Но все газеты сходились в одном: что искусство Попова— продукт только советской школы, и оживленно обсуждали преимущества государственного цирка перед частным.
Но газетные статьи были далеки от того непосредственного восторга, каким встречали артиста зрители. Горячую встречу устроили ему в Дортмунде — центре Рурской области. Здесь среди зрителей преобладали шахтеры, металлурги, металлисты. Узнав, что Попов родился в семье рабочего-металлиста, они пригласили его посетить металлургический завод, и, когда он приехал, рабочие водили его по цехам в стальной каске доменщика, как своего товарища.
Почта по-прежнему приносила Попову немало писем. Помимо записок от собирателей автографов здесь были строки, полные признательности и восторга за необыкновенное искусство. Многие связывали успех советского цирка с общими достижениями Советского Союза в науке, технике, искусстве и спорте.
«Уважаемый друг! Вы разрешите так назвать Вас,— читал Попов в одном письме.— Я пишу это письмо по-русски, хотя в нем, наверное, немало ошибок. Несколько лет я прожил в Советском Союзе как военнопленный с 1943 года и, несмотря на это, стал другом советского народа. Когда я возвратился на родину, то постепенно забыл русский язык, которому учился в плену. А теперь так получилось, что я вспомнил его, и это письмо — первое в моей жизни, написанное по-русски. Я хочу поблагодарить Вас и всех артистов цирка за высококачественное искусство и за тот привет от советского народа, который Вы нам передали. Я только простой человек, не поэт, не дипломат. Пишу, как сердце говорит: я и моя жена счастливы, что видели Вас в Германии. Просим Вас приезжать к нам чаще! Вам, всем артистам и всему великому вашему народу — сердечный привет. Ганс Брендель. Франкфурт-на-Майне».
Но были письма, в которых раскрывались человеческие судьбы. Вот одно из них: «Многоуважаемый г-н Попов! Я прошу у Вас один или два бесплатных билета на представление Вашего цирка, так как нахожусь сейчас в трудном материальном положении: мой сын, студент-музыкант, уже более года болен и должен подвергнуться тяжелой операции, которая стоит много денег. Но в то же время не видеть Ваш цирк я не могу. Я преклоняюсь перед русским искусством. Когда в Гамбурге был балет Большого театра, я была переводчицей у Галины Сергеевны Улановой. Это было для меня незабываемое время: я присутствовала на всех представлениях балета и теперь храню фотокарточки Улановой с ее автографом. Прошу Вас помочь мне в моей горячей просьбе. Фрау Р. Штернберг».
Гастроли 1961 года в ФРГ закончились в Мюнстере. В этом центре религиозных организаций, с многочисленными монастырями и соборами советские артисты воочию увидели силу живого циркового искусства. На первом представлении, выглянув из-за кулис на арену, Попов увидел немало монахов в черных сутанах, сидящих в зрительном зале. Несколько смущенный и раззадоренный более чем обычно, он вышел на манеж с очередной репризой: Олег «нечаянно» садился на стул, на который курица только что «снесла» яйцо. Его партнер ликовал. Раздавил яйцо! Попов вертелся на стуле и недоумевал: в чем дело? Он превосходно себя чувствует!
— А ты посмотри, что под тобой! — говорил партнер.
Олег поднимался и вынимал из-под себя... живую курицу. Это он «высидел» ее... Зал смеялся. Долго крепились люди в черных сутанах, но и они не выдержали... «И смешно и грешно!» — заметил клоун, глядя на эти странные, манерно улыбающиеся черные фигуры.
Августовским утром 1962 года воздушный лайнер поднялся с Шереметьевского аэродрома и взял курс на Запад. Не три и не четыре часа провели в полете его пассажиры— советские цирковые артисты. Шестнадцать часов неумолчно ревели моторы сначала над Европой, потом над бесконечными водами Атлантики, пока наконец самолет не приземлился в канадском городе Монреале. Слава о советском цирке давно перелетела за океан, намного опередила их прилет.
«К нам едет Большой цирк»,— писали канадские газеты, подчеркивая, что эпитет «Большой» в приложении к нашему балету и цирку одинаково говорит о высоком уровне любого из этих видов искусства.
С волнением летел Олег Попов за океан. Это было не просто волнение артиста перед встречей с новым зрителем. Советским артистам предстояли гастроли в Канаде и на Кубе, в двух странах, сильно отличающихся друг от друга.
Канада — страна английского языка, испытывающая влияние своего соседа — США, представляла собой разительный контраст с маленькой знойной Кубой. Кубинская революция освободила экономику страны от влияния американского капитала, открыла перед народом светлый путь в социализм. Надо ли говорить о том, как наши артисты мечтали попасть на Кубу?
Но пока их ждала Канада. В последних числах августа все артисты советской цирковой труппы уже были в Оттаве. Гастроли начались во Дворце спорта, вмещавшем более пятнадцати тысяч зрителей. Артисты начали свои выступления перед совершенно незнакомыми зрителями с некоторой настороженностью, но всякие сомнения рассеялись на первом же спектакле, прошедшем с большим успехом. С первого же дня в огромных залах Оттавы, Монреаля и Квебека, где проходили гастроли советского цирка, не было ни одного свободного места. Зрители прекрасно поняли игровой язык Попова и бурно реагировали на каждую его репризу, шутку.
Здесь, на американской земле, было особенно интересно выяснить, чем вызывается успех нашего цирка, и лиш-
ний раз лучше ощутить силу родного искусства. Попов пытался понять причину своего успеха в стране, которую наводняют большие и красочные американские цирки. В первый же свободный вечер он побывал на представлении американского, цирка «Ринглинг». Большая и интересная программа включала тридцать три номера и аттракциона. В представлении было занято двести пятьдесят — триста человек, включая и обслуживающий персонал арены. Все эти цифры говорили о большом размахе американских цирковых предпринимателей. Откуда же берется такой размах?
Позднее Попов ответил на этот вопрос так: «Артисты американского цирка производят хорошее впечатление. Они высокопрофессиональны и могут вполне считаться мастерами своего дела. Я видел интересных клоунов; правда, они выступают в несколько непривычной для нас старинной, гротескной, буффонадной манере. Хороша дрессировка различных животных. Позднее я узнал, что американские антрепренеры нередко платят артистам две тысячи долларов в неделю, стремясь, таким образом, купить лучшие трюки и лучших артистов Америки и Европы. Это порой рекордные, сенсационные, а чаще просто рискованные трюки, которые крикливо рекламируются. Мне странно было видеть этот ажиотаж. Ведь мы, советские артисты, как-то не привыкли расценивать свой труд по «стоимости» того или иного трюка. Для нас цирковое представление — единый спектакль, в котором должна быть цельная художественная идея, образность, целенаправленность, подобно драматическому спектаклю».
Что же происходит в американском цирке?
«Смотрите сами,— продолжал Попов.— На одной из арен кончается номер, а на другой он еще продолжается (в цирке «Ринглинг» выступление шло на трех аренах одновременно). Теряется ощущение начала и конца номера. Внимание зрителя разбрасывается. В результате он воспринимает только наиболее заметные трюки, и артист всячески стремится привлечь зрителя к своему номеру. Здесь уж ни о какой образной игре не может быть и речи. Зритель ее попросту не воспримет. Поэтому на первый план выступает пышное оформление. От обилия бутафории, крикливых красок рябит в глазах. Плохо обстоит
дело и с музыкой. Она не может соответствовать сразу трем выступлениям, разным по темпу и по характеру. Поэтому выступления идут сами по себе, а музыка играет сама по себе. Понятно, что в этих условиях она не является уже художественным средством».
Характеристика, данная Поповым американскому цирку, в какой-то мере объясняет повышенный интерес канадского зрителя к нашим гастролям.
В советском цирке зритель видел не безликий конвейер, а человека, прежде всего человека, сильного, ловкого, смелого, остроумного, романтичного.
Растущая популярность советского цирка заставила задуматься американских цирковых антрепренеров. В Монреале американский предприниматель М. Чалфен, поздравив Попова с успехом, заметил, что ему, видимо, придется отказаться от трех арен после гастролей Московского цирка и создать спектакль по типу нашего. «Что ж, доброе начало!» — ответил артист.
С хорошим чувством еще одной творческой победы покидали артисты Канаду.
Куба встретила москвичей вечерней жарой и столь же жаркими объятиями встречающих. «В аэропорте — масса людей,— записал Попов в своем дневнике.— Все пришли нас встречать, несмотря на большой праздник, который был в этот день. Прожектора осветили самолет, и выходящих артистов встретили бурные аплодисменты, совсем как на арене цирка. Оркестр исполнил кубинский и советский гимны, корреспонденты произвели свой бурный налет на нас. И вот мы едем в Гавану...».
На всем пути от аэродрома до города будущие зрители приветствовали московских артистов криками и улыбками. Чувствовалось, что они давно ждали приезда гостей. Это была демонстрация симпатии не только к артистам, но и ко всем советским людям на Кубе.
Была середина октября. В воздухе чувствовалось дыхание военной грозы. По всему было видно, что народ полон революционного энтузиазма, решимости защитить свои завоевания. Отель «Ривьера», где остановились советские артисты, до революции обслуживал только богатых американских туристов, приезжавших в это время года на морские купания в Гавану. Теперь в нем не услышишь
английскую речь. Зато здесь есть русские, чехи. В некогда тихих чопорных номерах звучат песни, а из огромных окон виден тот же океан, что и десять лет назад. Но, впрочем, и он другой. «На берегу перед отелем стоят зенитки,— записал Попов в дневнике.— И, как нарочно, погода вдруг испортилась: дождь, черные тучи и беспокойное море. Волны такие, что заливают проходящие по набережной автомашины».