Но оба нашли выход. Высоцкий — в своих концертах, Даль — в последнем своем совершенно авторском творении, моноспектакле по стихам Лермонтова «Наедине с тобою, брат…». Он стал логическим продолжением (или, как знаем теперь, завершением) того, что актер хотел сказать о своем времени.
Всегда смело входивший в каждую новую форму, новый жанр, перед таким сложным родом деятельности, как чтение стихов, Даль остановился словно в нерешительности. Играть на сцене и сочинять стихи — это не профессия, это особое состояние души. Поэтическое чтение для актера где-то на полпути из одного состояния в другое. Он искал свой путь, и, судя по тому, как были все ошеломлены прочитанным «И скучно, и грустно…» в конце эфросовского телеспектакля, когда Печорин бродит среди «старух зловещих, стариков», нашел его. Все были удивлены, а И. Андроников воскликнул: «Он владеет секретом Яхонтова — секретом медленного чтения». Да и сам Даль, подобно Яхонтову, мог сказать о себе: «Я не чтец, я актер, играющий стихи».
Через год после Печорина в телепередаче «Трубка коммунара», литературной композиции по рассказу И. Эренбурга, актер прочел стихотворение писателя. А еще через год снялся в фильме «На стихи Пушкина…» Шел поиск своего поэта. Им стал Лермонтов.
Встреча с одним из самых трагических русских поэтов предстала актеру как откровение. Она потрясла родством душ, мыслей, чувств, сходством болей и страданий за судьбы своих поколений, непониманием современников. Гений Лермонтова перешагнул через время. А благодаря удивительному трагическому таланту Олега Даля, его поразительному голосу поэт оказался приближен к нам. Приближен ровно настолько, чтобы мы услышали биение его сердца, его горечь и муки, а вместе с ним горечь и муки нашего современника. Две эпохи, разделенные веком, сошлись в невероятном сходстве общественно-социальных ситуаций и дали актеру возможность пробиться к душам и мыслям людей, предупредить их о грозящей им опасности.
Олег Даль часто записывал собственное чтение на магнитофон, считая это необходимым тренингом в своей профессии. А потом стирал. Но магнитофонная запись этого моноспектакля уцелела, как думали сначала — случайно. Однако случайно так не бывает. Просто знал, что уходит. Правда, Даль знал и другое — что должен остаться, что останется. Мистики в этом не было. Было провидение художника, знающего свое предназначение. «Талант — это вера в себя», — сказал он как-то. Он твердо верил в свой талант, в свой дар нести людям волнующие их мысли, чувства, быть им нужным. Поэтому продолжал работать, невзирая ни на что. И оставил нам и эту пленку, и свой рукописный архив, свой дневник. Поэтому так трудно поставить точку в конце этого рассказа об Олеге Дале, так как это не конец, а только начало его второй жизни — после смерти.
МАТЕРИАЛЫ ИЗ АРХИВА
Стихотворения
Все архивные материалы публикуются с сохранением особенностей написания оригинала
ТЕАТР
Там за окном я видел купол и крест.
Две нити перекрестия — под ним лежал поэт,
А по пригорку разбежались липки,
Похожие на маленьких девчонок,
Отрезавших косу, и потому
Напуганных своей незащищенной новизной.
Хромой милиционер нес на плече гитару.
За ним бежала, улыбаясь,
Лохматая и грязная дворняжка.
Я был один. Я думал, мне казалось.
И мысль моя была как малая и чистая песчинка.
Она не отнимала много сил,
И ветер чувств по собственному
Произволу ее то наземь опускал,
То в небо возносил. Соединял
С другой песчинкой, с третьей, с миллионной.
И создавал бархан из ощущений.
И разрушал, и вновь выстраивал.
И так до бесконечности.
О ветры, переменные, капризные,
Строители и разрушители безумные!
Кто вас посеял, кто пожнет вас?
Лежи, поэт, — ты умер, я устал.
Я видеть сны хочу.
Ведь сны излечивают душу.
ПРОГУЛКИ С ЧЕРНЫМ КОТОМ
В. Ю. Ник. На день рождения.
Июль 1980 г.
Смотри, смотри, пришла луна,
Какая красная, ущербная.
Душа — усталая струна
И тихая, как воскресенье Вербное.
Там силуэтом мягкий зверь
На подоконнике иконовом,
А позади закрыта дверь,
И тишиной весь мир окован.
И только мерное тик-так,
И мягкие удары ночи.
А на полу лежит пятак
Тяжелой точкой в многоточии.
Смотри, смотри, ушла луна,
Такая светлая и тонкая,
Как набежавшая волна
На одинокий берег звонкий.
* * *
В. Высоцкому. Брату
Сейчас я вспоминаю…
Мы прощались… Навсегда.
Сейчас я понял… Понимаю…
Разорванность следа…
Начало мая…
Спотыкаюсь…
Слова, слова, слова.
Сорока бьет хвостом.
Снег опадает, обнажая
Нагую холодность ветвей.
И вот последняя глава
Пахнула розовым кустом,
Тоску и лживость обещая,
И умерла в груди моей.
Покой-покой…
И одиночество, и злоба,
И плачу я во сне, и просыпаюсь…
Обида — серебристый месяц.
Клейменость — горя проба.
И снова каюсь. Каюсь. Каюсь,
Держа в руках разорванное сердце…
НОЧНОЙ ПУТЬ
Дорога Дорога
Обочина Ночь
Стеклянный туман
Звенящий бетон
Скрипящий уклон и
Деревья Деревья
Летящие прочь
Непрочность колес
И воздуха стон
Вверху одиноко
Повисла звезда
Внизу у дороги
Кошачьи глаза
* * *
Мне снилось…
Поле. И овраг. И пересохшая трава.
Шуршанье ветра. И опять овраг.
И далеко
Летела лошадь. Горизонт рвала
Осипшим ржаньем…
Одиноко…
Солнце уходило. Все стало красным.
Только тень моя чернела.
И жаркий ветер стих, а воздух стал тяжел.
А лошадь?
Как будет жить одна? Без седока?
И крик ее в моей душе навеки
Поселился…
И мечется. И бьется, и хрипит,
И вырваться не может.
Так жизнь промчится
Одиноким зверем. Нигде свой путь
Не отмечая вехой,
Питая душу призрачною верой,
Что память о тебе
Останется в степи безмолвной
Гулким эхом…
ПРОГУЛКИ С КОТОМ[5]
И ломать меня ломали,
И терзать меня терзали,
Гнули, гнули до земли,
А я выпрямился…
Я не клялся, не божился,
Я легко на свете жил.
Хоть в четыре стенки бился,
Волком на луну не выл…
Можно плюнуть с горки в реку,
Поднатужиться, напрячься
И подпрыгнуть на вершок.
Можно душу человеку
Измолоть на порошок…
Ах, ломать меня ломать…
Ах, терзать меня терзать!..
* * *
Почему я люблю вот эти
Затворенные дворы…
Там теперь не играют дети
И не точатся топоры.
Не метет метель спозаранку,
Не кружит на снегу трико,
Не хрипит по утрам шарманка,
И не пахнет прокисшим вином.
Это было давно и недавно…
Скрип саней, хрип коней,
Серых стен полотно,
А на них, как в японском театрике,
Одинокие тени людей.
Почему же мне так хорошо
Упираться взглядом в стену?
Может, время мое пришло?
А сейчас моя память в плену?!
Недовыстроенный витраж…
Так похожий на пелену…
Настоящее что, мираж?..
Там я жил, умирал и страдал,
Забираясь на свой этаж.
* * *
Я плыву на пароходе —
Пароходик — пароход…
В Гибралтаровом проливе
Перейду на тихий ход!
И услышу эхо дятла,
Чистый снег в ладонь возьму,
Черность сосен, словно клятву,
Тихим словом оборву.
Снег падет, и ветка стынет,
Дятел песню оборвет,
Гибралтар меня покинет —
Пароходик — пароход…
Море, море, горе, грезы
И лазурь твоя краса.
Память шепотом березы
Развевает паруса…
То ли тучки пробегают,
То ль березы вдаль бегут…
Вечер синевою тает,
И собаки тихо лают,
Словно вечность берегут…
* * *
Ночь весенняя лунная лунная
Никого
И холодная тишина
А под арками семиструнными
Шепот
Шепот и запах вина
Вот и черный забор
Извернулся змеей
Притаился как вор
Как туман над землей
А напротив
В далеком доме
На решетчато-лунном балконе
Девушка танцевала
В красной как краска
Блузке
Ах как ей узко узко
Словно в железной
Маске
Я музыку смутно гадал
Ту что ее кружила
И страшно и страшно
Я вдруг увидал
На плечиках блузка сушилась
И ветер ее трепал.