[221]. Возможно, на соотнесение Олега с Дмитрием Солунским повлияло то, что Дмитрий, как и Олег, являлся воином и изображался всегда в воинских доспехах и вооружённым. Олег, подобно Дмитрию Солунскому, выступает в качестве орудия Божьего гнева, обрушившегося на греков[222].
Можно упомянуть и ещё один аспект в соотнесённости Олега со святым Дмитрием Солунским. Сопоставление возникает после того, как Олег разгадывает замысел византийцев отравить его — такое под силу только святому; однако упомянутые в летописном тексте «брашно и вино», равно как и имя святого, позволили исследовательнице Яне Малингуди предложить следующее объяснение. Не имелась ли на самом деле в виду античная богиня Деметра — покровительница плодов и земледелия? Её имя могло находиться в греческом тексте нотации, сопровождавшей заключение мирного договора (использование этого документа летописцем при реконструкции событий 907 года вполне вероятно), в качестве некоего объяснения начала переговоров. В этом случае славянский переводчик или же сам летописец могли интерпретировать имя богини как имя святого Димитрия[223]. Мысль интересная, хотя и недоказуемая (тем более что сопоставление Олега с женским божеством выглядит сомнительно).
Наконец, на сопоставление Олега с Дмитрием Солунским мог повлиять тот факт, что к северу от константинопольских стен, на европейском берегу Босфора стояла церковь Святого Димитрия (бывший византийский квартал Анаплюс) — с её стороны как раз и подошёл к городу флот русов. Южнее был расположен монастырь Святого Маманта («Мамы»), в квартале которого, по-видимому, останавливались русские купцы, приезжавшие в Константинополь по условиям договоров Олега и Игоря. Таким образом, значимые пункты, связанные с походами русов и их активностью, располагались один за другим к северу от городских стен — по водному пути из Чёрного моря. Приход Олега с севера топографически соответствовал расположению церкви Святого Димитрия, гнев которого покарал тем самым в образе Олега греков.
Сообщение о дани, безусловно, имеет некую реальную основу, хотя её размер летописцем явно преувеличен. Несложно подсчитать, что таким образом дань составляла 960 тысяч гривен серебра, что равнялось, по мнению исследователей, 8 тысячам пудов[224] (более 130 тонн) — совершенно фантастическая цифра. Поэтому если считать реальной цифру в 12 гривен на человека, то необходимо учитывать и количество кораблей русов, которое было, скорее всего, на порядок меньше. Число же гребцов в 40 человек для одного корабля следует считать вполне реальным[225] (по условиям мира, заключённого в 907 году, дань давалась по 12 гривен «науключину»). Примечательно, что подобного рода «дани» воспринимались византийской стороной совсем иначе. По наблюдениям видного историка М. В. Бибикова, «византийцы были уверены в том, что всё на земле, в том числе и в государственной и международной сферах, не говоря уже о человеческом индивидууме, будь он ремесленник или эмир или вождь соседней страны, — имеет свою цену. С другой стороны, лояльность по отношению к Империи — такая же вещь, тоже стоящая немалых и определённых расходов. В соответствии с этим, даже очевидные выплаты, вырванные у Византии оружием в виде дани, рассматривались как благодетельные дарения василевса, одаривающего партнёра в обмен на его определённые обязанности»[226]. Нет сомнения, что именно в этом ключе и воспринималась дань руси в Константинополе.
«Цари же Леон и Александр заключили мир с Олегом, обязались уплачивать дань и присягали друг другу: сами целовали крест, а Олега с мужами его водили присягать по рускому закону, и клялись те своим оружием и Перуном, своим богом, и Волосом, богом скота, и утвердили мир»[227]. В Византии в это время царствовали императоры Лев VI Мудрый (умерший в мае 912 года) и его брат и соправитель Александр[228]. С ними-то Олег и заключил мир. Присяга осуществлялась и по христианскому обряду, и по языческому. В летописном тексте упоминается некий «руский закон» (в историографии закрепилось наименование «закон Русский», в соответствии с текстом договора Олега с греками 911 года), в связи с чем возникло представление о некоем неписаном своде юридических норм языческого времени — своего рода древнерусском «обычном праве», из которого потом выросло последующее законодательство, прежде всего Русская Правда. Положения этого «закона» с опорой на конкретные статьи договора 911 года реконструируются исследователями[229]. Между тем слово «закон» именно в контексте летописного сообщения 907 года не обязательно могло означать юридическую норму — речь могла идти о законе как о вероисповедании — византийцы целуют крест (то есть клянутся по христианскому закону), а Олега и его воинов ведут к присяге по русскому (языческому) закону. Хотя, разумеется, это не отменяет существование в тогдашней Руси правовых обычаев.
Важным фактом, отмеченным летописью, является языческая клятва воинов Олега — оружием, Перуном и Волосом. При этом летописец считает необходимым пояснить, что Волос — это бог скота. Функции Перуна не объясняются: вероятно, современники летописца знали их достаточно хорошо. Точно такая же ситуация и в договоре Святослава с византийцами, заключённом в 971 году (там в самом тексте договора упомянуты Перун и Волос — «скотий бог»). В договоре Игоря 944 года упоминается только Перун. Клятва же оружием присутствует при заключении всех мирных договоров с греками. Такая клятва была широко распространена и у степных народов, и на Северном Кавказе, и у скандинавов[230]. Суть её заключалась в том, что нарушивший клятву должен погибнуть от своего же оружия. В качестве такового для русов выступали, прежде всего, мечи, копья и стрелы. Скандинавские параллели ясно показывают викингские истоки соответствующего ритуала варягов-русов.
С оружием и воинским делом был связан и Перун, считавшийся главным божеством языческого древнерусского пантеона (во всяком случае, в том виде, как он представлен в Повести временных лет в рассказе об идолах, установленных Владимиром Святославичем). Перун, безусловно, выполнял функции «дружинного» бога («и клялись те своим оружием и Перуном, своим богом»[231]), выступая, как бог-громовержец, аналогом скандинавского бога Тора. Неоднократно отмечался тот факт, что варяжская дружина Олега, в основе своей скандинавская, приносила клятву не Тором, а именно Перуном и Волосом — богами местных древнерусских племён. По-видимому, сходство образов и функций с Тором позволило варягам принять Перуна в качестве и своего божества. Во всяком случае, варяжская русь сравнительно быстро вошла в местный религиозный контекст, хотя культ Тора среди варягов на Руси продолжал сохраняться, о чём свидетельствуют археологические находки (подвески в виде молоточков Тора, граффити на дирхемах, наконец, сами фигурки этого божества)[232].
Образ второго бога, которым клянётся русская сторона, Волоса, более сложен для понимания. Была высказана гипотеза об отражении в образах славянских Перуна и Волоса (Велеса) так называемого «основного мифа» индоевропейцев о борьбе громовержца со змеем, небесного бога с хтоническим божеством, мифа, в котором нашли воплощение дуальные структуры и архетипические культурные оппозиции (верх — низ, добро — зло и т. д.)[233]. Эта оппозиция «Перун — Волос» требует, тем не менее, объяснения их совместного упоминания в ритуале древнерусской клятвы: каким образом проходило в данном случае это разграничение, почему необходимо было клясться обоими богами и притом только ими?
Высказывались разные предположения[234]. Среди них, например, противопоставление Перуна как бога людей Волосу как богу скота (что, впрочем, не объясняет, почему нужно было клясться последним). Высказывалось мнение о том, что Волос — именно неваряжский бог: его связывали как с финно-уграми[235], так и с балканскими славянами[236]. Одна из гипотез, восходящая к трудам Е. В. Аничкова, соотносит Перуна с княжеской дружиной, а Волоса — со всей остальной Русью, при этом культ Перуна может быть приурочен к крупным административным центрам, а Волоса — к северу восточнославянской территории[237].
В развитие этой идеи Волос соотносился с новгородскими словенами, жителями севера Руси, в то время как культ Перуна охватывал южные земли, в том числе Киев (именно поэтому Волос не упомянут в договоре 944 года, в известии о котором описывается клятва Игоря и его дружины в Киеве, а не в Константинополе)[238]. В. Я. Петрухин связывает с этой дихотомией даже миниатюру Радзивилловской летописи XV века, сопровождающую текст об утверждении мира 907 года. На ней в правой части изображён стоящий на колонне идол (так художник изобразил Перуна), к которому подходит человек в красном одеянии до пят и шапке, а за ним стоит воин в более короткой одежде, с копьём и без головного убора. У ног воина извивается змея. По мнению учёного, «вероятно, на миниатюре отражено противопоставление словен и руси, клянущихся Волосом и Перуном. Место змеи у ног левого простоволосого персонажа ("словенина") соответствует реконструируемой позиции "противника" громовержца: на миниатюре змея — внизу и слева, идол — вверху и справа»