Исследователи решали эту проблему по-разному. Высказывалась версия о первичности древнерусской легенды, которая затем была привнесена в Скандинавию. «Рассказ о смерти, заимствованный из русских преданий, сопровождался, вероятно, и некоторыми другими воспоминаниями о личности Олега, которые с течением времени переработались в происшествия в Гуналанде и поход в Биалькаланд»[461]. Обосновывалась и иная гипотеза — «летописное сказание является заимствованным из скандинавского предания, а не наоборот, при этом Одд непосредственно отождествлялся с Олегом (разные имена объясняются тем, что у Одда могло быть прозвище Хельги («священный»), подобно тому как у летописного Олега — Вещий)[462]. Наконец, высказывалась версия и об общем источнике обоих преданий — на Руси варяги отнесли легенду к личности Олега, а в Норвегии оно было приурочено к личности Одда[463].
Как уже неоднократно отмечалось, между преданиями о смерти Олега и Одда есть определённые различия, В древнерусском варианте Олег сам обращается за предсказанием к волхвам, в древнескандинавском Одд отказывается слушать колдунью и даже бьет её по лицу. Эта особенность может объясняться общей «христианизирующей» концепцией саги, что позволяет считать древнерусский вариант в данном случае исконным[464]. В древнерусском варианте предсказание высказано в неявной форме и без конкретной локализации его осуществления. В древнескандинавском прямо указывается на непосредственный источник смерти и говорится о её месте (там же, где родился герой). Рудиментом более развёрнутой «экспозиции» легенды можно считать летописное указание на смерть Олега за морем, то есть на его родине.
Конь Олега — любимый его конь, Факси — очевидно, лишь один из коней (хотя и выделяющийся среди других)[465]. В древнерусском варианте Олег просто отсылает коня от себя, в древнескандинавском Одд и Асмунд убивают Факси, да ещё и хоронят его так, чтобы он уж наверняка не мог принести вред. Это различие существенно, но, видимо, объясняется самим «статусом» коня. Олег не может приказать убить своего любимца (вероятно, имевшего также некий символический характер живой княжеской «регалии»), Одд без сожаления расправляется с одним из коней Ингьяльда. В древнерусской легенде, ещё раз подчеркну, полностью отсутствовал мотив убийства коня и даже его отголоски (сведения поздних летописей являются плодом «учёного» домысливания). Рассказы о смерти героя и в древнерусском, и в древнескандинавском вариантах практически идентичны. Анализ конкретного содержания легенд приводит к выводу о том, что «сюжет о смерти героя от укуса змеи, выползшей из черепа коня, был изначально связан с именем князя Олега, скандинава по происхождению». Он зародился в варяжской дружинной среде на Руси и затем был принесён в Скандинавию «теми скандинавами, которые возвращались на родину после службы в дружинах древнерусских князей, и позднее был приурочен к имени викинга Одда»[466].
Древнерусское происхождение легенды, казалось бы, может подтверждаться и некоторыми типологическими параллелями, которые она находит с преданиями и обычаями народов степной полосы. В традициях тюрко-монгольских кочевников-скотоводов обнаружены мотивы, схожие с некоторыми деталями летописного рассказа. Сред них посвящение коня духам, «что выражается в удалении и дальнейшем неиспользовании посвящённого животного» (при этом коню об этом надо сказать), причём конь должен быть определённой масти (как и Факси в легенде об Одце). А также запрет наступать на череп посвящённого коня (да и вообще на черепа домашних животных) ногой, за что можно поплатиться болезнью и несчастьями. Эти мотивы — отсылка коня на вольный выпас, запрет наступать на его череп — столь очевидные в древнерусском предании, позволяют усматривать влияние восточной, тюркской традиции[467]. Однако остаётся неясным, каким образом традиции тюрко-монгольских кочевников могли повлиять на варяжскую легенду, сложившуюся на Руси не позднее второй половины XI века (а скорее всего раньше)[468]. Отмеченные параллели нуждаются в более детальном историко-культурном обосновании для гипотезы о их заимствовании, хотя в целом влияние тюркского мира (прежде всего, через хазарское посредничество) на раннюю древнерусскую историю вполне очевидно.
Мне представляется всё-таки более сложная взаимосвязь рассказов летописи и саги. Известие о смерти Олега за морем основано, вероятно, на устной традиции и оно сближает историю Олега с легендарной биографией Одца Стрелы. Я не сомневаюсь в реальном существовании скандинавского персонажа, упоминаемого в том числе и в исландских родовых сагах. На формирование сказания о нём могли повлиять как рассказ о плавании Оттара в Бьярмаланд, так и легенда о смерти Олега (да и другие фольклорные мотивы). Конечно, вряд ли возможно прямо отождествлять Олега и героя саги, чьи полуфантастические приключения не имеют прямых совпадений с реальными деяниями киевского князя. Но легенда, сложившаяся на Руси, была приурочена к личности Одца, скорее всего, неслучайно. Возможно, исторический Одц также побывал на востоке, в Гардах или был связан с Русью иным образом. Во всяком случае, именно он стал тем сагическим «Одиссеем», рассказ о странствиях которого вобрал в себя мотивы из самых разных источников.
Возможно, что и легенда о смерти Олега изначально не была приурочена к Руси. Ведь если осуществление предсказания о смерти героя соотносилось со Скандинавией (откуда со всей очевидностью происходил Олег), то и сама легенда о коне могла зародиться именно там или же появилась на Руси для объяснения ухода Олега «за море». Поэтому, на мой взгляд, в смерти Олега на родине нет ничего невероятного. Князь действительно мог отправиться в Скандинавию по каким-то делам и навсегда исчезнуть из древнерусской истории. Но память о нём, сохранявшаяся в разных местах в виде топографических знаков, заставляла приурочивать его смерть и к Киеву, и к Ладоге… И эта память надолго пережила своего героя.
Глава шестаяПамять
И. Ф. Стравинский. Сюита из балета
«Жар-птица». Финал
Одним из важнейших элементов исторической памяти об Олеге стало само его имя. Это имя в ранний период связывалось также и с именем княгини Ольги (женская форма имени «Олег»), хотя связь Олега с Ольгой в летописном известии о женитьбе Игоря абсолютно условна. Тем не менее имя «Олег» появилось в семье сына Игоря и Ольги, князя Святослава. Этим именем Святослав назвал своего среднего сына, который впоследствии стал князем древлянским. Имена старшего и младшего сыновей Святослава — Ярополк и Владимир — составили своеобразную семантическую пару по принципу противопоставления. В имени Ярополка отчётливо звучал второй компонент в значении «война» (по сути, «яростная война»), в имени Владимира — второй компонент в значении «мир», антоним войны (а именно так имя понималось современниками Владимира Святославича, со второй основой «-мир» оно зафиксировано и при жизни Владимира на его монетах)[469]. Олег таким образом занял как бы среднее, «промежуточное» положение между старшим и младшим братьями. Имя мальчика отсылало и к имени его бабки, княгини Ольги, и, что, возможно, ещё более важно, к имени князя Олега, родича Рюриковичей. Вероятно, династия Рюриковичей тем самым стремилась закрепить своё ведущее властное положение на Руси — путём «как можно более эффективного использования той части родового именослова, которая уже была связана с Русью, так или иначе известна на Руси»[470]. И имя «Олег» оказалось здесь как нельзя более кстати — ведь это был первый, по сути, древнерусский князь, с именем которого сопрягался целый цикл исторических преданий.
Однако несчастливая судьба Олега Святославича, павшего в 977 году жертвой усобицы, на некоторое время удалила имя «Олег» из активного именослова Рюриковичей. Во всяком случае ни в поколении сыновей Владимира Святославича, ни в поколении сыновей Ярослава Мудрого это имя больше не встречается. Возрождается оно в семье одного из сыновей Ярослава — черниговского князя Святослава Ярославича. Так был назван один из его сыновей, родившийся, как можно думать, в середине XI века. На его имянаречение оказало влияние важное событие в княжеской семье — в 1044 году Ярослав Мудрый приказал выкопать останки князей Ярополка и Олега, окрестить их и перезахоронить в Десятинной церкви в Киеве (сами князья были язычниками). Такой символический акт привёл к появлению в семьях сыновей Ярослава, Изяслава и Святослава Ярославичей, имён «Ярополк» и «Олег» для их сыновей[471]. Таким образом у Рюриковичей появился новый Олег, причём полный тёзка предыдущего — тоже Олег Святославич.
Этот Олег, который часто именуется в популярной литературе вслед за автором «Слова о полку Игореве» «Гориславичем» (значение этого эпитета вызывает споры), стал весьма заметным и активным князем во второй половине XI века. Он принимал деятельное участие в княжеских усобицах, в разное время был князем тмутараканским, черниговским и новгород-северским, какое-то время провёл в Византии (где женился на греческой аристократке Феофано Музалониссе) и скончался в 1115 году. Поскольку дальнейшая династия князей Черниговской земли пошла в основном от Олега Святославича, его имя стало чрезвычайно популярным именно в этой ветви Рюриковичей. Причём оно неоднократно встречалось именно в форме «Олег Святославич»[472]