Борисов силой своего актерского дарования настолько обогатил роль следователя, что даже Александр Миндадзе, признав, что экранный Ермаков существенно отличался от сценарного, сказал: «После просмотра фильма я, наверное, мог бы написать о таком следователе Ермакове, которого сыграл Борисов».
Миндадзе, до поступления во ВГИК работавший секретарем в суде, — яркий, к слову, представитель литературного кинематографа, направления создателей, среди которых Евгений Габрилович, Илья Нусинов, Семен Лунгин, Юлий Дунский, Валерий Фрид, Евгений Григорьев, Юрий Клепиков, Анатолий Гребнев, замечательной визуальной прозы, говорил, что сценарные ремарки для Борисова всегда были «воздухом».
«Парад планет» выпускался с огромным трудом. Вадима Абдрашитова и Александра Миндадзе очень долго, по словам режиссера, «пытались ломать». Сценарий фильма, поначалу называвшийся «Сборы» (по заключительной части трилогии украинского писателя Евгения Гуцало — романа «Парад планет»), был готов к концу 1979 года. Режиссер и сценарист решили, что нужно пробивать его в Госкино как можно быстрее, но в декабре 1979-го советские войска вошли в Афганистан, и картину решили не запускать. Абдрашитову и Миндадзе сказали: «Ждите». Ленту запустили в 1983-м.
1984 год стоял на дворе — перестройкой и гласностью творческие союзы разбужены еще не были, и к авторам ленты подошли с иезуитской точностью. Был сформирован специальный — «летучий» — художественный совет, в его состав ввели чиновников из горкома КПСС, киноначальников и для того, чтобы создать видимость участия в действе творческих людей, нескольких кинематографистов. Но только не тех, которые (как, например, Михаил Абрамович Швейцер), посмотрев фильм, говорили, что он им понравился. «И как только было произнесено „фас“, — рассказывает Вадим Абдрашитов, — наши коллеги начали рвать нас на части. Кто-то из тех, кто в этом участвовал, и сегодня благополучно существует. Когда проработка закончилась, а она продолжалась часа три, было сказано: „Вадим, вы просто упрямитесь. Ведь это не мы, чиновники, указываем вам на недостатки вашей картины, а ваши же товарищи вам добра желают…“ Зато были и люди, которые достойно себя повели, их имена могу назвать: Хуциев, Бондарчук, Басов, Таланкин, Райзман…»
Все поправки, которые были сделаны Госкино, антихудожественны и повредили картине. «Парад планет» цензурировали под эгидой заботы о советском зрителе, основные претензии были по эстетической линии. Абдрашитову и Миндадзе говорили: зритель должен понимать, что именно происходит в ленте, куда именно идут герои и зачем они туда идут. Начальство было уверено, что герои должны были хоть что-то делать, хоть чем-то заниматься! Например, рыбачить (было бы понятно, что они рыбаки). Или просто сидеть и выпивать — даже это было бы понятно: выпивохи. А так не ясно, почему они на привале чай попивают, почему никто не курит, не пьет. Это казалось подозрительным. Поэтому было привнесено огромное количество поясняющих реплик. «В сцене, где герои приходят в город женщин, нас, — рассказывает Абдрашитов, — попросили вставить реплику: „Это что — текстильный городок?“ Этого не было в сценарии. А когда капитан говорил герою Олега Борисова: „Вас больше нет. Вас ‘накрыло’, убили вас. Отдыхайте, старший лейтенант!“ — растерянный Борисов отдавал честь и отвечал: „Служу Советскому Союзу!“ Эту реплику вырезали, потому что она звучала саркастически. Но артикуляция-то осталась! Шито белыми нитками!»
Юрий Яковлевич Райзман, художественный руководитель Третьего творческого объединения на «Мосфильме», которому картина, надо сказать, не понравилась, и в своем кабинете он, по свидетельству Абдрашитова, «просто топтал ее ногами» и стучал линейкой по столу, говорил: «Как вы не понимаете, Вадим, это же ваш провал!» — повел себя тем не менее безукоризненно и убедительно доказывал генеральному директору киностудии, что «Парад планет» — это творческая удача. Называл фильм замечательным, новаторством. У картины, говорил, «своеобразный язык».
В «Параде планет», фильме (как, впрочем, и все фильмы Абдрашитова) умном, добром, щедром, пророческом, людей предупреждающем, Борисову досталась роль практически без слов. В сценарии их было значительно больше. Доводилось слышать, будто Абдрашитов и Миндадзе пошли в «Параде…» на эксперимент, лишив Костина — Борисова заметной части текста, предусмотренного сценарием. Это, полагаю, не эксперимент, а понимание реального объема наполнения Олегом Ивановичем роли. Не обнаружить в отечественном кино другого артиста, который бы молчал столь выразительно. «Режиссер, — пишет Наталья Радько, — оставил Борисова — не актера, а человека — наедине с тем, что может быть жизнью и может оказаться смертью… С тем, что так грозно, величественно, неумолимо. И беззащитная, храбрая человечность отразилась в смятенном, тревожном взгляде, в удивительно прекрасном лице. Крупный план Олега Борисова стал одним из самых сильных выразительных средств в стилистике Вадима Абдрашитова». В «Параде…» Борисов создал поразительный образ. Именно создал, а не «организовал» его с холодным использованием своей техники и мастерства.
Борисов считал, что каждому артисту нужно пройти через немое кино — кино без слов: это даст совершенно новое состояние и свободу, откроет второе дно. Образцом называл молчащего Жана Габена. И добавлял: «Каждому человеку „немое кино“ какое-то время бывает полезно. Даже писателю — помолчать».
Если в фильме есть крупный план, можно обходиться без длинного монолога. Борисов и обходился. Борисов обогащал любой материал, играл больше, чем написано. Его герой в «Параде…» внешне живет одной жизнью, а внутренне — другой. «Никого не хочу обижать, — говорит Александр Миндадзе, — но таких актеров больше нет».
У хорошего актера все должно быть понятно из его молчания. «Когда лежишь на траве и смотришь в небо, — говорил Олег Иванович, — думаешь, как хороша природа. Молчащая. Нет ничего более завораживающего, ничего более интригующего. Ни о чем не хочется говорить. Говорящий человек — марионетка, нарушающая одну из проповедей Екклесиаста: „Не торопись языком твоим, и сердце твое да не спешит произнести слово перед Богом… Слова твои да будут немноги“ (Екк. 5:1)».
Молчать Олег Борисов учился в Театре им. Леси Украинки у Михаила Федоровича Романова. Иначе как мистическими романовские паузы назвать было нельзя. Он говорил молодым артистам: «Зачем тут автор написал еще слова? Возможно без слов. Слова — хорошее прикрытие для плохого актера». Брал карандаш с толстым грифелем и начинал безжалостно вымарывать, при каждом движении карандаша приговаривая: «Пусть меня осудят авторы, критики…»
Только Романов мог — без слов. Борисов хотел у него этому учиться, но никак не мог понять, как он это делает. Пробовал его движения разложить по кадрам:
…Вот он подошел к водке.
Выдохнул воздух.
Почесал затылок.
Потер руки.
Рассмотрел рюмку на свет — вроде как его волнует, хорошо ли вымыта.
Потом налил — медленнее некуда.
Перед тем как выпить, еще раз поднес к свету, чтобы убедиться, что не мутная.
Когда опрокинул в рот, проглотил не сразу — сначала прополоскал.
И уж такую гримасу скорчил…
Когда Романова спрашивали, как достигаются эти «длинноты», он от объяснений уходил. Отшучивался. Точнее, прикидывался, что не понимает, о чем спрашивают. «Олег, — говорил он Борисову, — поверь мне, я не всегда помню, какую пьесу в этот вечер играют…»
Как работать с актером, который должен молчать всю картину? Это очень сложная задача. И для режиссера, и, разумеется, для актера. Олег Борисов был одним из тех редких актеров, которые умеют молчать на экране, при этом сосредоточивая все внимание не только режиссерское, но и зрительское. В «Параде планет» он это блестяще продемонстрировал. С легкостью, с артистизмом сидит у костра, о чем-то своем думает. «Он, — рассказывает Вадим Абдрашитов, — сидит у костра, ничего не делает, молчит, но я, как зритель, вижу, что он думает о чем-то своем. Поразительная вещь, поразительный инструментарий, поразительный талант, безусловно».
В сценарии Александра Миндадзе, опубликованном в журнале «Искусство кино», есть сцена, не вошедшая в фильм. Новенький, не склонный принимать военные учения всерьез, никак не возьмет в толк, почему лейтенант запаса Костин — Борисов, надев гимнастерку, повел себя так, будто и впрямь вышел на передний край. «Я понимаю, — говорит он Костину. — Условия, приближенные к боевым. Но зачем уж так приближать?» В «Параде планет» герои, отправившиеся на военные сборы — последние (из-за возраста) в своей жизни, были не просто приближены к боевым условиям. Все шестеро — слесарь с арматурного завода, мясник, водитель троллейбуса, архитектор, грузчик и астроном Костин — Борисов, который по доброй воле упустил возможность наблюдать редкое явление природы — парад планет, выстояли, выдержали, победили. Даже несмотря на то, что их артиллерийский расчет «враги» накрыли до завершения учений. Неделя, проведенная Костиным вне стен обсерватории, оказалась такой насыщенной впечатлениями, что тоже обернулась для него своеобразным парадом планет, правда, земных, а не небесных.
Шестерка не разбрелась, освободившись, по домам, а посвятила остававшееся до завершения маневров время на поиски села Гуськова, где подружившиеся «партизаны», как называли «сборников» кадровые военные, должны были оказаться в том случае, если бы они не были «убиты». Путешествие мужчин, договорившихся не расставаться, не нарушать верности «солдатскому братству», оказалось удивительным — с необычными для повседневной жизни встречами и приключениями.
Город женщин, ночное купание в реке, санаторий для престарелых, одиноких людей, радующихся случайным гостям. Одна из ключевых сцен фильма: женщине, потерявшей в блокадном Ленинграде своих детей, вдруг померещилось, что Костин — Борисов и есть ее пропавший без вести сын.
Костину прошептали: «Скажите ей, что вы ее сын! Не важно. Она завтра забудет. Я сама врач, я знаю. Скажите, не бойтесь!»