В творческом наследии Юрия Борисова, недостаточно еще изученном, — множество музыкальных спектаклей, сценических композиций, первая постановка музыкальной феерии «Клоп» Дмитрия Шостаковича, опера «Мавра» Игоря Стравинского, кантикль Бенджамина Бриттена «Авраам и Исаак», телеспектакль «Репетиции Пушкина», документальный фильм «Плетнев»… Не счесть его сценариев, статей, эссе. Юрий Борисов написал либретто к операм Виктора Копытько «Девочка, наступившая на хлеб» (по сказке Андерсена) и «Мои жены» (по рассказу Чехова). Заметен был его режиссерский дебют в Большом театре — он поставил балет Сергея Прокофьева «Золушка». Юрий Посохов, танцовщик и балетмейстер, отметил в буклете о балете «Нуреев», что идея этой постановки принадлежит Юрию Борисову, идею эту детально разработавшему.
Мало кто помнит это, но Олег Иванович был одним из первых, кто создал театральную антрепризу. С этим предложением он обратился к Сергею Станкевичу, который в то время был зампредом Моссовета и среди прочих вопросов курировал театры. «Борисов, — рассказывает Станкевич, — как раз и поднял идею антрепризы, авторской антрепризы. Я, говорил, не могу создать театр, потому что это сразу контора, чем-то надо руководить, ты начальник, у тебя есть подчиненные, а мне нужно только творчество».
В этом деле главным единомышленником Олега Ивановича стал Юра. К тому этому времени он вырос в большого режиссера и поставил для отца «Пиковую даму» и «Человека в футляре». Это были борисовские роли. На все сто процентов. «Человек в футляре» — тяжелейшая работа. Моноспектакль. Но играл Олег Иванович с огромным удовольствием. «Нас объединила идея, — говорил он. — Это сотрудничество в чистом виде, где нет начальников и подчиненных. На протяжении всей моей жизни я был человеком подневольным, понукаемым. Теперь мы основали свое дело. Формально я являюсь хозяином, но фактически мы все находимся в равных условиях, ибо — единомышленники. Что касается „Пиковой дамы“, то мне никогда не приходилось обращаться к пушкинским произведениям, поэтому было интересно проверить себя».
Антреприза нужна была Олегу Ивановичу для того, чтобы сыграть то, что он не мог сыграть в традиционном театре… Он хотел играть Пушкина и Чехова. И он их сыграл. В антрепризе.
В последней своей работе — «Мне скучно, бес» — Борисов сыграл две роли: Господа Бога (там всего две сцены) и — основного персонажа — Мефистофеля. Он очень хотел это сыграть. Толчком стал фильм «Слуга», где он играл дьяволенка, «мелкого беса». В телевизионном антрепризовском бенефисе — «Лебединая песня» Олег Иванович играл сцену из «Фауста». Ему захотелось эту тему расширить, ибо у Пушкина это только набросок. И Олег Иванович с Юрой вышли на Гёте.
Над «Человеком в футляре», экспериментальным, синтетическим по форме «театральным действом», соединившим, по режиссерскому замыслу, пластические монологи-образы (лирическая сторона чеховских героев), исполняемые артистом балета, с талантом грандиозного драматического актера, с Олегом Ивановичем и Юрой работал Эдуард Кочергин. «Этот интересный и неожиданный тогда для многих сценический эксперимент, — говорит Кочергин, — хронологически совпал с происходящим в стране новым витком пошлости — построением коммунистического капитализма. Герои чеховских рассказов в исполнении Олега Ивановича были русскими дон-кихотами, борющимися с надвигающимся омерзением, со вседозволенностью, с отсутствием совести, борющимися за пускай маленькое, но собственное достоинство».
«Олег Иванович, — делится своими наблюдениями Маргарита Литвин, — всегда смотрел на Юру снизу вверх. Он считал, что Юра — олицетворение всего духовного, всего эстетического, он ему верил, он его слушал, он смотрел на него, как на бога, как на оракула. Он его обожал. Олег Иванович советовался с Юрой по всем вопросам. И все, что говорил Юра, было непререкаемо, совершенно не обсуждалось. Просто — „Юрочка сказал“. И Юра его обожал. Для Юры отец был великий».
Академик Андрей Андреевич Золотов, давний друг семьи Борисовых, называет ее «удивительной»: «Родители, любящие беззаветно и сына талантом одарившие, светлые и строгие в профессии, свободные в жизненном выборе, стойкие в испытаниях трагедиями, прижизненной и посмертной славой». Теперь они покоятся вместе на Новодевичьем кладбище. Отец и сын — навсегда.
Надгробие на могиле Олега Ивановича замечательно сделал Давид Боровский. Оно — своего рода реплика к надгробию Антона Павловича Чехова. Так не просто придумал Боровский. Так захотел Юра. «И подумалось, — говорит режиссер Лев Додин, — что он сам был во многом чеховским человеком. Вечно неудовлетворенным жизнью. Неудовлетворенным не потому, как сейчас принято думать, что жизнь не удалась или человек не способен сделать так, чтобы она удалась. А неудовлетворенный, потому что он очень многого хотел, жаждал. Ну, я даже сказал бы, используя более старинное и более подходящее к Юре слово, алкал от жизни. Он, мне кажется, хотел от жизни того, что она не может дать не только в силу сиюминутного, сиюминутных текущих моментов, но, может быть, и вообще в принципе дать не может, потому что он хотел непрестанного духовного совершенства, он хотел и жаждал гармонии и жизни в высотах духа. Я прошу прощения за высокий слог, но это действительно так. Может быть, поэтому ему было так трудно найти себя в какой-нибудь конкретной профессии. Потому что жизнь в области духа, в области культуры была для него не актом профессионального самоутверждения, а просто способом жизни, дыхания жизни. Пока был жив великий Олег, Юра как бы долго находился в его тени и казался иногда даже достаточно не самостоятельным, а когда Олега не стало, то оказалось, что вот в тени этой великой актерской фигуры созрело удивительно тонкое, хрупкое и абсолютно самостоятельное, художественное и человеческое — личность. Личность, которая способна найти в этой жизни что-то самое главное, что-то важное для себя. Личность, которая полна любви. Все, наверное, начиналось с любви и почтения к папе и к маме. Тоже сегодня достаточно редкое явление. А когда папы не стало, оказалось, что огромен запас любви к близким, к друзьям, к кумирам. Он о них писал, снимал фильмы, и каждое его слово, которое он написал, сказал или выразил в кадре, наполнено любовью и нежностью».
Как-то, в самые тяжелые дни, после ухода Юры, Алла Романовна произнесла в присутствии Андрея Андреевича Золотова горькую фразу: «Вот была семья, и семьи нет». Было понятным ее состояние, но Золотов сказал ей тогда, что все-таки семья есть. Она существует в истории культуры, она существует в сегодняшнем дне.
«Чем особенно замечателен Юра? Он был исключительно образован в разных областях искусства, — говорит Андрей Андреевич. — Режиссер, литератор, музыкант, редкостно одаренная художественная натура, тонкий и деятельный человек искусства, преданный истаивающему идеалу совершенства, — Юрий Борисов, с которым легко было говорить и о музыке, и о театре, и о кинематографе, внес, я полагаю, свой вклад и в искусство балетного театра: его постановка „Золушки“ в качестве режиссера очень сильная работа… Не предсказываю, как долго она задержится в репертуаре Большого театра. Но в чем-то она символическая — это погружение Прокофьева, ставшего сценическим персонажем, в земной шар. Сейчас уже кажется, что это и погружение самого Юры в земной шар. Исчезновение из этой жизни».
Глава двадцать четвертаяДом и семья были его крепостью
«Дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца человеческие», — сказал Достоевский. «Я это каждую минуту чувствую, — из дневника Борисова. — Кроме тех минут, когда я в семье. Жена, сын и собака эту битву отводят». «Он много рассказывал о своем отношении к жене, к сыну. И было абсолютно понятно, что это огромная часть его жизни. И в любые драматические ситуации рядом с ним были его верная супруга и сын, которых он очень любил», — говорит актриса Марина Зудина, сыгравшая с Борисовым в фильме «По главной улице с оркестром». Борисов по возможности старался ограждать себя от негативного влияния.
«Мы с Юрочкой, — говорила мне Алла Романовна, — от всего негативного старались его отвлечь. Дом и семья были его крепостью. Когда открывала дверь, он всегда улыбался. И все, его раздражавшее, оставлял там, за порогом». Дома, куда он, безмерно любивший жену и сына, всегда спешил, Олег Иванович растворялся, расслаблялся среди своих. Говорил: «Если мне и удалось чего-то достичь, то только благодаря семье. В самые трудные минуты я выстоял и выжил благодаря семье».
Для всех остальных он оставался закрытым, недоступным, застегнутым на все пуговицы, особенным, отдельным человеком, не вписывавшимся даже в неровный актерский строй. Словом, — чужаком. Борисов, сталкиваясь с несправедливостью, не жаловался и не возмущался, но все больше замыкался в себе. «Дом наш, — говорил Юрий Борисов, — был всегда очень хлебосольный — к нам ходили. Но все друзья были в раннем, среднем периоде… Он был очень верным человеком и очень болезненно переживал предательства». Окружал себя невидимым пространством, вовнутрь которого мало кого пускал. Стеклянный куб, в который можно было постучаться, но — не войти. Никому. За редким исключением.
Отсутствие Борисова в беспрестанных тусовках, привычных для киношно-театральной среды, это не принципиальное в них неучастие, вовсе не свидетельство стремления к одиночеству, это скорее высокая оценка своего времени, свободы, когда он может принадлежать только себе и своим близким. Реальность собственного существования, которую Андрей Караулов применительно к Борисову называет «более значимой», нежели все остальное, Олег Иванович никогда не ставил выше всего остального, скажем, реальности существования семьи и работы. Да, он внутри семьи и работы, которые — важная и значительная часть его собственного существования, однако оно лишено, при наличии абсолютной внутренней свободы, даже элементов самоизображения и самолюбования — качеств, присущих агрессивному одиночеству.
Идеальный семьянин — любящий отец и муж — Олег использовал любую временную возможность, паузу, даже если у него выкраивалось полдня, для того, чтобы попасть домой. Отдохнуть, повидаться с Аллой и Юрой. Звонил отовсюду, где только видел телефон. Домой или Алле на работу. Борисов был абсолютно домашним, удивительно преданным семье человеком. Домой приходил как в крепость — будто прятался в ней, попадая в свою обитель. «Я, — говорит Алла Романовна, — понимаю, почему он так любил свой дом. У него этого не было в детстве — война, эвакуация и очень тяжелый труд». Алла всегда была рядом. Умела быть незаметной, не мешать. Дома были вместе, но у каждого — своя территория. Олег Иванович сидел обычно в кресле, только макушка видна: и читал, и готовился к роли. Юра — весь в музыке и книгах. У отца с сыном были удивительные отношения. Еще совсем ребенком Борисов-младший стал помощником Олега Ивановича.