«Олег вышел беспрепятственно на берег, корабли были выволочены, ратные рассеялись по окрестностям Царя-града и начали опустошать их: много побили греков, много палат разбили и церквей пожгли; пленных секли мечами, других мучили, расстреливали, бросали в море» (С.М. Соловьёв).
ПВЛ добавляет красок, рассказывая о деяниях, совершённых бойцами Олега: «Вышел Олег на берег, и начал воевать, и много убийств сотворил в окрестностях города грекам, и разбили множество палат, и церкви пожгли. А тех, кого захватили в плен, одних иссекли, других замучили, иных же застрелили, а некоторых побросали в море, и много другого зла сделали русские грекам, как обычно делают враги» (ПВЛ).
«Они плавали в крови несчастных, терзали пленников, бросали живых и мертвых в море», – продолжает это жуткое повествование Н.М. Карамзин. Изголодались по красной кровушке налитые гневом бойцы. Они всей своей силой кромсали пригород. Мольбы о пощаде не трогали сердца русских воинов. В этом году несчастье обрушилось на Империю ещё сильнее, чем обычно. Дрожь объяла византийские земли. Возможно, это было наказание за невоздержанное поведение императора. Жители Царьграда могли со стен наблюдать весь этот ужас, но поделать ничего не могли. Как говорит всё тот же Карамзин, горожане «сидели в стенах Константинополя и смотрели на ужасы опустошения вокруг столицы; но Князь Российский привел в трепет и самый город». Оставалось лишь броситься со стен от тоски. Русы своими «зверствами горы вгоняли в дрожь». Людям было видно, как мелкие, почти одинаковые фигуры бесконечными массами двигались возле самых городских стен, возвышавшихся отвесно над ними. Казалось, что они перемещаются в каком-то своём, только им понятном ритме. Светотень от пылающих зданий выхватывала их из мрака своими яркими, лихорадочно сменяющимися пятнами. Войска так и не проявили свою храбрость и не показали своё мужество за стенами столицы. Стража, как ей и положено, отсиживалась по подвалам. Единственное, на что были способны жители, – это осыпать славян проклятиями со стен, оставаясь при этом на почтительном расстоянии и не выходя за ворота. Но ни византийская брань, ни строгий укоризненный взгляд древних икон не мог остановить русские дружины. Золотые глаза соборов безутешно лили страдальческие слёзы. А за стенами бушевало красное пламя, где было видно ангелов сквозь дым… за стенами тёк жар. Мир рушился на глазах. Казалось, небо сгорает в огне и близится конец света.
Людям было страшно, тщетно возносили они молитвы, зря они призывали императора, ибо тот безмолвствовал. Лев Философ сам был сейчас раздражён и испуган, а цари не любят, когда их пугают, поэтому вместо того, чтобы попытаться хоть как-то решить проблему, он заперся в своих покоях. А люди ждали действий именно от него. Они надеялись, что император встретится с вождём этой чудовищной армии, уничтожающей всё в округе, и, возможно, найдёт решение, при котором этот кошмар прекратится.
Но никакой встречи предводителей пока не предусматривалось. Император Лев не желал в глазах народа показывать свою зависимость от варяжского конунга, хоть и называвшего себя каганом. Даже несмотря на катастрофически складывающуюся ситуацию, византиец равным себе Олега ещё признать не мог и не хотел. Слишком уж большой урон в таком случае был бы нанесён государственному престижу. Он лишь надеялся на свою громадную цепь и то, что армия варваров, разрушив всё вокруг, поймет тщетность попыток взять саму столицу и сама удалится, пусть и с огромной добычей. Лев был готов пожертвовать всем, кроме собственной гордыни. Но дела складывались всё хуже.
Это было страшно, но ещё не катастрофа, ибо ладьи Олега под стенами города ещё не появились. Значит, цепь добросовестно и неподкупно держит их, и вреда с этой стороны ожидать не приходится. А на стену пойти штурмом русам не под силу. Олег предвидел это. Поэтому вторая часть войска занималась привычным для русов и славян делом. Им нужно было перетащить всё огромное количество своих судов волоком по суше. Просто обогнуть не идущую ни на какой компромисс цепь. Но и это вопрос решаемый. Предание рассказывает, что Олег велел поставить лодки свои на колеса и флот при попутном ветре двинулся на парусах по суше к Константинополю. Говоря просто, Олег приготовился к осаде города.
На Руси издавна перевозили на катках лёгкие суда через водоразделы между большими и малыми реками. Даже на главном водном пути «из варяг во греки» было немало волоков, то есть участков суши, на которых суда приходилось тащить на катках или просто на руках. Поэтому Новгородская I летопись младшего извода, сохранившая более древний летописный текст, нежели Повесть временных лет, довольно буднично сообщает, что сначала Олег повелел вытащить суда на берег, подразумевая, что это сделано для того, чтобы волоком перетянуть их в обход цепи. Суда у варягов и славян были лёгкими, не зря на них и находилось не более 40 человек. Это не греческие дромоны. В арабском труде «Табаи аль-Хайа-ван», принадлежащем Марвази (написанном около 1120 года), есть ссылка, что, по преданию, несмотря на поставленные в заливе цепи, русские достигли Константинополя, обойдя их посуху, а вот под парусами или без таковых, учёный араб не уточнил.
Что касается парусов и колёс на них, то и здесь всё не так однозначно, как кажется на первый взгляд.
Олегу не было нужды ставить разом на колёса всю свою флотилию. Для этого действительно колёс не напасёшься. Ему лишь требовалось перевозить их постепенно, наращивая давление на врага. Дорога была рядом, возможно, та же самая, которой много лет спустя воспользуются и турки. Колёса могли значительно облегчить тяжёлый труд. То же самое можно сказать и о парусах. Зная тягу Олега к красивым рисованным поступкам, это вполне могло и быть, пусть и не на всех судах. Корабли, плывущие по суши, как по морю, пусть и на катках, но зато под парусами, должны были впечатлить врага. А это было сейчас именно то, что нужно Олегу.
Ладьи на колёсах и под парусами не такая уж диковина, как кажется на первый взгляд. Способом, сходным с переправкой волоком, воспользовался, по свидетельству Анны Комнины, ее отец император Алексей при осаде Никеи греками и крестоносцами: он велел погрузить легкие суда на повозки и доставить их таким образом к озеру близ города, на котором эти суда и пошли в действие. Может быть, не так изящно, как у Вещего Олега, но это тоже корабли на колёсах. Если взять эпоху, о которой повествует летопись, то такое применение корабля могло в одинаковой мере представляться и скандинавским викингам, и восточным славянам как усовершенствование способа передвижения волоком – техники транспортировки, хорошо знакомой им на практике. У датского хрониста ХIII века Саксона Грамматика в описании подвигов такого же легендарного, как и сам Олег, героя Рагнара Лодброка, или, как его ещё называли, Рагнара Кожаные Штаны, тоже встречаются корабли на колёсах. Правда, тоже без парусов. Его они не сильно удивляют и не кажутся чем-то нереальным и фантастическим. Возможно, он уже встречал аналогичный поступок в русской летописи, а возможно, что он просто позаимствовал из неё красивый образ. Но, скорее всего, это предание, сложившееся на Руси и использованное летописцем для эффектной картины наступления Олега на Царьград, было занесено дружинниками-скандинавами себе на родину и отразилось в эпизоде с Рагнаром у Саксона. Обвинить русского летописца в том, что он одолжил у скандинавов понравившийся ему яркий и образный кусок, нельзя, в пользу первоначальности русского варианта совершенно явно свидетельствует его логичность и ясность.
Но вернёмся к осаде. Тяжёлый труд не пропал даром. Теперь тревоги Константинополя усугубились новой бедой. Со стороны пролива Босфор и бухты Золотой Рог, оттуда, откуда не ждали и где стена была совсем невысока, теперь высадились и господствовали русы.
Вся бесчисленная русская флотилия занимала бухту и угрожала городу со стороны моря. Унять рассвирепевших варягов у Византии не было сил. Напряжение всё нарастало и готово было перерасти в открытый бунт. Паника затрясла византийские сердца. Над Царьградом нависло отчаяние. Бесспорно, Константинополь в те дни подвергал себя немалому риску. Богатейший город давно не находился в таком бедственном положении. И уж совсем неприемлемой казалась жителям мысль об осаде, штурме и последующем разграблении города. Дела пошли уже совсем плохо. Оставалось лишь надеяться на сделку с варваром. Не желая давать императору слишком много времени на размышления, киевский князь передвинул свою армию вплотную к городским стенам.
Действия Олега всерьёз встревожили императора Льва, ибо показывали, что дело идёт всерьёз и может не ограничиться простым грабительским набегом. «Греки испугались и послали сказать ему: „Не губи город, мы беремся давать тебе дань, какую хочешь“».
Перепуганный насмерть Император через глашатая сообщил киевскому конунгу о том, что он соблаговолит принять посланцев его, чтобы решить в рабочем порядке интересующие их обоих вопросы.
В знак своей покорности они выслали русскому войску съестные припасы и вино. «Князь отвергнул то и другое, боясь отравы, ибо храбрый считает малодушного коварным. Олег догадался о коварстве и не коснулся присланного и что тогда греки в испуге говорили: „Это не Олег, но святый Димитрий, посланный на нас богом“» (С.М. Соловьёв). Насколько верно оказалось это предположение, источники умалчивают. Такая попытка если и была предпринята, то выглядела бы чрезвычайно глупо.
Хотя отверг продовольственные дары византийцев и сам не поехал подписывать договор с императором Олег отнюдь не случайно. Он был непревзойдённый мастер ловушек, засад и прочих подобных каверз. Этого он ожидал и от ромеев. И надо сказать, было с чего. Пример – перед глазами. Тёзка и один из недавних предшественников нынешнего императора Лев Армянин был в прямом смысле прижат к стене болгарским ханом Крумом. Тогда император изобразил готовность заключить мир, но для этого потребовал личной встречи с Крумом, которого намеревался убить прямо во время переговоров. Лучники уже были спрятаны в опреде