«Первая сцена из „Мастера“, которую мы сыграли с Юрием Яковлевым, — встреча на Патриарших Воланда с Михаилом Александровичем Берлиозом, — вспоминал Борисов. — Я тут же ему позавидовал, что он такую роль… Он и в следующей нашей сцене — Воланд, а я — всего лишь буфетчик. Яковлев воздействовал своей полуглумливой, полусочувственной горловой интонацией мастерски. И удивление в его глазах прочиталось несказанное, когда, услышав от меня слово „атеист“, перевел взгляд наверх, на стоящие напротив дома, „опасаясь в каждом окне увидеть по атеисту“. Высшим достижением Юрия Васильевича стала знаменитая фраза: „Ну, уж это положительно интересно — что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!“ Перл и писательский, и актерский. Фраза в духе Гоголя, от которой и смешно, и в коленках леденеет. Яковлев, как кот, зажмурился, после чего расхохотался с такой сокрушительной силой, что из липы над головами сидящих мог выпорхнуть и не один воробей. Главное достоинство его Воланда — стремление к справедливости не на словах, а на деле. Ведь именно так Воланд и судит: Бездомного за бездарные стихи, Лиходеева за разврат, Босого за взяточничество. Моего буфетчика за жульничество… Кстати, в сцене с буфетчиком в голосе Яковлева появились демонические нотки, и Лакшин попросил это исправить».
«Где бы Борисов ни служил, — считает Анатолий Смелянский, — он страдал комплексом невоплощенности, недоигранности, неоцененности. Его роли играли другие». «Мне всегда был понятен масштаб личности этого человека и актера, но сколько же им не было сыграно! — сокрушался Михаил Козаков. — Он обязан был сыграть и Гамлета, и Хлестакова, и Ричарда…»
«Посмотрите, скажем, на целые периоды его работы, в том же БДТ, когда он ничего не делал, — говорил Олег Табаков. — Да и здесь в Москве к нему были не всегда, я бы так сказал, ласковы и заботливы.
Да мало ли было нереализованных возможностей у Олега Ивановича (не о несостоявшемся ли преподавании Борисова в Школе-студии МХАТа вспоминал в этот момент ее тогдашний ректор? — А. Г.)? Думаю, что — даже в моем понимании театрального зрителя, обывателя, — не сыграно очень многое! Очень многое! Из того, что дано было ему, сыграно, может быть, 20–25 процентов. По тем данным, которые существовали. Так сказать, от Господа Бога.
Талант, по утверждению Бориса Леонидовича Пастернака, „единственная новость, которая всегда нова“. Но для этого надо иметь способность удивляться этой новости. Вот этим свойством мы наделены далеко неравномерно. Иногда даже она отсутствует у руководителей театров.
Он мог бы играть почти в каждой пьесе в моем представлении. Играл бы Олег Иванович Борисов сейчас много и регулярно (в театре, надо полагать, возглавляемом после Ефремова Табаковым, то есть — в МХТ? — А. Г.)».
В истории с «Маскарадом» Олегу Ивановичу не хотелось повторения того, что было с «Павлом I». То есть не хотелось «тащить одному». Командной игры в «Павле» не было вообще, не говоря уже о слаженных командных действиях. «Это, — говорил Борисов, — хорошо в молодости, где-нибудь до шестидесяти. Да здесь и невозможно — нужен хороший ансамбль. Судя по распределению, у Л. Х. (Леонида Хейфеца. — А. Г.) свое представление. Но главное, что останавливает, — это макет. Снова саван, драпировки — нет идеи, которая бы на нас работала. Все взвешиваю… и все равно тянет к этому убийце Арбенину».
И еще они обговаривали с Хейфецом возможную постановку шекспировской «Бури», в которой Олегу Борисову отводилась роль Просперо, законного герцога Миланского.
Андрей Караулов пишет в книге о Борисове, что его репертуар беднее, чем у Смоктуновского, Калягина, Козакова… «Тут есть, конечно, и моя вина: я сам часто сетовал на то, что сыграл мало, — соглашался Олег Иванович. — Целый бенефис сделал по несыгранным ролям. Но за последние годы что-то удалось поправить. Например, сыграл уже в четвертом чеховском спектакле. Теперь после „Дяди Вани“, „Лебединой песни“, „Человека в футляре“, „Вишневого сада“, может, фильм снимем по „Палате № 6“. И Пушкина сыграл — „Пиковую даму“. И даже теперь Гёте — в кино. Да шекспировские две пьесы… Есть ли такой классический репертуар у Де Ниро, скажем, у Николсона? По-моему, нет, хотя утверждать не берусь. Если б они сыграли такие роли в кино, возможно, затмили бы, превзошли, — в этом жанре соперничать с ними не может никто. А вот в театре — еще можно поспорить. Я даже рискую предположить, что у меня не хуже бы получилось. Я ведь еще про Достоевского не сказал. Хотел бы Де Ниро увидеть в Версилове. Уверен, это было бы здорово. Но что-то не снимают у них таких фильмов».
«Лебединую песню», названную Олегом Ивановичем «бенефисом по несыгранным ролям», режиссировал Юрий Борисов, предоставив отцу возможность сыграть в прекрасной работе с чеховским названием «Несыгранное» — хотя бы фрагментами. Это был букет классических ролей: от Гамлета до привратника в «Макбете». Но главное в том бенефисе: Гоголь. Борисов рожден не только для Достоевского, Шекспира, Чехова — но и для гиперболы, гротеска, «совершенно невероятных фантастических событий» Гоголя. «Из его гоголевских ролей, — говорит Наталия Тенякова, — помню только Кочкарева в кино. А Хлестакова в БДТ он так и не сделал… Тем интересней было следить за тем, как поведет себя „повзрослевший“ Хлестаков, „постаревший“ Чичиков. Я была приглашена на роль „помолодевшей“ Коробочки. Все это происходило в Москве, куда уже давно перебрались и я, и Борисов, и было приурочено к его шестидесятилетию. Играл он ярко, „чертовски“ смешно — так, что в кадре я даже „раскололась“ от одной его гримасы. А когда дошло до торговли мертвыми душами — вдруг из глаз сверкнули молнии и он превратился в грозу. Стало даже не по себе».
Олег Борисов был несколько задет тем, что в книге Караулова проходит тема нереализованности, проходит навязчиво. «Реализовался где-то процентов на сорок», — прикидывает на глаз Караулов. Режиссеры не приглашали: Пырьев, Козинцев, Ромм, Тарковский. «Тут неправда, — отметил в „Дневниках“ Олег Иванович, — у Тарковского снимался… Лет тридцать назад, на гастролях в Москве ко мне пришли в гостиницу два незнакомых человека и спросили, не пожелаю ли я сотрудничать со студентами ВГИКа. Это были Андрей Тарковский и Александр Гордон. Они пригласили меня на главную роль в свою курсовую картину „Сегодня увольнения не будет“. Сценарий понравился, и я согласился не раздумывая. Все лето мы провели в Курске. Гордон занимался в основном организационными вопросами, а Тарковский работал с актерами… Этот фильм стал важной частичкой моей жизни. Вероятно, содружество с Тарковским могло бы продолжиться — он приглашал меня в картину „Иваново детство“, но из-за занятости в театре я сниматься не смог».
Начиная работать над «Маскарадом» Лермонтова, Леонид Хейфец знал про дурную молву, которая ходит вокруг этой пьесы. И старые артисты умоляли его не касаться «Маскарада». Некоторые из них говорили Леониду Ефимовичу: «Вспомните, с Мейерхольдом что было? Революция началась чуть ли не в день премьеры». Хейфец отвечал: «Ну, господи, совпаденье же». — «Нет! На „Ленфильме“ премьера „Маскарада“, который снял Герасимов, была 21 июня 1941 года… В этот же день в Москве, в Театре Вахтангова, тоже была премьера „Маскарада“… На следующий день началась Великая Отечественная война…» Словом, много было нехороших историй.
«Вот и у меня, — говорил Леонид Хейфец, — вышло не лучше. Олег Борисов стал тяжело болеть. А поскольку его физическое состояние резко ухудшилось, он, собирая последние силы на репетицию, был особенно безжалостен и требователен ко всем вокруг. Кончилось тем, что репетировать он просто не смог, вскоре после премьеры Борисов умер. На роль Арбенина было много кандидатов. Юрский начал репетировать, но через неделю стал плохо себя чувствовать. Я беседовал с Лановым, даже с Тихоновым. Репетировать пробовал Аристарх Ливанов, кто-то еще. Молодая прелестная Оленька Кабо, игравшая Нину, таких перемен партнеров не выдержала и ушла… Актеров я в итоге нашел, но вскоре и сам был вынужден уйти из Театра армии…»
Когда Леонид Хейфец стал раздумывать о «Маскараде», он попросил Олега Ивановича перечитать это лермонтовское произведение. Потом они встретились. По поводу Арбенина. И Борисов произнес одно слово. И когда он произнес его, Хейфец, как он вспоминает, «стал инстинктивно оглядываться по сторонам: мне показалось, что это было подслушано, подсмотрено. Потому что то же самое слово произнес я, перечитав „Маскарад“. Такое случается чрезвычайно редко. Это счастье. Я так и сказал Борисову». А спросил Хейфец у Олега Ивановича, может ли он одним словом охарактеризовать Арбенина. Борисов сказал: «Преступник». То же самое сказал Хейфец себе после того, как перечитал «Маскарад». Леонид Ефимович рассказывает, что настолько был ошарашен таким совпадением, что спросил: «Олег Иванович, мы с вами раньше никогда не говорили о „Маскараде“?» — «Нет». — «Но вы произносите то, о чем я размышлял только наедине с собой…»
Наверное, в процессе работы Хейфец и Борисов пришли бы к более полному, более емкому пониманию Лермонтова, потому что Борисов — это один из редких артистов, который не стеснялся многое читать, многое изучать с карандашом в руке. (Актеры, как правило, бравируют своим гением, талантом, наитием, считая, что книжки им вредны, поскольку убивают непосредственность…) Борисов — читал. Читал, выписывал, изучал…
И он не сыграл Короля Лира. Это его роль. Это был бы совершенно ни Питер Брук, ни все остальные. И Чехова, конечно, он не сыграл по-настоящему… Он не сыграл адекватно своему дарованию.
С Хлестаковым у Борисова сложились свои отношения. Этому персонажу артист даже отправил личное послание.
Юрий Борисов называл Хлестакова «получертиком», который «однажды постучался к Олегу Ивановичу ночью и попросился на ночлег». Такое ощущение, что он мстил Борисову за то, что тот так и не сыграл его. Этот мистический персонаж, «получертик», прошел через половину его жизни.
Хлестаков под «номером один» возник перед Олегом в виде письма, присланного на его имя в Киев за подписью тогдашнего директора Малого театра Михаила Ивановича Царева. В письме — предложение перейти на работу в этот театр и работу эту начать с роли Хлестакова в «Ревизоре». Вложены были в конверт необходимая для заполнения при приеме на работу анкета и образец заявления. Олег принес домой это письмо, дал прочитать Алле и спросил: «Что будем делать?» Алла, понимавшая (как, впрочем, и Олег), что в Театре им. Леси Украинки долго ему не проработать, склонялась к отъезду — тем более Хлестаков, мечта жизни. Но Олег сказал: «Я же не могу уйти. Я только что звание получил (заслуженного артиста Украинской ССР. —