я постепенно, кажется, отключаюсь…»
Биоэнергосистемотерапия (БЭСТ) разработана Зуевым, которого его ученики называли за глаза «Зуичем», и является емкой и многоуровневой системой, включающей в себя порядка двадцати видов массажа, а также оригинальные авторские разработки. Можно уверенно говорить, что именно Евгений Зуев — основатель, родоначальник отечественной телесно-ориентированной терапии (ТОТ), а БЭСТ представляет уникальную систему, помогающую при контактной работе задействовать весь комплекс телесно-душевно-духовных структур человека, он помогает вспомнить прошлое и отпустить его от себя навсегда. Зуев определял БЭСТ как «…комплексный подход к пациенту, системное целительство, воздействие на различные отражения физического тела во времени и пространстве». Ключевой фигурой целительства для него являлась фигура целителя. Целителя не как человека, обученного каким-то методикам, что-то там умеющего, целитель — это «…парадокс, феномен яркой индивидуальности и значительное общественное явление в одном лице». Сам он был «парадоксом» и «явлением» в одном лице. Учитель — это тот, кто живет так, как учит. Для него не было дробления мира на плохих и хороших, своих и чужих, медицина не разделялась на традиционную и нетрадиционную. Силой своей личности он переносил «трудящегося», так он называл пациентов, в такую реальность, которую можно лишь почувствовать всем своим существом, но описать не удается.
Зуев был целителем в пятом поколении. Родом из-под Невеля (Псковская область). Мать, бабушка — лечили массажем да травами, сам начал заниматься по «наследству» с девяти лет. Их базовым методам несколько сотен лет. Поступил в медицинское училище, отслужил в армии на Дальнем Востоке. Именно там ему представился шанс, который дал толчок, определил его становление. Тогда, когда Зуев служил в армии, Китай практически не считался «заграницей». Он вылечил командира части, который хворал «костоедой», и тот пообещал выполнить его любую просьбу. Неподалеку располагался буддийский храм, и Зуев попросился туда. Отпустили на девять дней — часть передислоцировали. В монастыре монахи лечили массажем, похожим на тот, который он знал с детства. «Обмен опытом» всегда плодотворен, и часть приемов он позаимствовал. Китайцы разрешили ассистировать при врачевании. Этот опыт имел продолжение в системе БЭСТ, именно тогда он понял, какое значение имеют растяжки, нажатия, рольфинги. Это было в далеком 1953 году, а в 1980-м он получил посвящение у буддийских монахов.
В значительной степени помогают окунуться в святая святых — в работу Олега Ивановича над «Кроткой» — несколько январско-февральских (1981 год) страничек его дневника, без которых не обойтись: они — ключ к пониманию переживаний артиста в счастливые для него дни. Записями в специальной рабочей тетрадке, перенесенными спустя годы Юрием Борисовым в дневниковый формат, Олег Иванович фиксировал все, что приближало его к пониманию роли, Достоевского, поставленных им и Додиным задач, и то также, что отдаляло от понимания этого.
Январь, 4
В голове — только «Кроткая»
Вначале я не сомневался в ее любви. Но когда пелена спала, увидел, что я ее теряю. Если уже не потерял. И песенка эта… шарманочка… Коль запела при мне — так точно про меня забыла. Вот что было ясно и страшно. Что получается? Выкинут, не нужен… Она уходит.
Январь, 6
Каждое объяснение в любви — немножечко потеря себя. Пелены уже нет и… нет друга. Хотите сказать, что в этом была ошибка — что сделал ее своим другом? Укажите, укажите мне мою ошибку!
Январь, 7
Главное — не струсить. «Пошел на рынок и купил железную кровать и ширмы. Это была кровать для нее. Ночью она молча легла в свою новую постель: брак был расторгнут… Побеждена, но не прощена!» Завоевать ее так. Добиться признания своих ошибок!
<…>
Январь, 9
Ритм репетиций хоть и небыстрый, но очень плотный, густой. Много делаем в маленьких кусочках. Репетиции только вечером.
Январь, 10
Поток сознания № 1: Я
«Она теперь в зале на столе, составили два ломберных, а гроб будет завтра, белый гроденапль, а впрочем, не про то…» Так будет начинаться. Он ходит вокруг ее тела и пытается «собрать мысли в точку».
У Ф. М. есть заметка в дневнике, датированная 16 апреля 63-го года: «Маша на столе. Увижусь ли с Машей?» Интересно, в какой степени неудачный брак с первой женой нашел отражение в «Кроткой»? Достоевский всегда испытывал чувство вины по отношению к Марии Дмитриевне, его нервозность, неуравновешенность пугали, отталкивали ее. Она была издергана и неспокойна. Еще после бракосочетания в церкви они отправились к своим знакомым, где должны были провести первую ночь. Но именно в тот вечер у Ф. М. случился припадок. Когда он начал приходить в себя, то первое, что сказал: «Нехороший знак». Стал оправдываться перед женой, что не знал, до какой степени болен. Оправдываться ему было нелегко. И любовь, и весь брак были нелегкими. Его сила, стремление к физическому превосходству угнетали Марию Дмитриевну. Достоевский, как известно, во время ее болезни создавал «Записки из подполья», тон которых «резок и дик». Их автор признавался самому себе: «…любить у меня — значило тиранствовать и нравственно превосходить. Я всю жизнь не мог даже представить себе иной любви и до того дошел, что иногда теперь думаю, что любовь-то и заключается в добровольно дарованном от любимого предмета праве над ним тиранствовать».
Гроб на столе. «Возлюбить человека, как самого себя по заповеди Христовой, — невозможно. Закон личности на земле связывает. Я препятствует». Далее Ф. М. приходит к выводу, что каждая сильная личность должна уничтожить свое Я, «отдать его целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно». У Достоевского с Марией Дмитриевной не получается. Не получается и у Закладчика с Кроткой.
На секунду отвлекусь — Я подталкивает! Как хорошо, что моя семья живет в Согласии. Мое Я растворяется в сильном Я моей жены. И ничему не препятствует. Но это не случается «со всеми и каждым». Виною тому — коллективная, рабская сущность моего ремесла. Я не могу растворить свое Я в партнерах. И им этого не нужно. Каждый сыт друг другом. По ноздри. В каких-то спектаклях Товстоногову удавалось наши Я соединить, саккумулировать — я мог возлюбить все в Лебедеве, а он — возлюбить все во мне. Это происходило на какой-то миг, словно под фотовспышкой. Это были «очевидно случайные удачи» — как выразился бы Л. Н. (Лев Николаевич Толстой. — А. Г.). Это он о том месте в «Ромео и Джульетте», когда герой признается, что «вся философия мира не заменит Джульетту». Мне Лебедева, а ему меня — еще как заменит! А впрочем, не про то…
С опозданием думаю, что лучше было выбрать другую профессию — например, профессию сочинителя, имеющего свое «подполье». Единоличника, погруженного в Я. Как замечательно — писать «Записки из подполья», «Кроткую»! (Достаточно только двух этих вещей, чтобы сказать о своем Я всем.) Писать и не думать, как надо это играть, и надо ли вовсе, и уж тем более, надо ли с кем-то вступать из-за этого в отношения. В этом случае все твои невзгоды и радости, вся твоя жизнь переплавляются в творчество, а в самом процессе — нет посторонних! Хорошо говорить В. Катаеву (цитирую по книге А. Эфроса): «Если ты идешь по дачной дорожке и думаешь о Фете и тебе по поводу Фета пришли какие-то мысли, то быстро иди домой и пиши о Фете, а не о Тютчеве, даже в том случае, если именно о Тютчеве тебе по тем или иным соображениям следовало бы сегодня писать». Какая свобода маневра! Даже если по каким-то причинам тебе не удастся все-таки написать о Фете — все равно, и о Тютчеве — неплохо! У них, у сочинителей, только одна сложность: преодолеть свое Я. Если преодолеют, то — бах! — получится «Кроткая» или «Записки из подполья». (Это, конечно, шутка такая.) А нам еще вступать в «особые отношения» с коллективом, режиссером и действовать по принципу шахматных фигур: если ты «конь», но еще не пришла очередь твоего хода, то должен ждать. И что хуже всего, твой партнер «слон» может сделать такой неудачный ход, что вся партия будет подгажена. К тому же и с Я все непросто. Настал твой ход, ты судорожно перебираешь варианты, на какую клетку встать, смотришь на часы. Знаешь наверняка, какой вариант выигрышный, но все равно по необъяснимым причинам делаешь ход не туда.
Я окружено тайной. Тут и твой ангел-хранитель, и сотня падших ангелов, которые держат тебя как на спиннинге. Так что не дернешься. И чем чище и незащищенней твое Я, тем больше над тобой демонов. Без них ни шагу. Они диктуют. Только Достоевский мог так выразить эту кабалу. Это состояние, когда ход мыслей, поток сознания невозможно прервать. Отсюда такие монологи — бесконечные, как на исповеди перед Богом. Остановишься — оборвется дыхание! Впрочем, не про то…
Гроб на столе. Судя по макету, сцена напоминает колодец, дно колодца. Немного мебели и вытянутое зеркало, которое соединяет с внешним миром. Я уже мысленно «хожу» в этих декорациях, пытаюсь «собрать мысли в точку».
Я записываю это для того, чтобы представить себе состояние Кроткой, переступившей порог его дома. «О, грязь! О, из какой грязи я тогда тебя вытащил! Должна же ты была это понимать», — говорит мой Закладчик. В его распоряжении только две комнаты: «одна — большая зала, здесь и касса, а другая — тоже большая — наша комната, общая, тут и спальня. Мебель скудная: киот с лампадкой, шкаф, в нем несколько книг, постель, стулья, стол, конторка». В общем, ничего похожего с моей историей. Другое время, другое место действия, пол сугубо мужеский. А общее только то, что гол и бос был, как она, и что из грязи вытащили. Однако сталкиваю эти истории сознательно. С единственной целью, чтобы уяснить… не суть даже, не предлагаемые обстоятельства, а знаки!! При работе над ролью, в особенности если это Ф. М., А. С., Н. В. или А. П. (Достоевский, Пушкин, Гоголь, Чехов. —