продажа книги «Цирк Москвы» в присутствии советских артистов.
«Торговля у нас шла на лад»,— шутливо замечает после этой поездки Олег.
А в свободные минуты — экскурсии в Лувр, Версаль, на Монмартр и в Пантеон, где похоронены Вольтер, Гюго, Мирабо, Руссо, Марат...
Семнадцатое апреля. В окно гостиничного номера бьет дождь. «Последние дни в Париже. Как жалко с ним расставаться. Успех у нас большой. Аншлаги и аншлаги. Только что прошел последний спектакль. После него были в русском ресторане, ели соленые огурцы. Как вкусно! Сейчас нас ждет автобус на Марсель. Итак, в путь снова! Хочется домой!!!» — заключает парижские записи Попов.
Экспресс «Мистраль» приносит советских артистов на берег Средиземного моря, в Марсель. Десятидневные гастроли Московского цирка проходят во Дворце спорта. Зрители — рыбаки, докеры, рабочие Марселя — восторженно встречают советский цирк, и особенно Попова, такого близкого им, такого понятного, простого.
Марсельские газеты полны восторгов: «Его номер на проволоке можно назвать «Молодость на арене». После Попова мы с грустью смотрим на западных клоунов. Они не артистичны, вульгарны. Нам, по-видимому, остается познакомить их с русским фальклором» («Провансаль»); «Олег — поэт арены. Мальчишка пригорода. Впрочем, это так и есть. Ведь он выходец из народа. Он самый молодой из всей советской труппы и в то же время самый опытный. На его счету уже более полумиллиарда зрителей. Мы не удивимся, если этот счет возрастет до двух с половиной миллиардов. Гарантия этого — поразительная современность его актерской маски» («Марсейез»).
На одном из вечерних представлений были французские цирковые артисты. После спектакля советский клоун спросил их, какое впечатление производит его игра. «Первое — скромность актера,— был ответ.— Как это не вяжется с газетными заголовками типа «Олег Попов — звезда!» А второе — тонкость реприз. У нас в цирке это новинка. Расскажите нам о себе!» —просили они его. Французские коллеги хотели узнать правду из уст самого артиста, а не из газет, которые приписывали ему то страсть к авиации, объясняя этим создание его номера на проволоке, то страсть к медицине (!), которой он будто бы пожерт-
вовал ради цирка. Нелепы были также утверждения, что он является миллионером в своей стране. В этом сказывалась извечная буржуазная психология, согласно которой всякий успех расценивается прежде всего на деньги.
Выступлениями в Сент-Этьене и Лионе закончились гастроли во Франции.
Лондон встретил советских артистов утренней свежестью и дождем из лепестков роз. Тут же на перроне на Попова надевают огромную ленту с надписью: «Добро пожаловать!» Он — знаменитость, «звезда».
Оставив вещи в отеле «Роднэй», Попов сразу же поехал в зал «Харрингей-арена» (помещение, напоминающее наш Дворец спорта в Лужниках), где должны были проходить гастроли советского цирка. Зрительный зал поразил артистов своей величиной. Девять тысяч зрителей одновременно могли смотреть в нем спектакль. И, несмотря на это, билеты на представления советского цирка достать было трудно, более того — они стали предметом бешеной спекуляции, цены взлетели на 300—500 процентов.
Вот почему бывший цирковой артист Чарли Вильям обращается к Попову, как к товарищу и коллеге, с просьбой достать билет хотя бы на галерку. «Я беден,— писал он,— и купить билет у спекулянтов не в состоянии. Но не видеть Вас не могу!»
Разумеется, английскому артисту оказали помощь, но выполнить большинство подобных просьб было невозможно. Том Арнольд и Клем Батсон, подписавшие контракт только на двадцатидневные гастроли цирка в Лондоне, были огорчены своим просчетом.
«Лондон. 20 мая 1956 г. Сегодня мы начали свои гастроли с трех представлений. Народу полно. Смеются. За один день прошло тысяч двадцать пять человек. Газеты пестрят рецензиями о нас. Всех хвалят. Сейчас сижу у камина. 12 часов ночи. Тишина»,—читаем в дневнике Попова.
Все советские артисты с беспокойством ждали реакции газет. Особенно волновался Олег. Дело в том, что манеж «Харрингей-арена», не приспособленный для цирковых представлений, был так же отделен от первых рядов партера значительным пространством, как и манеж на парижском велодроме. Попову было трудно установить непосредственный контакт с аудиторией. Яркий свет про-
жекторов слепил глаза. Артист порой совершенно терял ощущение зала и поэтому нервничал...
Не удивительно, что Попов был очень признателен переводчице М. Г. Книппер, которая ему, первому из всей труппы, принесла отзыв газеты «Стар». Корреспондент писал: «Московский цирк пленил сердце Лондона. Этот цирк имеет все, что должен иметь цирк, и даже чуточку больше. Эта чуточка — Попов, клоун, самый любимый со времен Грока... У него вид бесконечно хорошо настроенного, рассеянного гражданина, защищающегося от сложностей жизни легкой улыбкой».
Журналист Эрик Коун писал в журнале «Панч*: «Хотя мы и не знаем, хорошим ли слесарем был на комбинате «Правда» Попов, но все же мы рады, что он стал клоуном. Это артист с круглыми голубыми глазами, как из китайского фарфора, с большим наивным ртом, как у голландской куклы, без всяких следов грима на лице. Его атрибуты — палка, простая кепка и мешковатый костюм. Он прекрасный жонглер, непревзойденный мастер на свободной проволоке, заменяющей ему гамак. Но большей частью он — хитрый и непосредственный властелин манежа. Когда Попов проглатывает, свисток, останавливается все представление... Он очень веселый и грустный маленький человек, и я очень полюбил его».
Характерно, что почти все английские газеты связывали успех Олега Попова с успехом всего советского цирка. «Мы лелеем надежду,— писал крупный лондонский еженедельник,— что деятели нашего цирка поучатся у Советского Союза. Им надо изучить преимущества государственного контроля над цирком. Может быть, тогда руководители британского цирка посвятили бы на «открытие» и обучение клоунов часть того времени, энергии и денег, которые они тратят на акробатов, жонглеров и дрессировщиков».
Действительно, бывая в западных цирках, советские артисты не раз отмечали высокое мастерство артистов физических жанров. Но когда после жонглера или акробата на арене появлялся клоун, легкое и радостное настроение, созданное предыдущим номером, проходило бесследно. Клоун зачастую вызывал невеселые мысли о роли артиста в буржуазном цирке. Впервые наши артисты почувство-
вали это на Брюссельской выставке в цирке Альтова, где большой клоун дрессировал клоунов-карликов. Карлики лаяли, бегали на четвереньках по арене, а клоун подгонял их кнутом...
Талантливый английский коверный Чарли Карроли выходил на арену с большим наклеенным красным носом и играл в пустых и пошлых репризах. Даже такой самобытный и талантливый комик, как Ахил Заватта, отдавал дань традиции, работая в маске из густого белого и красного грима. И только после гастролей Попова в Париже он впервые снял этот грим.
Естественность игры Попова отмечали многие.
Некоторые исследователи совершенно закономерно искали корни ее в русском фольклоре, в литературе — в произведениях Гоголя, Чехова.
Многие же считали непосредственность Попова детской. В этих догадках была доля истины. Еще в самом начале зарубежной поездки Попов в одном из интервью говорил, что он учится у детской аудитории, что лучшие находки ему дают наблюдения над детьми. «Всякую новую репризу,— говорил он,— я впервые исполняю на утреннем спектакле. И если дети ее одобрят, то я уверен — вечерний взрослый зритель также примет ее хорошо».
Много писем от зрителей получил Олег Попов за время своих первых зарубежных гастролей. Много задушевных и восторженных слов было сказано ему. Но наиболее дороги ему письма детей — искренние, ясные, простые, как и он сам. Вот некоторые из них:
«Дорогие гости из Московского цирка! Разрешите передать вам наш пламенный пионерский привет! Мы очень рады встретить вас у нас в Бельгии. Нам очень понравились ваши выступления. Как красиво и точно работают все артисты! Передайте наш горячий привет всем пионерам Советского Союза. Желаем вам много успехов. Пионерская организация города Антверпена. Бельгия. 25 марта 1956г.».
«Дорогой Попов, я очень люблю тебя за то, что ты очень хорошо умеешь делать радость людям, и мне кажется, что ты и на самом деле очень веселый, Я очень хочу поехать в Москву — посмотреть твою родину, а пока я прочла о ней в советской книжке «Маруся идет в школу». С приветом. Мари Клод. Мне 8 лет»,
А маленький англичанин Сэдлер прислал написанное большими печатными буквами печальное письмо: «Дорогой Попов! Мне четыре года, и моя любимая кукла лежит в больнице. У нее болят глаза. Поэтому я прошу у вас вашу куклу, с которой вы так хорошо выступали. Когда моя кукла поправится, я Верну ее вам».
Английская газета «Трибюн» писала: «Люди ли русские? За барьерами нашей пропаганды мы могли только догадываться, что да. Теперь мы и тысячи англичан узнали это в «Харрингей-арена», а маленький, по-русскому коренастый клоун показал нам, что у русских громадное чувство юмора». Блэкпульская газета делала серьезный вывод: «Мы узнали, что язык цирка интернационален, что внешняя разница между нами и клоуном Олегом Поповым не имеет значения, ибо чувство юмора у нас и у них одинаковое. Это доказал нам Попов, заставляя одинаково корчиться от смеха как русскую, так и английскую аудиторию». Еще красноречивее отзывалась манчестерская газета: «Клоунада Олега Попова была интернациональной, ибо в ней действия звучали громче, чем слова. Пусть чаще встречаются Восток и Запад! Тогда их смех всегда будет общим».
Попов воспринял свой успех за рубежом менее всего как личный. Это была еще одна победа социалистического строя, создавшего все условия для расцвета культуры. Гуманное в своей основе советское искусство сближает народы, зовет их к миру.