И потому, возможно, Товстоногов не хотел отпускать Борисова и остановил в 1971 году его уход обещанием дать роль Хлестакова, что держал в уме необходимость создания и поддержки состояния актерской конкуренции. Хотя и говорит Олег Басилашвили, что в БДТ «о конкуренции речь не шла, потому что мы все прекрасно понимали: во главе театра стоит талантливейший человек и все зависит только от него, а не от каких-то его благорасположений к кому-либо».
Без конкуренции, однако, не обойтись. В Театре им. Леси Украинки в конце 1940-х — начале 1950-х, можно вспомнить, блистательно играли два выдающихся артиста — Михаил Романов и Юрий Лавров. Оба они, по воспоминаниям очевидцев того времени, друг друга не жаловали, у них было непримиримое противостояние. Но Константин Павлович Хохлов знал, что театру нужны оба. Оба и играли в лучших спектаклях, но друг на друга оглядывались.
Сам Басилашвили, надо сказать, для того чтобы, по всей вероятности, поддержать Товстоногова, слабеющего, много болеющего и очень переживающего, «когда артисты, становясь известными, уходили из театра — перебирались в Москву», и дать ему понять, что уж он-то никуда уезжать не собирается и тем самым успокоить режиссера, попросил у него четырехкомнатную квартиру уехавшего Борисова. В интервью газете «Московский комсомолец в Питере» в феврале 2006 года он поведал об этой квартирной операции: «У меня была хорошая отдельная квартира в Дмитровском переулке. Когда Георгий Александрович уже стал слабеть, театр покинули Юрский, Тенякова, Борисов (они из разных „опер“: если Борисов ушел из театра в 1983 году, то последняя работа Юрского в БДТ, актерская и режиссерская, — датирована 1976 годом, а Тенякова покинула Ленинград в 1978 году. — А. Г.). Я видел, чего стоят Товстоногову эти уходы: он был черный, как рояль. А я занимал в театре одно из ведущих мест. Наверняка Товстоногов уже ждал, что я тоже захочу вернуться в Москву. И актриса Валя Ковель посоветовала: „Сходи к Гоге, попроси борисовскую квартиру — и он успокоится, что ты никуда не собираешься уезжать!“ Так я и сделал. Товстоногов с орденом Героя Соцтруда отправился в исполком… Вот мы и живем с женой здесь уже больше двадцати лет. Даже обои борисовские не переклеили!»
Обои, конечно, можно было бы и переклеить, но, видимо, такие хорошие обои были подобраны Аллой Романовной, что жалко было с ними расставаться…
У Басилашвили отношение к Олегу Борисову, мягко говоря, не без элементов предвзятости. Ему, к примеру, нравится только одна роль, сыгранная Борисовым, причем лишь в кино — в фильме «Садовник», — а не на сцене. «Кроткую» Басилашвили не смотрел по принципиальным соображениям. Однажды в интервью газете «Московский комсомолец в Питере» он поведал странную историю: «…я очень обрадовался, когда один из известных режиссеров утвердил меня на роль в очень интересном сценарии. Вдруг он просит зайти на „Ленфильм“: „Вся наша труппа хочет, чтобы именно вы снимались в этой роли. Но вы ее играть не будете. Это не моя воля“. Роль сыграл другой Олег, Борисов». «Ваш друг и коллега?» — спросил репортер. «С Олегом Ивановичем, — ответил Басилашвили, — мы не дружили, у него был своеобразный характер, возможно из-за болезни».
Сложно сказать, о каком фильме и о каком известном режиссере ведет речь Олег Басилашвили. Он не называет ни имени режиссера, ни кинокартины. За годы работы в БДТ Олег Борисов снялся на «Ленфильме» в шестнадцати лентах. В «золотом» кинофонде из них — «Рабочий поселок» Владимира Венгерова (Борисов сыграл Леонида Плещеева), «На войне как на войне» Виктора Трегубовича (роль Михаила Домешека), «Проверка на дорогах» Алексея Германа (роль разведчика Виктора Соломина), «Дневник директора школы» Бориса Фрумина (роль Бориса Николаевича Свешникова), «Женитьба» Виталия Мельникова (роль Ильи Фомича Кочкарева).
Венгеров, Трегубович, Герман, Фрумин, Мельников ни разу — ни словом, ни полусловом — не обмолвились в многочисленных интервью об этих фильмах, о том, что, мол, надо же, некрасиво как получилось: хотели снимать Басилашвили, а нам — против нашей воли — навязали Борисова. Более того, рассказывая о своей работе над лентами, все режиссеры отмечали высокий уровень артиста Борисова.
Может быть, Басилашвили имел в виду телефильм «Подросток» (режиссер Евгений Ташков, как записал в дневнике Борисов, «метался между Басилашвили и мной»), но, во-первых, лента снималась на «Мосфильме», и, во-вторых, «метания» Ташкова мгновенно закончились, как только он увидел «Кроткую».
Басилашвили и Борисов — разные совершенно люди.
Олег Борисов всегда — это было его принципиальной позицией — дистанцировался от властей, всевозможных политических движений и вообще от политики. «Единственная, — говорил, — возможность у актера выразить свою точку зрения на мир — в материале, который ему дан драматургом. Либо надо идти на трибуну. Многие шли. Я предпочел первый путь».
Борисова регулярно заманивали-уговаривали вступить в КПСС. Самым настойчивым был секретарь парткома БДТ Анатолий Феофанович Пустохин, артист, рекомендованный на вакантную тогда секретарскую должность обкомом КПСС и следовавший руководящим рекомендациям при отборе кандидатов на вступление в партийные ряды. Существовали ежегодные квоты на вступление в КПСС во всех крупных организациях. БДТ исключением не был. Пустохин, наседая на Борисова, квоту эту надеялся закрыть.
«Действительно, опасность нависла, — записал в дневнике Олег Иванович. — Как дамоклов меч. Уже третий месяц Пустохин за мной ходит. По пятам. Не было заботы, так подай. Я — ему: „Болен, Толя“. Действительно, лежу с гриппом, плохо себя чувствую. Он говорит: „Хочешь я к тебе с марлевой повязкой домой приду, сразу договоримся?“ Я — ему: „Толя, ты как клещ, дай поболеть спокойно“. Потом — съемки, уезжаю на десять дней в Москву. По возвращении звонит, не успел в дом войти: надо поговорить. Опять отлыниваю. Начинаются репетиции „Тихого Дона“, он как заладил: „Григорий должен быть членом, ты не имеешь права…“ Я объясняю по-человечески: у меня Алена в рядах, ей положено по должности, она у меня голова, на семью одного коммуниста достаточно». Олег Иванович рассказал Пустохину историю про киевского режиссера Сумарокова. Александр Александрович долго отбивался, умолял свой партком: «Ну, не могу я, у меня все в голове путается: эмпириокритицизм, прибавочная стоимость…» Его скрутили, заставили выступить на открытом собрании. Он долго готовился, понимал, что на карту поставлена его репутация. Захотел внести свежую струю. Положил грим, набрал побольше воздуха, встал посреди собрания и в самом неподходящем месте громогласно воскликнул: «Да здравствует наш совершенно потрясающий партком, совершенно умопомрачительное правительство и совершенно замечательный ЦК!!!» Больше ему никогда слова не давали. «Ты, — спросил Олег Иванович, рассказав эту историю Пустохину, — хочешь услышать от меня такую же здравицу?..» Пустохин приходить перестал, но на столике Олега Ивановича в гримерке стали регулярно появляться образцы заявления о приеме в кандидаты в члены КПСС.
Диссидентом Борисов не был. Никогда не кричал о своих убеждениях. У него была четкая позиция: «Я доказываю работой!» Его никогда не интересовали слухи и сплетни, у него для этого просто не было времени. Когда он с БДТ приехал в 1966 году в Лондон, на один из спектаклей пришел Рудольф Нуреев, еще в 1961 году попросивший в Париже политического убежища. Весь театр бежал от него через служебный вход. Кроме Борисова. «А-а, вы остались? — сказал Олег Иванович Нурееву. — А я и не знал». И спокойно пообщался с мастером балета.
Олег Басилашвили, пытавшийся — тщетно — соревноваться с самым, пожалуй, известным общественным и политическим деятелем из театрального мира Кириллом Лавровым по части представительства во властных структурах, по разным партиям побегал в охотку. Он был народным депутатом РСФСР в 1990 году от блока «Демократический выбор России — объединенные демократы», потом входил в состав «Союза правых сил», затем стал поддерживать «Яблоко», а потом — «Гражданскую платформу». Прямо-таки — «Союз меча и орала».
По мнению Анатолия Смелянского, разочарование Товстоноговым носило у Борисова «ожесточенно личный, если хотите, воспаленный характер». «Были случаи, — говорит Лев Додин, — когда Товстоногов привозил в Ленинград ведущего артиста провинциального театра, можно сказать, звезду местного масштаба, даже со званием народного СССР. Человек начинал репетировать, а Георгий Александрович через неделю-другую говорил: „Знаете, вы нам не подходите. Если хотите, возвращайтесь обратно“. А как это сделать, если актер уволился из старого театра, забрал оттуда трудовую книжку, поменял квартиру? Товстоногова такая проза не волновала. Нет, он не выгонял новичка на улицу, мог оставить в труппе, но терял к нему интерес, ролей не давал. Со временем человек уходил сам. Для Георгия Александровича профессия всегда стояла на первом месте и исключала возможность любых компромиссов».
Разочарование было, разумеется, — из-за «творческого голода» прежде всего, но говорить об «ожесточенном» отношении Борисова к Товстоногову оснований, на мой взгляд, нет никаких.
23 мая 1989 года Товстоногов ушел из жизни. За рулем автомобиля. Ехал из театра домой. Остановился на светофоре на красный свет. И — все. Остановилось сердце.
Борисов записал в дневнике: «Как говорят англичане, присоединился к большинству. Не просто к большинству, но лучшему. Теперь он в том мире, где живет Достоевский, Горький. Только те — много этажей выше… Знатоки говорят, что в том мире человек должен освоиться. Что это трудно ему дается. Но у людей духовных, готовых к духовной жизни, на это уходит немного времени. Товстоногов сразу отправится в библиотеку, где собрано все, что Шекспир, скажем, написал после „Бури“ — за эти без малого четыре столетия. Что это за литература, можем ли мы представить? Едва ли… Персонажи в ней будут не Генрих V, принц Уэльский, не Фальстаф, а неведомые нам боги, атланты… В детстве, когда мы изучали мифы, мы что-то о них знали… но потом выбросили из головы. Когда сидишь в их читальном зале, — я так это себе представляю, — слышатся звуки, доносящиеся из их филармонии. Только в ней не тысяча мест, не две… У Георгия Александровича скоро будет возможность послушать новый реквием Моцарта. И убедиться, что его Моцарт (из спектакля „Амадей“) был поверхностный, сделанный с далеко не безупречным вкусом. Впрочем, сам Моцарт за это не в обиде… Среди слушателей есть, конечно, и Сальери. Нам эту музыку пока не дано услышать.