«После „Генриха IV“, — пишет Андрей Караулов, — Товстоногов хорошо понимал, какой актер есть в труппе БДТ. Борисов ему нравился. В том, как он играл „Генриха IV“, Товстоногов чувствовал идеи очень глубинные, почти не формулируемые. Тем не менее были серьезные „но“: Товстоногова отталкивал нервный, взрывной темперамент Борисова, „адская машина“ его нутра. Товстоногов не знал, как укоротить, содрать с него ту обаятельную „дьявольщину“, которая так эффектно выплеснулась в роли принца Гарри, но — самое главное! — видел: Борисов в каждой работе упрямо тяготеет к тому, чтобы реабилитировать само понятие греха. А заряд энергии Борисова, сила его обаяния, его внутренней аргументации таковы, что симпатии зала всегда, кого бы он ни играл, будут на его стороне. Вот чего боялся Товстоногов».
Олег Иванович, к слову, вспоминал, как ему позвонил Додин, рассказал, что всю ночь читал книгу Караулова, очень доволен, и посоветовал автору продолжить заниматься этим, а не «Моментом истины» (одно время Андрей Караулов вел телевизионную передачу с таким названием. — А. Г.).
«Книга и мне нравится — с оговорками, — записал Борисов в дневнике. — В особенности разбор тех ролей… которые он видел. Что касается киевского периода, ленинградского, то тут что-то получилось (благодаря Алене, которая все ему терпеливо вкладывала), а что-то… поверхностно и ко мне отношения не имеет. Однако по такому анализу „Гарина“, „Кроткой“, „Павла“ — тонкому, почти режиссерскому — можно сложить определенное мнение и о ролях, и об актере — „с напористым мировоззрением“, как он пишет.
Караулов утверждает, что свое время я не выразил. А выразили Ульянов, Глузский и особенно Ефремов. Я играл время, „как бы вывернутое наизнанку, заглядывал в такие закоулки… куда, считалось, вообще не нужно смотреть“. Получается, я не выразил времени официального, „московского“. Но, может, это и хорошо? И какое тогда время выражали Смоктуновский, Даль, Луспекаев, Козаков?»
Еще в 1971 году Борисов собирался уходить из БДТ, ничего практически после «Генриха» не играя серьезного и после бесконечных вводов и замен. Товстоногов удержал его обещанием роли Хлестакова, доставшейся в итоге не ему. «Так мы, — записал в дневнике Борисов, — и собираем наши болячки. Пропускаем их через свою кровь, а память собирает и фиксирует их». Тогда он снимался в фильме Алексея Германа «Проверка на дорогах». Герман считал, что ситуация для Борисова в БДТ складывалась драматическая, потому что Товстоногов не мог определиться, место кого из тех, кто уже полюбился режиссеру, должен был занять Олег. «То, что Борисов мощный артист, — говорил Герман, — Георгий Александрович знал, но забыл…» После разговора с Товстоноговым, того самого, в котором был обещан Хлестаков, Борисов рассказал Герману, когда они прогуливались возле Летнего сада, что он спросил режиссера: «Так что, мне уходить?» Товстоногов, к подобным разговорам привыкший и реагировавший на них примерно одинаково, пожал плечами и ответил: «Ну что ж, Олег, мы сомкнем ряды, и всё». Но о Хлестакове тем не менее сказал.
Борисов хорошо запомнил собрание с распределением ролей на задуманный Товстоноговым «Тихий Дон». «Огласили список действующих лиц — от Петра Мелехова — К. Лаврова до адъютанта генерала Фицхелаурова — Бори Лёскина, — записал он. — „Забыли“ только Гришку Мелехова. Последовала маленькая режиссерская экспликация: дескать, роман Шолохова — одно из любимых творений в нашей литературе, эпос. Дина Морисовна начала еще два года назад работу над инсценировкой и т. д. Ни слова о главном. Наконец: „Но вы же хотите знать, кто Гришка?“ Все в зале заерзали от предвкушений. У Товстоногова — выразительная мимика, он разводит руками: ну где взять, мол, коли нет? Потом вынимает уже сложенный список, чтобы еще раз удостовериться. Произносит нерешительно: „Григорий… Григорий… (пауза, оглядывает присутствующих). Чем черт не шутит… (затягивается сигаретой). Ну, попробуйте пока вы… да-да, вы, Олег…“ Полушепотом».
Олег Иванович чувствовал себя нашкодившим котенком. Конечно же, он среагировал на «попробуйте пока вы», особенно — на «пока». Но какой выход у советского артиста? Борисов вспомнил, что говорил в таких случаях его Кочкарев из «Женитьбы»: «…что ж из того, что плюнет? Если бы, другое дело, был далеко платок, а то ведь он тут же в кармане, — взял да и вытер».
Товстоногов, стоит предположить, и задумал постановку «Тихого Дона» во многом потому, что в его распоряжении был такой актер — Олег Борисов. Григорий Александрович потому и тянул с объявлением на распределении («Но вы же хотите знать, кто Гришка?.. Григорий… Григорий…»), потому что хотел насладиться реакцией удивления. «Режиссура в театре, — говорил Товстоногов, — это распределение ролей».
У Товстоногова — и это, пожалуй, самое удивительное — и тени сомнения не было при назначении Борисова на роль Мелехова. А «пока» и «полушепот» — всего лишь игра: я, мол, тоже удивлен выбором. Как и вы…
Назначение актера на роль Товстоногов считал решающим актом трактовки спектакля. Процедура распределения по-товстоноговски напоминала либо казнь, либо, по образному замечанию театроведа Ирины Павловой, «возведение в генеральский чин».
Хрестоматийный пример, связанный с распределением Товстоноговым ролей, относится к первому году его работы в БДТ. В театре оставались старики. Один из них — Виталий Павлович Полицеймако, прежде игравший заметные роли, а после прихода Георгия Александровича сразу же получивший «кушать подано» в «Преступлении Энтони Грэхема», стал жаловаться на режиссера в обком КПСС. И Товстоногов был об этом осведомлен. «Настоящий режиссер, — говорит Ирина Павлова, — дорожит хорошим актером, даже если этот актер совершает неблаговидные поступки».
Товстоногов не давал Полицеймако роли, а тот в свою очередь не воспринимал Товстоногова. Предельно напряженная ситуация сохранялась до обсуждения на худсовете пьесы бразильского драматурга Гильерми Фигейреду «Лиса и виноград». Товстоногов прочитал пьесу, худсовет принял ее к постановке, но кто-то из выступивших после читки сказал: «Все хорошо, но у нас же нет Эзопа». И Товстоногов провел свою партию классически: «Как это нет? Если нам находить актеров по меркам сборной Советского Союза, то такой актер у нас есть. Это Виталий Павлович». В спектакле «Эзоп» Полицеймако сыграл блестяще. По воспоминаниям Дины Шварц, Виталий Павлович пришел в кабинет Товстоногова, встал на колени и сказал: «Простите!» «О чем вы? — будто бы удивился Георгий Александрович. Я ничего не знаю… О чем вы просите прощения?» Лучшего соратника, нежели Полицеймако, у Товстоногова в театре после этого не было.
На первой же читке — 10 марта 1977 года — Товстоногов, заметив (на всякий случай) об ответственности, выпавшей на долю театра (постановка готовилась к шестидесятилетнему юбилею революции 1917 года, но дата в этом случае стала лишь поводом: идею о постановке «Тихого Дона» Товстоногов вынашивал давно), объявил, что в центре спектакля — Григорий Мелехов. «Это трагедия не приставшего к берегу человека, — сказал он. — Тема столкновения человека и рока. Здесь просматривается аналогия с античной трагедией. Сильный человек, и его трагедия — человека, не понявшего, к какому берегу пристать».
«Григорий Мелехов, — рассуждал Товстоногов, — сильная личность. У него есть второй этаж мышления, что не каждому дано. Он между двух берегов развороченной России. И между двух женщин. Ищет, мечется в поисках пристани, совершает поступки, оценивает. События бросают его зигзагообразно, он ведом ими, затем сам на определенный момент становится ведущим. Эти поиски — к какому берегу пристать — есть сквозное действие, которое определяет его сверхзадачу. Она у него не задана, он ее ищет. У него нет определенной сверхзадачи. Он ищет ее, и в этом его сверхзадача. Трагедия его в том, что в потенции он сильная личность. А так как он бегает то туда, то сюда, то оказался затравленным волчонком. Это жизнь, а не литература. Ему необходима ясность бытия. А ее нет, поэтому он мечется, переоценивает многое, кидается к одному, другому, вроде бы пришел, и снова метания. Он героическая личность. Как это сыграть? Через поступки, размышления, оценки, веру в предлагаемые обстоятельства, в подлинность данного момента, исходя из развития отношений с другими персонажами…
Жизнь разбудила в нем много темных сторон, заставила размышлять в более высокой степени, чем мышление обычного хлебопашца. Он силен, имеет два Георгиевских креста, бесстрашен… Все его размышления направлены вглубь, отсюда обострение сценического поведения. Повышенная витальность для него редка, как правило, он тих, так как о многом размышляет. Отсюда его природа чувств. И физика должна быть иной, чем это делалось раньше в других спектаклях или кинофильме. Там он больше балансирует между тем или этим, а мне бы хотелось активности мысли».
После этого монолога, произнесенного на репетиции, состоявшейся 11 марта 1977 года, и записанного Михаилом Карнауховым, стажировавшимся тогда в БДТ у Товстоногова, появилась, думается, полная ясность в вопросе: почему Георгий Александрович именно Борисова выбрал на роль Григория Мелехова.
История «крестьянского Гамлета» эпохи перелома не «быть или не быть», а каким быть, во имя чего? Товстоногов и Борисов считали Мелехова «крестьянским Гамлетом», человеком, ищущим себя в глобальных масштабах, в условиях распавшейся связи времен, к труду склоняющимся больше, нежели к войне.
Несоответствие штампу, сложившемуся у читателей «Тихого Дона», — Григорий должен быть высоким, статным, косая сажень в плечах, красавцем-казаком, с кудрявым чубом, — Борисов компенсировал найденным им внутренним сходством с Мелеховым, и о «чубе» все забыли. Не фактурный, не красавец, а глаз — не оторвать.
Мелеховых в театральных работах больше не было. Борисов первый и единственный, а вот в кинематографе можно вспомнить сразу трех Григориев.
Первым был Андрей Абрикосов в 1931 году, Шолохов еще не дописал роман до конца, фильм — из немого кино.
Спустя 25 лет Сергей Герасимов, которого благословил Шолохов, роман к тому времени завершивший, приступил к съемкам трехсерийной киноэпопеи. Григория Мелехова играл «лихой казак» с «вихрастым чубом» Петр Глебов, который надолго, до появления Борисова на сцене БДТ в 1977 году в роли «крестьянского Гамлета», и олицетворял собой образ Мелехова.