В их воспоминаниях о Борисове самое главное слово: МУЗЫКА. Наталья Тенякова (у них с Борисовым был краткий танец в давнем спектакле БДТ «Выпьем за Колумба») пишет: «Борисов был легким, пластичным, с сильным элементом музыки и в душе и в теле…»
Про то же — у Олега Меньшикова: «У людей, открытых музыке, — другая речь, другое молчание. Тон жизни другой, высший». Меньшиков называет это борисовским камертоном. «За вашу музыку. Которую уже никто повторить здесь не может».
«Кто прав? — резюмирует Ольга Сорочкина. — И те и другие, и никакого противоречия здесь нет. В книге есть контрастная, полная драматизма светотень, присущая подлинным портретам. Критики, как им и положено, зафиксировали тему, мучительное, темное вещество жизни, из которого Борисов лепил человека. Актеры же — безошибочно и благодарно зафиксировали радостное, сверкающее вещество искусства Борисова, радость, идущую от его партнерства, его равно высоких дара и мастерства…
Когда пишут: „он не возвышал человека на радость людям“ — в этом есть точный диагноз его героям, но при этом — Борисов все-таки возвышал! Тем, как жил, как играл, — это и было самым настоящим возвышением человека на территории отдельно взятой личности».
Михаил Козаков «Без знаков препинания» толкует так: «Человек ведет дневник, где он беседует с самим собой. Актерам нужен собеседник. Психотерапевт. Он занимается самоанализом… Мне знакомо это чувство. Что-то рассчитывается в подкорке — может быть, напечатается когда-то. А что и не пишется для печати. Что-то пишется исключительно для себя. И не очень даже обрабатывается. И тогда человек говорит: „Без знаков препинания. Да ну их к черту. Не буду я думать, ставить ли мне здесь многоточие, а здесь — точку с запятой… А буду писать, как Бог на душу положит“. Чтобы быть искренним. Чтобы не думать о том, так построить фразу или так, а — как напишется. Если это человек масштаба Борисова, его души, интеллекта, его огромной духовности и огромного напряжения, то и получается такая книга, которой я даже равных не знаю».
Он жёсток в абсолютно честной (честной при написании) своей книге по отношению к другим, но в первую очередь — по отношению к себе. Записи помогали ему постигать жизнь. В подавляющем большинстве актерских мемуаров заметен довольно большой процент не то чтобы неправды в чистом ее виде, но — «удобных для себя» воспоминаний, в выгодном для себя свете, вне зависимости от того, как все происходило на самом деле, представленных локальных ситуаций и крупных событий.
Дневники Борисова — скромность, чистота (без грима) профессии, камертон, «компас», как назвал «Без знаков препинания» Олег Меньшиков, «путеводная звезда в том лесу, в котором мы живем».
Юрий Борисов сделал по дневникам отца фильм. Никто из приглашенных им не отказался работать в этом некоммерческом проекте. Евгения Миронова, читавшего с экрана дневниковые записи, поразило, насколько точен Олег Иванович в формулировках, имеющих отношение к актерской профессии.
«Этими дневниками, — говорит Евгений Миронов, — Олег Иванович просто убил меня наповал. Прежде всего тем, что он все подробности своих взаимоотношений с артистами, какие-то забавные случаи рассматривает только через призму профессии. И очень честно рассказывает о каких-то нелицеприятных вещах и поступках, ведь он был очень принципиальным человеком. Я понял, почему он их вел — хотел помочь кому-то уже после своей смерти. Он, прежде всего, потрясающе рассказывает о профессии. Представляете, этот великий артист мучился из-за того, что у него что-то не получается в профессии. Он ехал, допустим, на какой-нибудь концерт читать Пушкина (деньги зарабатывал). И переживал, что едет к людям внутренне пустой, что это стыдно. Я видел запись одного такого концерта, где он вдруг забыл строчку. Вы бы видели ужас в этих глазах, сколько там было вины — просто шекспировская трагедия! Но зал зааплодировал ему, чтобы поддержать, — ему прощалось все. Он мог бы спокойно жить, работать, подхалтуривать. А он мучился над профессией. Написал свою актерскую систему, как Станиславский или Михаил Чехов. Я читал ее, когда репетировал „Гамлета“, и изумлялся: вот этого я не знал, а вот это чувствовал, но не мог сформулировать, а Борисов смог и очень точно. Он как будто перед артистами шкатулочки раскрывает с секретами».
Анатолий Смелянский — «живая энциклопедия» театрального искусства (и не только) — говорит, что не знает в русской дневниковой, мемуарной прозе ничего равного многим страницам борисовского дневника. Это размышления о природе России, ее пространстве (не территории), ее народе, племени, к которому он принадлежит. Это, по Смелянскому, «поразительно самокритично, глубоко и иногда просто душераздирающе».
Олег Иванович был против спешного издания книги. «Когда меня не станет, не спеши это публиковать, — наказывал перед смертью сыну. — Пройдет энное количество лет, и ты увидишь, что устарело, — тогда с легкостью от этого избавляйся. А главное, помни: это должно быть интересно молодым актерам. В этом единственный смысл того, о чем я написал».
Евгений Каменькович, известный театральный режиссер, художественный руководитель театра «Мастерская Петра Фоменко», прочитав фразу о молодых актерах, немедленно отправился в книжную лавку и приобрел для всех своих студентов в ГИТИСе по экземпляру «Без знаков препинания», два крупных отрывка из которых были поначалу опубликованы в одном из самых лучших периодических изданий о театре — «Петербургском театральном журнале». Академик Андрей Андреевич Золотов, многие годы преподававший в Щепкинском училище, в начале каждого учебного года советовал первокурсникам непременно прочитать книгу Олега Борисова, благо вышло — под разными названиями — уже несколько изданий дневников мастера («Иное измерение», «Отзвучья земного», «Абсолютный ноль»). Вадим Абдрашитов называет дневники Борисова «поразительным документом требовательности к самому себе и в буквальном смысле слова абсолютного целомудрия по отношению к тому, что он делал».
Этот дневник, записи в котором, как и все творчество Борисова, выдают, по образному выражению Татьяны Москвиной, «могучий, живописный источник трудов артиста», несомненно, уже вошел в историю русского театра. «Я даже не знаю, с чем это сравнить, — говорит Анатолий Смелянский. — По глубине, разбуженности душевной, духовной».
В 1977 году БДТ привез на гастроли в Москву «Тихий Дон». На спектакль не попасть: толпы, дежурила конная милиция. Интерес публики — сумасшедший. И реакция на спектакль — предельно доброжелательная. Тем не менее… Олег Иванович показал Светлане Крючковой статью критика Зайцева в «Литературной газете». Там было написано, что у Борисова не хватает истеричности и темперамента, а у Крючковой совсем нет темперамента, она вялая… «Ты все поняла? — сказал Григорий Мелихов Аксинье. — И с этого дня никогда не читай, что они пишут».
«У меня к журналистам с некоторых пор какая-то недолюбовь, — объяснял Олег Иванович. — Помните, как Яичница говорит о погоде — поначалу вроде было, а потом прошло».
Не припомнить, чтобы работы Борисова сопровождались зубодробительной критикой. Критика его редко трогала. Может быть, за всю жизнь он «удостоился» двух-трех резких статей. Как правило, его работы были настолько хороши, что критиковать было не за что. К благожелательным отзывам он относился с иронией. Театровед Елена Горфункель убедилась в этом однажды на собственном опыте. В Ленинградском университете проходила встреча Олега Ивановича со студентами. Было это после «Кроткой». Горфункель нужно было сказать лишь несколько вступительных слов. «Они давались легко, потому что такой Достоевский, такой спектакль, такая роль вызывали восхищение, ему-то я и дала волю, — рассказывает она. — По окончании Борисов заметил с легкой усмешкой: „Как же мне завтра играть-то теперь?“».
Интервью Олег Иванович давать не любил. «Хочу еще представить Давида Боровского, дающего интервью, — записал Олег Иванович. — Не в макетной, а на пресс-конференции, позирующего журналистам. И не в джинсах, а в „тройке“ с галстуком». Те, которые вынужден был давать, в большинстве своем — рутинные, проходные. Но один разговор с «корреспондентом» все же необходимо выделить, поскольку интервьюером был не кто иной, как Михаил Михайлович Козаков — редчайший случай, когда один артист берет интервью у другого. Козаков, стоит напомнить, стал единственным коллегой Борисова по цеху, написавшим — сам, от первого лица, — умную, трогательную рецензию на работу Олега Ивановича в «Кроткой».
В феврале 1993 года Олег Иванович приехал с Аллой Романовной в Израиль: концерты, встречи с друзьями и знакомыми. Михаил Михайлович, перебравшийся с семьей в эту страну в 1991 году (в 1996-м он вернулся в Россию. — А. Г.), работал тогда в Камерном театре Тель-Авива и взял у Борисова интервью для газеты «Калейдоскоп». Оно было опубликовано 12 марта.
По гамбургскому счету
— Ты впервые в Израиле?
— Да, и скажу тебе — чрезвычайно этому рад. Я должен был побывать в Иерусалиме. Моя мечта исполнилась.
— Твоя программа, которую мы увидим, состоит из двух частей. Первая — час поэзии, вторая — новый фильм Павла Лунгина «Луна-парк», где ты сыграл главную роль и получил за нее приз как лучший исполнитель мужской роли на престижном нынче в СНГ фестивале «Кинотавр».
— Этот фильм Лунгина был показан на нынешнем Каннском фестивале, я был в числе шести номинантов на лучшую роль и там, в Каннах. Но не получил.
— Но ведь ты удостоился приза за лучшую мужскую роль на не менее престижном фестивале в Венеции. И тогда, насколько я помню, в числе проигравших тебе по этой номинации был не кто иной, как Роберт Де Ниро. Так что расстраиваться не приходится. Что это была за роль?
— Роль в болгарском фильме «Единственный свидетель».
— Ты говорил по-болгарски?
— Я уговорил режиссера помарать текст, и главная роль от этого стала только эффектней.
— Коль скоро мы заговорили о признании заслуг, я напомню нашему читателю, что ты получил «Нику» за главную роль в фильме Абдрашитова «Слуга», а также вновь учрежденную премию России за роль Павла I в пьесе Мережковского, поставленной Леонидом Хейфецем в Центральном театре армии.