Эта интрига началась не от любви к Чехову, не от неудержимой жажды к творчеству. Все гораздо прозаичнее: объявили, что в сентябре — гастроли в Париже. Около двух лет «Дядя Ваня» с огромным успехом шел с Борисовым, Мягковым и Вертинской в составе. Перед гастролями в Париже начались закулисные игры, и эти роли начали репетировать Ефремов, Смоктуновский и Мирошниченко.
— Если ты не против… во Францию поедут два состава «Дяди Вани», — осторожно начал Ефремов, когда Борисов, собравшись с силами — ему очень не хотелось делать этого, — пришел объясниться.
— Но я буду играть только с Вертинской. Это мое условие. Мы вместе репетировали и играли три года. Неплохо играли…
— Уже три года? Да… но, кажется, она не поедет. Мне сказали, она вообще заявление написала. И Калягин… С ума посходили.
— Еще не поздно вернуть все, как было. Но если Вертинская не едет, не еду и я.
— Это твое последнее слово?
— Последнее…
Не хотелось бы, конечно, верить, что Олег Ефремов задумался о том, чтобы самому сыграть Астрова после того, как 30 апреля 1985 года, через несколько недель после избрания его генеральным секретарем ЦК КПСС, во МХАТ на «Дядю Ваню» пришел Михаил Сергеевич Горбачев с супругой. После первомайских праздников он позвонил Ефремову, произнес пафосно: «Надо нам наш маховик раскручивать», долго рассказывал о своем впечатлении от спектакля, сказал, что Астров — Олег Борисов ему понравился. Похвала генсека вполне могла катализировать актерские амбиции Ефремова.
Очевидно, что Ефремов по-актерски позавидовал Борисову. Нет, не его успеху, а тому, что это можно, оказывается, сыграть и так. И втайне от Олега Ивановича сам стал репетировать Астрова. С этой стороны предательства Борисов никак не ожидал. И поэтому оно стало для него особенно болезненным. Ефремов говорил о том, что когда он пришел в Художественный театр, там почти ничего не осталось от того, что было заложено Станиславским. «Предстояло, — утверждал он, — возвратить главное — живой театр». «Иногда, — рассуждал Ефремов, — нелегко бывает быть до конца откровенным, нелегко сказать актеру: „Знаешь, ну, не выходит у тебя роль, не получается!“» Судя по всему, ему и по отношению к себе не всегда доводилось быть откровенным. Во всяком случае, он не сказал себе, отобрав у Борисова роль Астрова, о том, что «не выходит», «не получается»…
В книге об Олеге Ефремове «Настоящий строитель театра» в списке ролей значится: «1985. А. Чехов „Дядя Ваня“ — Астров» и опубликована фотография Олега Николаевича в образе Астрова (1988 год). Конечно же, в 1985-м Астрова играл Борисов. Премьера с Ефремовым состоялась в 1988-м.
Ефремов, надо сказать, не так уж и часто играл в спектаклях, поставленных им самим. Анатолий Смелянский считает, что каждый такой случай имел свою причину, далеко выходящую за пределы «обычных актерских амбиций». Иногда артист Ефремов, полагает Смелянский, «помогал главному режиссеру Ефремову доказать необходимость той или иной пьесы», и в качестве примера приводит постановку 1981 года по пьесе Александра Гельмана «Наедине со всеми».
В других случаях, по мнению Анатолия Смелянского, артист Ефремов «просто спасал ситуацию, когда, скажем, ушел из театра Олег Борисов и надо было играть Астрова в „Дяде Ване“».
Насчет «помощи» самому себе — более или менее понятно, но «спасал», взяв роль Астрова?! Актриса МХАТа Ирина Мирошниченко в одном из телефильмов об Олеге Борисове, сказав, что Ефремову почему-то захотелось самому сыграть Астрова, предположила, что «это (отбор роли Астрова. — А. Г.), вероятно, Олега Ивановича обидело». На предательство не обижаются. Оно до глубины души ранило Борисова.
«Если бы Олег Николаевич, — считает Анастасия Вертинская, — встретился с Борисовым, предположим, в своем кабинете и сказал: „Знаешь, я жутко хочу сыграть эту роль. Как ты отнесешься к этому?“ Я думаю, что реакция Борисова была бы другой. А так, в результате этого инцидента, из театра ушел Борисов, за ним ушла я, за мной ушел Калягин, за Калягиным ушла Катя Васильева. Никто не вернулся. Это было роковое событие. И, конечно, для Борисова это была огромная душевная травма».
Общественности спустя время объясняли уходы артистов из МХАТа «звездной болезнью». Запоздалая ложь, да и только.
«Дядя Ваня» на сцене МХАТа продолжал идти с Астровым — Ефремовым. Но это был уже другой спектакль. Прежний — слаженный, крепкий — без Борисова рассыпался. Ефремов переживал, но изменить что-либо был уже не в силах. Астров, впрочем, Олегу Николаевичу довольно скоро наскучил, и он передал роль Дмитрию Брусникину. Когда Ефремов играл Астрова, казалось, он о себе говорит: «Обыкновенно я напиваюсь так один раз в месяц. Когда бываю в таком состоянии… мне тогда все нипочем! <…> Я рисую самые широкие планы будущего…»
Анатолий Смелянский объяснял случавшиеся время от времени проявления у Олега Николаевича симптомов типично «русской болезни», несомненно, влиявшие на жизнь во МХАТе — творческую в первую очередь, — «своим способом проживания советской жизни».
Одно из первых собраний после раскола театра Олег Николаевич посвятил 24 сентября 1987 года вопросам дисциплины. «Ефремов, — записал в дневнике Борисов, — говорил об этике Станиславского. О внутреннем распорядке. Как себя вести. Еще говорил, что нельзя выходить на сцену в состоянии алкогольного опьянения. Ему, видимо, донесли, что случаи участились… Но как можно кого-то убедить, когда у самого рыльце в пушку. Рыба гниет с…»
«Я, — записал Борисов 27 июня 1988 года, — отпущен в творческий отпуск. Во МХАТе буду играть только „Кроткую“. А у них сегодня премьера „Дяди Вани“… Я не увижу. Да и какое это имеет значение? А измена и предательство — имеют решающее». И вовсе не потому не получал Борисов во МХАТе новых ролей, что не было достойных постановок, а потому лишь, что амбиции Ефремова-артиста подмяли под себя амбиции Ефремова-режиссера. Один только фактически отобранный у Олега Ивановича Астров, напряженной работе над ролью которого Борисов отдал 21 месяц, отказавшись от всех практически съемок и записей и отвлекшись лишь однажды за это время — на фильм «Парад планет», — наглядный тому пример. Предложенная Ефремовым роль Коли-Володи — отношение барина к крепостному комедианту. Борисов всегда — сразу после окончания Школы-студии, в Театре им. Леси Украинки, даже в БДТ — бредил МХАТом, мечтал о МХАТе, а потому случившееся с ним во МХАТе стало для него огорчением в квадрате. Олег Табаков считал, что это — «плата: человек идет на это сам, сам сжигает себя, плата за возможность быть самим собой».
Предлагал Олег Иванович поставить на Малой сцене МХАТа «Бухтины вологодские» Василия Белова — Юра написал инсценировку, заинтересовался Смоктуновский. Ефремов поначалу дал согласие на постановку, но потом, даже не вникая в суть предложения, не читая подготовленный Борисовым-младшим текст, словно отрезал: «Нет!»
«Кроткую» посмотрел французский импресарио. Зашел после спектакля к Борисову. Поинтересовался, не будет ли артист против, если «Кроткую» пригласят в Париж. «Не хотел его огорчать, — записал после встречи с французом Олег Иванович. — Сколько бы он ни старался — свита будет стоять намертво. Как и у Товстоногова. Только там она артистичнее это делала. Если уж он в Белгород и Орел на фестиваль лучших спектаклей не отпустил… Якобы декорация не встает. Я не мог этого предвидеть — какой он. Теперь все стало понятно: Олег Николаевич — а вокруг остальные танцуют. Вприсядку. Вот принцип…»
«На Васильевской, в Доме кино, — записал Борисов в дневнике, — увидел Галю Волчек, она улыбнулась как-то заговорщицки, почти сочувственно: „Предаст… Переступит… Помяни мое слово“. Предал… Правда, не переступил, потому что я успел унести ноги. Мы все когда-нибудь ответим там за то, что поддались искушениям. Не этим, так другим. „Время для всякой вещи и суд над всяким делом“. Только одна мысль не дает покоя: а вдруг и в той жизни будут любимчики и холуи? Они ведь умеют стать такими шелковыми, гладкими. Даже если их и осудят, они быстро приспособятся, покаются, попадут под первую же амнистию по случаю светлого праздника… и все закружится по новой».
В октябре 1988 года в радиоинтервью Олег Иванович, отвечая на вопрос: «Есть ли у вас самое большое разочарование в жизни?» — сказал: «У этого разочарования есть даже фамилия!»
Слова, не подкрепленные делами и достойным поведением во взаимоотношениях с коллегами, так словами и остаются. Пустыми. Что с того, что Олег Николаевич в 1983 году сказал о том, что ему «важно, чтобы во МХАТ приходили живые, талантливые индивидуальности, которые могут задавать тон. Чтобы их искусство стало критерием, камертоном, по которому бы настраивались артисты среднего и младшего поколения, резонатором…».
Пришел во МХАТ Олег Борисов — талантливая индивидуальность, несомненный камертон, бесспорный лидер актерского цеха. Ну, и?..
«Никто тут никого не предавал», — у Анатолия Мироновича, находившегося в то время в самой гуще мхатовских событий, есть полное право так характеризовать бессмысленную, на самом деле — с точки зрения здравого смысла, — борьбу Ефремова со «звездами», его последовательные удары по Евстигнееву, Калягину, Вертинской, Борисову, у которого Олег Николаевич отобрал Астрова и не дал многократно обещанного Годунова. Но и у Борисова есть полное право называть по имени главное разочарование в своей жизни.
«Как он поступил с Борисовым, как он мог вывести на пенсию Евстигнеева?» — десятки этих и других вопросов Ефремов, подтверждает Смелянский, «оставил без ответа». Когда Евстигнеев, перенесший второй инфаркт, попросил у Ефремова отпуск, чтобы отдохнуть, в ответ от человека, которого считал своим другом, услышал: «У нас производство. Если тяжело, уходи на пенсию». Анатолий Смелянский объясняет, на какой почве вырастали многочисленные разлады Олега Николаевича с актерами, его споры и конфликты с ними (особенно с самыми талантливыми). Ефремов, по словам Смелянского, «мыслил категорией театра как целого, хотел, чтобы актер понимал свою соподчиненность этому высшему целому… Актер мыслит театр в категориях своего успеха и неуспеха… Олег Николаевич измерял любого актера успехом или неуспехом общего дела». Но каким, в таком случае, может быть успех «общего дела», если художественный руководитель вдруг — внезапно, без предварительного разговора — решает отобрать у успешного артиста своего театра роль и тайком н