. Много было интересных людей. Тот же Коля Балаев[13], который то ли бросил МГУ, то ли его выгнали с философского факультета за какие-то публикации… Такая концентрация неординарных талантливых людей повлияла на формирование северной школы писателей. Мы были люди своего поколения: работа, Север, преодоление себя, риск. Горы и Север – эти стихии были точкой духовного стремления. Север был территорией свободы[14]. Была романтика, заработки, но была и особая атмосфера. Когда вокруг тундра, и, чтобы выжить, нужно сопротивляться дикой природе, – это создаёт совершенно иной формат мироощущения, поведения, мышления».
С одной стороны, это было бегство (не обязательно осознанное) от государственного контроля, фальши официоза. С другой – освоение новых территорий во имя того же государства. У движения на суровую неосвоенную периферию («Я – перифериец», – однажды записал Куваев) – глубокие корни в российской истории. Можно вспомнить казаков, ссыльных, разного рода авантюристов: воля, экстремальные пограничные условия, борьба с собой, природой, противником… Итогом бегства от государства становилось расширение и усиление государства – в соответствии с диалектикой империи, на которую в конечном счёте работали даже бунтовщики. В рассказе «Через триста лет после радуги» Куваев прямо сопоставляет себя и своих товарищей – геологов, рыбаков, бичей… – с землепроходцами, пришедшими на Север тремя веками раньше ещё без вездеходов и вертолётов; с казаком Стадухиным, основавшим первый русский посёлок в низовьях Колымы.
Чем суровее условия, тем теплее отношения между людьми. Север был ближе к коммунизму, чем остальной Союз. Сюда гораздо позже проникли потребительство, «мещанский конформизм» – по Куваеву, «страшная сила».
В 1969 году Магадан произвёл самое благоприятное впечатление на Фарли Моуэта: «Чистый, современный, привлекательный город, который планировался и строился людьми с воображением и вкусом… Здесь есть всё необходимое в материальном и культурном отношении, отсутствуют многие недостатки больших городов». Ещё больше Моуэта удивила атмосфера свободы: «Меня часто удивляла и даже пугала откровенность, с которой русские говорили о вещах, которые, как я думал, были табу… Но нигде не было такой свободы, как в Магадане. Магаданцы громко и публично говорят о том, о чём следовало бы говорить наедине шёпотом. Может показаться, что мы, западные люди, дезинформированы о степени свободы слова в СССР или же что магаданскому отделению КГБ нужна хорошая встряска. Но, вероятно, дело в том, что люди в России, а особенно в Сибири (к Сибири Моуэт, как это принято на Западе, относит и Дальний Восток. – Примеч. авт.), просто не посвящены в умозаключения западных журналистов, сделавших вывод, что после короткого периода хрущёвской либерализации гайки опять закрутили».
Сегодня в Магадан мало кто стремится, население Колымского края уменьшается. В 1991 году в Магадане жило 155 000 человек, к 2019-му осталось неполных 92 000.
…На снижении из иллюминатора видны озёрца-болотца и строгие иголочки лиственниц. Баннер «Добро пожаловать на Колыму!». После континентально жаркого Хабаровска здесь как будто кондиционер включили. Аэропорт «Сокол» – раньше его называли просто «56-й километр». «Креатив»: магнитики с беззубыми парнями в ватниках и лагерными прибаутками, фигурка «Зэк на рельсах»…
Летом в Магадане белые ночи. Город, лежащий на ленинградской широте, связан с Питером множеством ниточек – архитектурных, кадровых, культурных… Уютный, спокойный. Почти всё здесь можно обойти пешком – от Нагаевской сопки до Марчеканской. Город маленький, но не захолустный, какими часто кажутся другие города сопоставимых размеров.
Центр города – заповедник «сталинского ампира». Из «Территории»: «Город выглядел очень современным, культурным, потому что он был махом воздвигнут в эпоху архитектурных излишеств. Единый стиль башенок, колонн и выступов придавал ему законченный вид».
Магадан – город северного аскетического достоинства, контрастирующий, если брать другие дальневосточные города, с южно-развратно-расслабленным Владивостоком. Последний – нечто вроде дальневосточного Сочи или Одессы с поправкой на охолаживающее дыхание колымской долготы, тогда как Магадан – восточный Ленинград: гостеприимный, светлый, деликатный, с вежливыми водителями. Город читающий и пишущий, с мощной интеллектуальной жилой, связанной с взрывным ростом города в 1930–1950-х и с тем, что сюда так или иначе попадали отборные кадры. С традициями бичевыми и лагерными (в память об узниках колымских лагерей на сопке Крутой установлен монумент «Маска Скорби» работы Эрнста Неизвестного), но и интеллигентскими, производственными, научными.
Магадан можно назвать городом-forty-niner, то есть «сорокадевятником» – не только из-за регионального кода 49 на автомобильных номерах, но и из-за того, что forty-niner в США называли тех, кто заболел золотой лихорадкой 1849 года и двинулся на Дальний Запад, отчаянных парней с авантюрной жилкой.
Памятная доска Куваеву работы магаданского художника Евгения Крамаренко, изготовленная при содействии магаданского губернатора Валентина Цветкова (впоследствии убитого в Москве), висит на проспекте Ленина, 11, где когда-то был книжный магазин «Знание». Теперь вместо него – гламурный «Подиум», торгующий обувью. Кажется, здесь Куваев не очень уместен. Есть ведь старое здание института, есть дом, где он жил…
Старый корпус СВКНИИ – на углу Дзержинского и Карла Маркса, теперь здесь научно-исследовательский центр «Арктика» ДВО РАН. Напротив, по диагонали через перекрёсток, Г-образный трёхэтажный угловой дом (Карла Маркса, 27), в котором Куваев некоторое время жил. Это первый каменный жилой дом в Магадане, его построили в 1936 году. «В квартирах нового дома центральное отопление, водопровод, канализация, электричество, ванные… Первый на Колыме 36-квартирный трёхэтажный каменный дом построен, несмотря на то что многие специалисты считали и считают, будто в условиях севера в зоне вечной мерзлоты лучше и надёжнее строить дома в два этажа… Практика нашей работы показала, что эти мнения лишены какого бы то ни было основания», – сообщала «Советская Колыма» 2 марта 1936 года. В этом доме жили, помимо младшего научного сотрудника Олега Куваева, член-корреспондент АН СССР, известный археолог Николай Диков, доктор медицинских наук Сергей Навасардов, литератор Альберт Адамов…
Были у нашего героя и другие магаданские адреса. Поначалу, когда жить было негде, Куваев обитал дома у Галины Остапенко – автора повестей «Настоящее», «Я выбираю путь», романа «День будет солнечным». Её в Магадане звали иронично, но с почтением – «бабка-классик». Куваев называл её «мама Галя». В её квартире был Диван Куваева, он же Диван для Всех. В другой период две подруги, Марина Реброва и Лариса Потёмкина, как было здесь принято, дали Олегу ключи от своего барака, уезжая в долгий «северный» отпуск. Потом он получил свою комнату в том самом каменном доме. По воспоминаниям Германа Павлова, в комнате Куваева на столе стояла пишущая машинка, лежала трубка, в банке из-под тушёнки был заварен кофе (вот и Баклаков в «Территории» пил чай только из консервной банки: любил, чтобы «припахивало железом»). На стене висели шкура белого медведя и пятизарядное бельгийское ружьё «Браунинг».
В 1970-м, когда Куваев жил под Москвой, институт переехал в новые корпуса на Портовой. Теперь СВКНИИ носит имя академика Шило, здесь сохранён его кабинет. В институте – роскошный Музей естественной истории. Билибинское золото – грязно-жёлтые блёстки в белых кусках кварца, аметисты, агатовые жеоды Ольского плато, образцы из коллекций Шило, Белого, Седова… Киноварь месторождения «Пламенное», открытого геологом Копытиным, – она фигурирует в «Территории», только вместо Копытина в романе – Копков, а вместо «Пламенного» – «Огненное». Редкие земли редких земель: молибден, вольфрам, уран… Пол выложен дальнегорским скарном из Приморья и полирован – ходить здесь полагается в специальных мягких тапочках.
За институтом – сопка, дорога спускается к той самой бухте, которую все знают из песни Высоцкого «Я уехал в Магадан» (он действительно приезжал в Магадан к Кохановскому) как «Нагайскую», хотя называется она «бухта Нагаева», а порт и соответствующий район города – «Нагаево». В местную специфику Высоцкий не вдавался, исковеркав название бухты и придумав некие «тракты». Впрочем, если:
…Я сразу там напился вдрабадан
Водки…
– то оно и неудивительно.
Магадану вообще посвящено множество песен – от блатных до композиций владивостокского рок-музыканта Ильи Лагутенко, у которого в Магадане родилась мать. Это один из самых воспетых городов России.
…Лето 2016 года. В радиопередаче «Утро высоких широт» передают таблицу приливов и отливов. У здания миграционной службы толпятся среднеазиатские гастарбайтеры, сменившие куваевских тундровых и поселковых бичей. В бывшей штаб-квартире Дальстроя на Пролетарской обитает налоговая инспекция и рудник имени Матросова – осколок советской золотой империи. Старые двери и дверные ручки, лестница явно прежних времён… но кабинеты уже превращены в обычные современные офисы.
Прибрежное плавание
Прибыв в СВКНИИ, Куваев за считанные дни представил руководству программу двухгодичных геофизических исследований на шельфе арктических морей и уже в июле отправился в первые «поля» в качестве сотрудника института. Разумеется, на свою любимую Чукотку. «В конце июля про экспедицию говорить смешно. Но чертовски хотелось, и потому ещё в самолёте возник план на оставшийся огрызок лета. Много было причин для этого плана, и наука, если честно сказать, занимала в нём не первое место», – напишет Куваев потом.
Служебная задача состояла в геофизическом исследовании Куульского антиклинория (сложный изгиб складчатых толщ горных пород с подъёмом в центре). Тема была сформулирована так: «Изучение аномалий гравитационного поля Земли на антиклинальных выступах палеозойских отложений Чукотки». На 1962 год Куваев запланировал съёмку западной половины профиля.