А. Г.). Как я могу обидеть людей?» Но прежде чем принять окончательное решение, Олег позвонил своему однокурснику по Школе-студии Виктору Коршунову («Все-таки с одного курса, дурного не подскажет»), в то время одному из ведущих артистов Малого театра. «Понимаешь, Витя, — сказал Коршунову Борисов, — я только что звание получил, двух Дромио в театре играю…» Коршунов в ответ: «Правильно, что сомневаешься… Спектакль будет традиционным… А „Ревизор“ такая пьеса, не на одном Хлестакове держится…» И о творческом застое в театре сказал. И Олег отправил на имя Царева записку с благодарностью за приглашение и вежливым отказом.
Хлестаков «номер два» «проклюнулся» из МХАТа. В период между Киевом и Ленинградом. Борисов занимался поисками работы и решил попросить своего педагога Виктора Карловича Монюкова порекомендовать его Михаилу Николаевичу Кедрову, возглавлявшему тогда художественную коллегию театра, своего рода усиленный худсовет. МХАТом они тогда руководили вчетвером. Михаил Николаевич принял Борисова в своем кабинете.
— Олег, не прочтете ли монолог Хлестакова? («Я, — вспоминал Олег Иванович, — вздрогнул: и оттого, что именно Хлестакова, и что вообще должен что-то читать».) Вы не удивляйтесь, что прошу вас Хлестакова… Мы задумали постановку «Ревизора».
Борисов приободрился:
— В таком случае хочу пригласить вас в ЦДРИ, Михаил Николаевич, там будет просмотр нового фильма… с моим участием.
— А что за фильм?
— «Укротители велосипедов»… смешная такая картина… Вы и увидите, на что я способен.
Борисов почему-то был уверен, что читать монолог — как-то неприглядно для заслуженного артиста Украины — не на экзаменах же! И — без подготовки, просто так, не заглянув в текст? Лучше, полагал, показать сделанную роль. «Укротители велосипедов» — фильм слабый (Алла Романовна называет эту картину «очень плохой» и считает, что показывать Кедрову надо было «Зайцев…»; «Ну как ты мог? — спросила у Олега Алла, которая в дни встречи Борисова с Кедровым находилась в Киеве и была, понятно, не в состоянии повлиять на ситуацию. — Почему ты не показал „Зайцев…“?» — «Потому что там я наигрывал».) Роль у Борисова в «Велосипедах…» вполне себе проходная. Понравиться это не могло. Хлестакова во МХАТе сыграл Вячеслав Невинный.
Хлестаков «номер три» появился у Борисова после того как Олег с Аллой уже жили в Ленинграде. В гости к ним нагрянули Юрий Сергеевич Лавров, назначенный к тому времени художественным руководителем Театра им. Леси Украинки (прослужил он, правда, в этой должности недолго — всего несколько месяцев), с сыном Кириллом. За прекрасным, как всегда у Аллы, столом Лавров-старший извинился, во-первых, за свою подпись, поставленную под отправленным в газету «Советская культура» письмом с осуждением заразившегося «звездной болезнью» Олега Борисова, и, во-вторых, предложил ему вернуться и начать все сначала — сразу с Хлестакова. Предложил, не исключено, с подачи Кирилла, знавшего, чем можно привлечь Олега. «Но, — вспоминал Олег Иванович, — бросаться с колокольни „кверху дыбом“, как говорил Голохвостый, было уже поздно».
Заключительный Хлестаков «номер четыре» относится к временам БДТ. Борисов подумывал уходить из театра. Роли у него были, но в основном — замены или же мало чем привлекательные. Борисов, можно сказать, простаивал. И Георгий Александрович вдруг сказал Олегу Ивановичу, буквально окрылив его: «Вы что придумали? Олег, я хочу предложить вам Хлестакова». Сказано это было перед отпуском. Услышав слово «Хлестаков», Борисов отменил все запланированные съемки, остался в Ленинграде, обложился десятками книг, взятых Аллой в библиотеке «Ленфильма» (еще и Михаил Данилов дал Олегу книгу Андрея Белого «Мастерство Гоголя»), и погрузился с головой в подготовительную работу. Так глубоко, как в Хлестакова, он погружался в роль только перед репетициями «Кроткой» и «Павла I».
Товстоногов, в одном из разговоров перед отпуском будто бы невзначай напомнивший: «Олег, вы готовитесь к Хлестакову?», Борисова Хлестаковым тогда удержал. Анализируя спустя годы обещанную долгожданную роль и события вокруг «Ревизора», Олег Иванович жестко констатировал: «Бросил кость».
«Когда Георгий Александрович предложил Хлестакова в новой постановке „Ревизора“, отец в театре остался, — вспоминал Юрий Борисов. — Но позже на доске распределения ролей было вывешено: Хлестакова играют Басилашвили и Борисов. Более разных артистов трудно придумать. На премьере играл Басилашвили. Для отца это был удар… Если верить, что человек живет для того, чтобы пройти испытания, то тогда Борисов прожил свою жизнь не зря. Самое удивительное, что именно об этом важном моменте в своей жизни отец пишет очень скупо, как бы походя».
У Борисова с Товстоноговым кардинально расходились мнения в видении «Ревизора». Георгий Александрович хотел, чтобы Хлестакова играл Басилашвили. И спектакль вышел водевильного характера. Горький, дерганый Хлестаков Борисова уступил изящному легкому, веселому Хлестакову Басилашвили. Товстоногов выбрал изящество.
Олег Иванович не мог войти в этот водевильный гротескный рисунок. После одного из прогонов Михаил Данилов, игравший Бобчинского, сказал Борисову: «Ты с нами на другом языке разговариваешь. Мы тебя не понимаем, а ты нас не понимаешь». «У отца, — говорил Юрий Борисов, — была совершенно другая, основанная на концепции Мережковского трактовка Гоголя. Именно поэтому он отказался от роли. Видел же, что творческого результата не будет. Даже Райкин Аркадий Исаакович звонил Товстоногову, уговаривал его: „Что же вы делаете? Должен играть Борисов“. Но ничего из этого не вышло. Звонил Райкин и Борисову: „Олег, вы обязаны играть эту роль. Обя-за-ны!“».
Юрий был убежден, что, ставя в этом спектакле на Басилашвили, Товстоногов прислушивался, во-первых, к мнениям сестры Нателы и Евгения Лебедева и, во-вторых, сохранял свою, близкую к водевильной, трактовку «Ревизора» вообще и роли Хлестакова в частности. Хлестаков — Борисов эту трактовку разрушал напрочь. Она становилась его — борисовской, а не режиссерской. «В Борисове — как в личности и в артисте соответственно — была заложена некая сверхреальность, — говорит Лев Додин. — Ну, скажем так, дьявольское начало. Мне кажется (я надеюсь, Олег Валерианович Басилашвили на меня не обидится), Хлестаков в его исполнении должен был стать абсолютно мистической, дьявольской фигурой, что совсем не входило в представление Георгия Александровича». Надо сказать, Товстоногов не видел в поставленном им «Ревизоре» вообще и в Хлестакове — Басилашвили в частности ничего водевильного. «Надо забыть, — писал он в программной статье, сопроводившей выпуск спектакля, — что играем комедию, что должно быть смешно, надо объявить войну водевилю».
Когда роль Хлестакова поделили между Басилашвили и Борисовым, что стало, мягко говоря, сюрпризом для Олега Ивановича, он назвал это «подставкой» со стороны «получертика». Пока Борисов отсутствовал (из-за разыгравшегося на нервной почве гастрита ему пришлось на десять дней лечь в больницу), был разведен весь первый акт.
«Когда я увидел, — записал Олег Иванович в дневнике, — как Басик рыбкой ныряет в кровать, то понял, почему нас двое. Ему нужен был водевильчик, легкость и в мыслях, и во всяком месте. Я уже готовился заявить о своем уходе, но из-за „Генриха“ не решился. Пожалуй, я тогда по-настоящему разыгрался. После премьеры шекспировской хроники они пожимали плечами: откуда такой артист взялся? где раньше был? Выпустили джинна на свою голову… Тут я вспомнил про „Пашину“ лестницу: поднялся на одну ступеньку и еще ногу на другую занес! Посмел!.. Исходя из их логики, меня вообще нельзя было подпускать к „Ревизору“. Я не хотел повторять рисунок Басилашвили, пытаясь — с муками — отстоять что-то свое. „Ужимки и прыжки“ делать отказывался. Товстоногова это злило. Репетировали в очередь. Он сыграл прогон, после него — я. Премьера была не за горами, и Г. А. должен был выбрать кого-то одного. Что он и сделал. Я увидел фамилию Басилашвили и перестал ходить. На мое отсутствие никто не обратил внимания, как будто всем полегчало. Конечно, они обратили, но перед премьерой им не до меня! Со мной можно потом объясниться. После генеральной — какое-то перешептывание. Да, это победа, такого прочтения никогда не было, но чепчиков в воздух никто не бросал. Неожиданно позвонил Аркадий Исаакович Райкин и начал издалека: рассказал, как в молодости с ним произошла почти такая же история. И тоже Хлестакова касалась. Он говорил, что это адская пьеса и режиссеры часто попадают в заколдованный круг. Просил, чтобы я все-таки играл…»
О четырех кругах Ивана Александровича Хлестакова записи в дневнике Олега Ивановича: они — дополнение к четырем так и не реализованным вариантам относительно появления Хлестакова — Борисова на сцене.
Круг первый: Он поселяется
Точно не вспомню, когда Он пожаловал. Может, когда я еще в чужие тарелки заглядывал. Может, когда обнаружил в себе склонность к преувеличениям. Но что же этому удивляться — актеров вообще тянет к гиперболе, а в молодые годы — хлебом не корми. «Сколько вчера водки выпили?» — «С полведра!» — «А сколько блинов съели?» — «С пол-локтя!» Гиперболы сопровождались «кучей происшествий»: репетициями, футболами, преферансами, свадьбами. Спать в Киеве ложились поздно, под утро, а утром бежали на репетиции. В одну из таких коротких ночей Он и появился. С тросточкой. Я долго не мог сообразить, кто это. Вгляделся: вижу, на нем бант, острый носик, подведенные брови. Понял, что это грим. Грим напоминал чеховский. Отрекомендовался: «Иван Александрович Хлестаков, чиновник из Петербурга». Дальше посыпались хорошо знакомые фразы: «Какой скверный городишко! В овощных лавках ничего не дают в долг…» И, наконец, долгожданное: «Прикажете принять?» Интересно, скажет ли Он дальше: «Может, ты, пентюх, и не знаешь, что такое значит „прикажете принять“?» Нет, не говорит, хитрый. Я распоряжаюсь, чтобы Его пропустили: живи, мне не жалко! Освоился Он быстро и опять заладил свое: «…даже тошнит, как есть хочется». И, как положено, плюнул. Я Ему сухо, негостеприимно так: «Прекрати плеваться! Никто тебя сюда не звал… не у себя дома! Если голоден, терпи до завтрака — сейчас все спят. Могу только чаю предложить…» Он с радостью согласился на чай, однако, когда глотнул, рожу сострои