ятаться за ноты (многие из них так и говорят: я играю только то, что написано в нотах, — и все!). Что же делать остальным? Неужели нельзя, чтобы: и швец, и жнец, и на дуде игрец?
Вот что предлагает мой герой, Человек в футляре: «…скрестить бы нашу нацию с немецкой, мы бы тогда все смогли. У нас и колбаски бы тогда были не хуже немецких».
У Сергея Юрского есть по этому поводу замечательный рассказ. Как встретились два артиста: немецкий и советский. Немецкий допытывается у советского, как строится его рабочий день. Советский начинает с того, что встает рано.
«Ах, вы рано встаете?» — перебивает немец. «Да, встаю рано, чищу зубы, завтракаю…» — «Ах, вы завтракаете?..» — опять удивляется немец. Наш «выкладывает» ему весь свой рабочий день: бегу, говорит, на репетицию, потом, после репетиции, на телевидение, потом чиню машину, перекусываю, заезжаю за женой, вечером на спектакль, после спектакля еще в гости… Немец все переспрашивает: «Ах, вы бежите на репетицию?..», «Ах, вы…» И наконец, когда день кончился, делает резюме: «И что же — такой мизерный результат?» Наш соглашается: «Да, такой мизерный результат!»
Один раз на режиссуре «обжегся» и я. Результат был действительно мизерный — фильму «Стежки-дорожки», где я еще играл и главную роль, Украина присудила четвертую категорию. Ниже уже не бывает. Москва положение исправила: в результате вышла третья.
Сценарий Зарудного был плохонький, но это меня не остановило — мне было 33! Да и как отказаться, когда дают возможность снять кино! Я решил, что сценарий буду править по ходу дела и что приглашу Артура Войтецкого как сорежиссера. Понимал, что одному не потянуть (хорошо, понимал хоть это!).
Меня тянуло к камере! К тому времени у меня была уже своя, любительская, фирмы «Сиконик». Я купил ее у Галины Самцовой (недавно в Лондоне мы встретились и вспоминали то время!). А началось с того, что Валерий Парсегов, замечательный танцовщик, мой друг, порвал ахилл. У Парсегова был знаменитый на весь мир прыжок. Он был уже лауреатом премии Нижинского… Купил себе такую камеру, чтобы снимать под водой (пока не срастется ахилл, танцевать он все равно не мог). Получился замечательный фильм про то, как он плавал и изучал всевозможные водоросли, медуз. Попросил меня его фильм озвучить, мы вместе монтировали и писали текст… и я заболел этим.
Сначала купил себе ласты с трубкой, а потом уже камеру. Снимал маленького Юрку, рыбалку на Трухановом острове, Базиля на тренировке. К камере докупил монтажный столик, проектор «Луч», раздвижной экран, магнитофон «Десна» и чешский микрофон на трех ножках. Получались пятнадцатиминутные фильмы. Юра выступал в качестве монтажера: сортировал, развешивал пленки на гвоздики. Пленка была советская, проектор жевал эту пленку, я доставал скотч (это тогда была редкость!) и склеивал ее на монтажном столике. Так я подумал, что могу выйти и на большой экран… Однако когда увидел «Стежки-дорожки» в окончательном виде, то для себя решил: больше притязаний на режиссуру не будет!
Конечно, другие искушения тоже подстерегают. Так, забавно, что все вдруг запели. Все как один. (Самовыражение? Невостребованность?) Не важно, есть ли слух, голос. Хорошо, когда это «самовыражение» вплетено в ткань, в действие. Я, например, люблю свою песенку из «Рабочего поселка». Последняя из тех, что я пел, — о таракане даже представляла интонационные трудности, и мне пришлось взять несколько уроков у композитора.
Когда-то я хотел заниматься этим всерьез и записал на свою «Десну» (о ней уже шла речь) «Песенку американского солдата» и «Всю ночь кричали петухи». Об этих записях узнал М. Ф. Романов и попросил дать ему послушать. Слушал он дважды, напряженно. Потом воцарилось молчание… Говорил он тихо: «Понимаете, Олег, вы талантливый человек. Если начнете петь, то рано или поздно это у вас получится. На определенном уровне… В футбол — тоже получится на определенном уровне. Даже если захотите манекенщиком… (!!). Но чем больше будете размениваться, тем больше будете терять в профессии. Учтите, эти маленькие потери долго будут незаметными, но потом — бах! — и вы уже катитесь, как мяч к обрыву».
Искушения получить роль через партком сейчас, слава Богу, отпали. Хотя лучше не зарекаться… Тем более что на смену парткому могут прийти другие структуры. И тоже властные. Они — все равно будут выдвигать, рекомендовать. И если исчезнут собрания, доносы, то группировки всегда будут. И, скорее всего, будут кухни главрежей. Кухни не творческие — натуральные, где решается всё: роли, зарплаты, поездки, мера наказания… В Ленинграде тоже была такая кухня — самая главная. Но чем-то я там не приглянулся — на лице, что ли, у меня все написано? Неумение петь в хоре? Нежелание мыть полы?..
Глава двадцать первая«Поезд…», «Парад…», «Слуга»
Кино для Борисова было спасением, отдушиной, возможностью заниматься творчеством в периоды пребывания на «голодном театральном пайке», определенном ему сначала Товстоноговым, а затем Ефремовым.
Первая роль Борисова в кино между тем была исполнена в 1955 году в картине Марка Семеновича Донского «Мать». Небольшой эпизод, две или три сцены. Олег называл их «лудить-паять» — он играл рабочего-подпольщика, паяльщика-лудильщика. На вокзале была сцена с Верой Петровной Марецкой (она играла Пелагею Ниловну Власову, мать, а Павла играл Алексей Баталов).
Предыстория этой роли забавная. Женщина-режиссер пригласила Олега в числе прочих сниматься в фильме «Концерт». Собственно, роли никакой, массовка, можно сказать, — сидеть в зале и выразительно слушать. Молодых киевских артистов приодели, приукрасили («Над моим гримом, — вспоминал Борисов, — трудились дольше всех»), посадили в ложу. Съемка затянулась, женщина-режиссер долго смотрела в сторону ложи, нервно покуривая. Потом подошел ее ассистент и, ничего не объясняя, попросил Борисова — одного — пересесть в задние ряды. После съемки перед ним вежливо извинились, сказали, что он не фотогеничен («Узко глаза посажены»), и дали совет на будущее: «Понимаете, нам кажется, что в кино вы сниматься никогда не сможете. Это ошибка нашего ассистента по актерам. У вас лицо какое-то нетипичное. Если будут в кино звать — лучше сразу отказывайтесь, потому что потом, после проб, все равно не утвердят».
И когда Донской (картина снималась на Киевской киностудии художественных фильмов, и режиссер, конечно, артиста на театральной сцене видел), дав поручение помощнику, позвал Борисова на этот «паяльно-лудильный» эпизод, Олег, вспомнив о своей «нефотогеничности», отказался. «Нет, — сказал, — знаете, я не смогу». Донской попросил привести Борисова к нему. Олег Марку Семеновичу и поведал о «вердикте». «Какой идиот тебе такую чушь сказал?» — удивился Донской. И утвердил на роль.
В «Рабочем поселке», снимавшемся на киностудии «Ленфильм», Борисов играл человека, поделенного надвое: Леонида Плещеева времен довоенных и Леонида Плещеева, вернувшегося с войны. Одна половина, такое ощущение, испарилась, вторая возникла, родившись в военном аду. Слепой Плещеев — Борисов ни разу не срывается в мелодраматическое болото, идет по грани, но не срывается.
Неподвижное напряженное лицо с поразительной внутренней сосредоточенностью моментально просветляется, когда Плещеев слушает шум в цехе. Меняется так, что хочется снять с него темные очки и взглянуть в глаза.
Борисов поразителен в кадрах, когда он сидит к зрителям спиной. Мы не видим его лица, не видим темных очков, но понимаем, что перед нами — слепой. Высочайшая степень внутреннего постижения состояния человека, оказавшегося в стороне от подлинного мира.
В полутемном штамповочном отделении завода Плещеев — Борисов, не глядя, рубит детали. Эпизод длится восемь секунд. Для того чтобы сыграть его, Олег в течение нескольких часов рубил, получив соответствующие инструкции от мастера цеха, настоящие детали, и достоверность эпизода была сверхубедительной.
Карен Шахназаров рассказывал, что ему было лет двенадцать, когда он увидел «Рабочий поселок». Картина произвела на него незабываемое впечатление. Тогда он и решил, что будет работать в кино… «Киномир, — говорит Шахназаров, — казался привлекательным, загадочным, но истины я не понимал».
Фильма «Дневник директора школы» с Борисовым в главной роли могло и не быть. Сценарий Анатолия Гребнева был на «Ленфильме», на роль Свешникова предложили пробоваться Евгению Лебедеву, который и принес текст в театр. Вернее, не в театр, а домой. Товстоногов читал его домашним вслух, сразу же загорелся идеей постановки, и Гребнев, которого с Георгием Александровичем связывали дружеские отношения, на основе сценария сочинил пьесу. Для Лебедева в главной роли.
Когда постановка (под названием «Рассказ от первого лица») была уже заявлена, директору театра объяснили в обкоме КПСС, что, как написал Анатолий Гребнев в «Записках последнего сценариста», «сценарий „Дневник директора школы“ признан идейно несостоятельным, а стало быть, и пьеса, как бы она теперь ни называлась, не может быть украшением такого театра, как БДТ».
«Ленфильм» между тем картину выпустил, и Товстоногов интересовался у Гребнева, как сыграл Олег Борисов.
«Все, что до тех пор за актером числилось как его „личностный арсенал“, в этой роли не просто не использовалось, выводилось за кадр, а как бы даже вовсе отменялось, игнорировалось, — написала о „Дневнике директора школы“ Ирина Павлова. — Редкостный темперамент, страстность, импульсивность, стремительность переходов от одного эмоционального состояния к другому, даже сарказм, свойственный в разной мере почти всем героям Борисова, — словом, все, что было к тому моменту неотъемлемо от сложившихся представлений об актере, было вынесено за скобки.
Именно со Свешникова начиналась родословная тех героев Олега Борисова, которые заняли одно из ведущих мест в кинематографе 1980-х… Быть может, пресловутая широта диапазона актерских возможностей Олега Борисова и коренится, прежде всего, в богатстве и многомерности собственной психологической структуры. В сущности, то разнообразие задатков и человеческих качеств, что заложено в личности художника, — и есть тот человеческий (а в каком-то смысле и профессиональный) материал, которым он оперирует в своем творчестве».