Е. П.) смьрть было взяти мне?». Происходит второе поругание сакрального. Не удовлетворившись словами, Олег совершает и прямое действие — он наступает ногой на череп. Таким образом он в третий раз глумится над волхованием, буквально попирая его «атрибут». Оскорбление действием уже не проходит безнаказанным. Из черепа «выникнувши» змея и «уклюну» Олега в ногу, то есть в то самое место, которым и совершено действие. После этого Олег разболелся и умер.
Троекратное надругательство над пророчеством, неверие в истинность предсказания оборачиваются его исполнением. При этом дважды Олег словесно смеётся над волхвами, а в третий раз совершает реальное действие. Тернарная структура ясно подчёркивает фольклорный характер всего рассказа. Точно такой же тернарный характер оказывается, по сути, у самого предсказания — Олег должен умереть от коня, но угрозу несёт его череп, из которого в свою очередь выползает змея. Конь — череп — змея обозначают, таким образом, триаду смертельных символов, связанных друг с другом как бы через функцию «вмещения», подобно фольклорной смерти в игле, которое находится в яйце и т. д. Примечательно и то, что смерть Олега наступает от мёртвого коня. Умерший конь приносит смерть и своему хозяину.
Сопряжение коня и всадника в некое единое целое в данном случае чрезвычайно показательно.
Итак, предание о смерти Олега состоит из целого ряда мотивов: предсказания, высказанного в неявной форме; попытки избежать угрозы путём удаления несущего эту угрозу объекта; мнимого устранения угрозы (в виде смерти этого объекта); троекратного надругательства над предсказанием, то есть сферой сакрального; осуществления предсказания после надругательства действием через неочевидную цепочку объектов, восходящих к первоначальному объекту (то есть собственно коню). Эта цепочка также троична по своему составу. Предание сохраняет и некую хронологическую веху, приурочивая смерть Олега к главному событию его княжения, оставшемуся в памяти — походу на греков.
После рассказа о смерти Олега в Повести временных лет идёт ещё один большой пассаж, посвящённый пророчествам библейской и античной истории, который начинается примечательными словами: «Се же не дивно, яко от волхованиа собывается чародейство» («Неудивительно, что от волхования сбывается чародейство»). Поскольку этот отрывок восходит к византийской хронике Георгия Амартола, практически дословно повторяя её славянский перевод, на него обычно не обращают большого внимания. Приводя рассказ о смерти Олега, летописец тем самым как бы оказывается в сложном положении — языческое предсказание всё-таки сбылось, значит, оно имело силу. И этот факт он пытается объяснить с христианской точки зрения[400]. Неудивительно, что пророчество волхвов могло сбыться, пишет он и продолжает тему многочисленными примерами из древности. Первый пример — это Аполлоний Тианский, живший во времена римского императора Домициана (конец I века н. э.). Он всюду творил «бесовские чудеса»: изгнал из Византия множество змей и скорпионов, «и ярость конскую обуздал на глазах у бояр». Также он избавил Антиохию от скорпионов и комаров и предсказал землетрясение. При этом эти чудеса на самом деле были творимы бесом, «чтобы обольщать жалких людей, часто уловляемых на них дьяволом», а следовало бы не совершать действий, ожидаемых от него. «То всё попоущением Божиим и творением бесовским случается — всеми подобными делами испытывается наша православная вера, что тверда она и крепка пребывая подле Господа и не увлекаема дьяволом, его призрачными чудесами и сатанинскими делами». Далее упоминается о пророчествующих именем Господа Валааме, Сауле, Каиафе и других библейских персонажах. При этом подчёркивается, что «и на недостойных многократно действует благодать», среди которых названы, в том числе, и правители — Фараон и Навуходоносор. Иными словами, летописец противопоставляет бесовское колдовство Аполлония Тианского (реального античного философа, якобы творившего чудеса и в этом смысле даже противопоставлявшегося Христу) пророчествам, исходящим от Бога и данным библейским персонажам, даже «недостойным». Итак, пророчества могут исходить как от Бога, так и от дьявола, ради прельщения чудесами «не знающих доброго» людей. И в том, и в другом случае пророчество может сбыться, в чём нет ничего удивительного.
В хронике Георгия Амартола соответствующий пассаж находится в разделе о правлении императора Домициана[401] — оттуда он и был взят летописцем. Что же привлекло его внимание? Очевидно, толкование языческих предсказаний и чудес в качестве бесовских. Но ясно и другое — упоминаемые чудеса Аполлония Тианского (не являющиеся, кстати, пророчествами) связаны со скорпионами и конями. Здесь «действуют» те же самые атрибуты, что и в легенде о смерти Олега. Кроме того, в тексте содержится увещевание не совершать действий, ожидаемых дьяволом, при подобных пророчествах. Поскольку сами языческие чудеса имеют дьявольскую природу и посланы людям ради искушения. Язычник Олег, по сути, «поддался» пророчеству, первоначально поверив ему, и совершил некие действия, с ним связанные. За это его постигла смерть. Видимо, этот аспект хотел подчеркнуть летописец, вводя в заключение своего повествования отрывок из Георгия Амартола. Чародейство может сбыться от волхования, но это волхование имеет бесовскую природу. В какой-то степени смерть язычника Олега может неявно сопоставляться и со смертью язычника «Доментиана» (Домициана)[402], хотя о самой смерти римского императора (и предсказании Аполлония в связи с ней) летописец не упоминает.
Интересно, что «скоропии» (то есть скорпионы) из рассказа об Аполлонии Тианском в позднем летописании перешли в известие о смерти Олега. В ряде летописей второй половины XV века известие о смерти Олега представлено следующим образом: в Ермолинской летописи — «В лето 420. Во осенине умре Олегъ, уяденъ скоропиею из главы мертваго коня своего, княживъ леть 33 и погребенъ бысть на Щековице горе»[403]; в «Летописце о 72-х язык»: «В лето 420. В осени Олег оумре оуяден скоропиею из главы коня своего, княжив лет 33, погребен на Щековице горе»[404]; в Сокращённых летописных сводах 1493 года: «В лето 6420. Умре Олегъ, уяден скоропиею из главы коня своего, княживъ лет ЗЗ»[405], — и 1495 года: «Оумре Олегъ в лето 420, оуяденъ скорпиею из главы коня своего, княживъ лет ЗЗ»[406]. Очевидна общая летописная традиция этих известий, восходящая тем не менее к Повести временных лет, о чём свидетельствует указание на погребение в Киеве. В этой традиции легенда о смерти редуцировалась до краткого сообщения о том, что Олег умер от укуса «скоропии», вышедшей из главы коня.
Ещё один поздний мотив заставляет Олега приказать не просто отослать коня, а убить его. Эта деталь зафиксирована в Устюжской летописи, которая объединяет в данном случае и традицию Новгородской первой, и традицию Повести временных лет. Вот как изложена здесь история смерти князя: «И по сем (рассказ следует за сообщением о походе на греков. — Е. П.) иде Ольг к Новуграду и оттуду в Ладугу. Се же Ольг княжить лет 33, и умре от змия уяден, егда иде от Царяграда, перешел море и поиде полем на конех. Прежде сих лет призва Ольг волхвы своя и рече им: "Скажити ми, что моя смерть?" Они же реша ему: "Смерть твоя от любимого коня твоего". Бе же у Ольга конь любим, на нем же всегда ездяше. И повеле отроком своим: "Да изведше его далече в поле и отсекут главу его, а самого повергнут зверем земным и птицам небесным". Егда же от Царяграда иде полем, и наеха главу коня своего суху, и рече боляром своим: "Воистинну солгаша волхвы наша, да пришед в Киев, побию волъхвы, яко изгубиша любимаго коня". И слес с коня своего, хотя взята главу коня своего сухую кость, и лобзат ю, понеж зжались по коне своем. И абие изыди из главы из коневы ис сухии кости змии, уязви Ольга в ногу по словеси волхвовы, ему ж они прорекоша: "Умре от своего любимаго коня". И оттоле же розбалеся и умре. И могила его в Ладозе. Игорь же нача княжить»[407]. Устюжская летопись была создана в первой четверти XVI века, её вторая редакция (так называемый Архангелогородский летописец) — в начале XVII века. В этой редакции известие о смерти Олега приведено без изменений[408].
Как видим, устюжский летописец добавляет сразу несколько деталей: Олег велит своим слугам убить коня, отсечь ему голову, а тело бросить на съедение зверям и птицам. «Встреча» Олега с конским черепом происходит на обратном пути из цареградского похода (Олег идёт к Новгороду, а оттуда в Ладогу). Убедившись в ложности предсказания, Олег намеревается казнить волхвов, ставших причиной гибели его любимца. Он жалеет убитого коня, берёт в руки его череп и даже целует его. В этот момент из черепа выползает змея, которая жалит Олега в ногу. Умершего Олега хоронят в Ладоге. Нет никакого сомнения в творческой работе летописца. Легенда о смерти превращена в трогательное повествование, расцвеченное некоторыми «бытовыми» деталями. Это уже не бережное сохранение устной легенды как в Повести временных лет, а литературное творчество позднего древнерусского историописания. Подобными подробностями изобилуют повествования и других летописей того же времени. Поэтому видеть в рассказе Устюжской летописи отголоски какого-то варианта первоначальной легенды абсолютно невозможно[409].
Сама по себе смерть Олега от укуса змеи во исполнение предсказания волхва выглядит необычной, чудесной. Это сближает её с другими, известными нам кончинами древнерусских князей языческого времени