег Иванович, это вынужденная мера и, поверьте, не самая жесткая. Александр Григорьевич такой человек, что…
Борисов. Я знаю. Только еще раз подумайте, что в нашем кино навечно останется опереточный Достоевский.
Сизов. От ошибок никто не застрахован…
«Я, — записал Олег Иванович в дневнике, — чувствовал себя постаревшим Чацким, готовым выкрикнуть: „Вон из Москвы! Сюда я больше не ездок!“ Моя „Софья“ — Женечка Симонова — хотела совершить такой же поступок — уйти с картины, но я, как мне кажется, отговорил ее: „Тебе нельзя этого делать. Перетерпи. Тебя больнее накажут“. И еще с сожалением подумал, что горе мое — не от большого ума, а от недомыслия — совершенно непозволительного в моем возрасте. За это и наказан».
Борисов стал запретной фигурой. От съемок на «Мосфильме» артиста отлучили на два года. Из картотеки киностудии даже изъяли его фотографии. За то, что ушел из картины. Его уход Лев Додин назвал «историей, немыслимой по советским временам».
Борисов ушел из картины, потому что ему не хотелось оставлять нехороший след, представить зрителям примитивного, опереточного Достоевского. Он полагал, что лучше сделать это в момент съемок, чем потом пожинать плоды «творчества» Зархи. «Думаю, — сказал тогда Олег Иванович, — я поступил правильно».
(Можно только представить — это об «опереточном Достоевском» — реакцию Олега Ивановича на появление в новейшие времена в центре Санкт-Петербурга, на Владимирском проспекте, ресторана «Ф. М. Достоевский» со сверканием, словно перед цирком шапито, рекламы, с меню, озаглавленным «Ресторан русской кухни „Ф. М. Достоевский“. Полное собрание гастрономических предпочтений». На каждой странице меню не только портрет Федора Михайловича (иной посетитель, о том, кто такой Достоевский, не осведомленный, и подумает ведь, что видит лицо шеф-повара заведения), но и цитаты из произведений писателя, пришпандоренных сразу после названия блюда и назначенной за него цены.
«Филей а-ля строганофф с воздушной картофелью в сливках» сопровождается, к примеру, выдержкой из «Идиота»: «Бахмутов считался аристократом: прекрасно одевался, приезжал на своих лошадях, нисколько не фанфаронил, всегда был превосходный товарищ, всегда был необыкновенно весел и даже иногда очень остер, хотя ума был совсем недалекого, несмотря на то, что любил бефстроганов и всегда был первым в классе». И поразительная — крупным шрифтом — вслед за цитатой ремарка: «Блюдо рекомендовано Комитетом по внешним связям правительства Санкт-Петербурга».)
После ухода Борисова из фильма 17 артистов, которым Зархи предлагал сыграть Достоевского, отказались сделать это. Согласился только Анатолий Солоницын. Да и то в силу крайне сложных жизненных обстоятельств. Ему важно было (Абдрашитов называет его тогдашнее положение «ужасным») получить работу. Прежде, чем дать согласие, Анатолий Алексеевич, ощущая некоторую неловкость, звонил Олегу Ивановичу в Ленинград и спрашивал совета. Борисов, зная о проблемах коллеги, отговаривать Солоницына, конечно же, не стал. Впрочем, если бы и проблем никаких не было, все равно бы не стал. Предложил бы решать самому.
Вскоре они стали партнерами в фильме «Остановился поезд». Ситуация с заменой одного «Достоевского» другим не помешала их отношениям на картине: они легко и с удовольствием снимались вместе, отдыхали после съемок, долго и помногу читали стихи.
Когда фильм «Остановился поезд» получил Государственную премию, Солоницын к тому времени уже ушел из жизни, а по существовавшим тогда странным правилам премии можно было вручать только живым. Съемочная группа по инициативе режиссера Вадима Абдрашитова, сценариста Александра Миндадзе и Олега Борисова приняла решение выделить средства семье Солоницына из своих премиальных.